бходимости  Берт  все  разрастался,  помогая  мне
нивелироваться  и  приспосабливаться к  окружению,  а Хинтон  становился все
меньше, пока не уместился в кармане у Берта.
     Начав  работать,  я  рано  поняла,  что  эффективные  результаты  можно
получить,  используя нетрадиционные методы. Но еще раньше я  усвоила, что об
этом  надо  помалкивать.  К счастью,  людей,  для  которых  я  работала,  не
волновали методы, были бы результаты. Я позаботилась о том, чтобы они видели
только конечный продукт, а уж как он получен -- мое дело. Мой инстинкт верно
мне  служил, безошибочно  подсказывая, когда и в какой мере я  могу проявить
свою истинную индивидуальность.
     В  общественной жизни  я  была  воплощением  Берта  с его  надежностью,
устойчивостью,  глубокими  корнями,  определенным  и  понятным   характером,
внушающим  доверие  именно в силу названных качеств. Хинтону  в этой области
отводилась самая дальняя полка.
     Жизнь моего круга подчинялась своим, неписаным законам. Предполагалось,
что поступив на работу в фирму, вы останетесь с ней навсегда, если только не
выйдете  замуж,  забеременеете  или  умрете.  Вы  упорно  будете   одолевать
ступеньку за ступенькой, пока не достигнете своего потолка.  Порхать с места
на место считалось признаком дурного тона. Процесс притирки продолжался и на
работе,  пока  я  не  столкнулась  с  ситуацией,  в  которой  Берт  оказался
беспомощным. С ней, возможно,  справился бы Хинтон, но  его давно отстранили
от дел,  затолкав  в  карман  Берту  и застегнув  карман на пуговицу.  Когда
появились крючколовы в человеческом облике, Берт повел  себя  как и подобает
Берту.  Окаменев от  страха,  он  не смог  ни  бежать, ни сражаться.  Он  не
сдвинулся с места, пока не случилась трагедия.
     Беда, как я предполагаю, произошла потому, что мне не хватило гибкости,
я  слишком  закостенела в  своих  представлениях  о  жизни,  навязанных  мне
обществом,  к  которому я  так  старательно  приспосабливалась.  Я  всю себя
разложила по полочкам. Но  именно это обстоятельство помогло мне найти выход
из  болезни.  В критический момент Хинтон слез с полки  и взял управление  в
свои  руки. Собственно,  в возрождении Хинтона не  было ничего нового с моей
стороны. В свете создавшейся  ситуации я просто по-новому переставила полки,
чем, в принципе, занималась всю свою жизнь.
     Почему же я не  сделала перестановки дома,  а понеслась по всей стране,
пересаживаясь  с автобуса  на  автобус?  Я  могла бы успешно  это сделать  и
избежать шизофрении,  если бы смогла убедить  себя, будь  то на сознательном
или подсознательном уровне, что Хинтона примут в  моем кругу.  Но  трудность
заключалась  в том,  что по  моим, сформированным  обществом представлениям,
Хинтон был бы даже менее желательным, чем крючколовы.
     Мой  бред  в  основном касался  тонкостей  работы последних и  способов
борьбы  с  ними.  Безумие  стало   для  меня  своего  рода   психологической
тренировкой,  которая  должна  была  подготовить меня  к встрече  с такой же
стрессовой  ситуацией,  но  в  реальной  жизни.  В  Америке  много мест,  не
скованных   столь  крепкими  цепями  строгих   условностей,   и,   возможно,
подсознательно  я  считала  таковыми  места, куда  доставляли  меня автобусы
Гончих Псов. Там я обосновалась, заново  приспособилась к  новым  условиям и
стала другим человеком. Берт съежился и ушел на задний план,  а Хинтон снова
вырос.  Ни одно  медицинское учреждение не могло  бы сделать со мной  ничего
подобного. Скорее всего, там  меня попробовали бы снова приладить к домашним
условиям и вряд ли бы преуспели.
     Интересно отметить,  что когда  я  тем  утром  покидала свою  квартиру,
именно  Хинтон  настоял  на том, чтобы  я взяла  с  собой  пишущую  машинку.
Интересно, зачем? Пользовалась я ею крайне редко, а  таскать ее с собой было
тяжело. Но я послушалась. Видно,  Хинтон уже тогда знал, что  ему пригодится
этот инструмент, и знал даже, как он его использует. За время своих скитаний
я ни  разу не  открыла  машинку, пока  аналитик  не подкинул мне идею начать
что-нибудь сочинять в  лечебных целях. Это сыграло  определенную роль в моем
выздоровлении и еще  более значительную  --  в  моей дальнейшей литературной
работе.
     Возможно,  кому-то  покажется,  что  я  виню  общество  в своей  личной
трагедии. Это  не так. Мое  окружение не хуже и не лучше других, и многое  в
нем было достойно  уважения  и подражания. Трагедия заключается в том, что я
оказалась  совершенно  неподготовленной к тем законам джунглей, которые  так
быстро подчинили себе окружавший меня мир.  Причина  не в обществе, а в моем
индивидуальном   аппарате  приспособления.   Я  расчленила  свою   личность,
непростительно  далеко  запрятав  отдельные свои  качества, а  в  результате
целостность личности была  нарушена,  только ради  того,  чтобы отдельная ее
часть представляла всю личность. Если бы мне хватило мужества остаться самой
собой, никому не пришло бы в  голову считать меня невротиком. Самое  худшее,
меня могли бы назвать "не такой".  В последнем  определении чувствуется доля
критицизма, а я стала очень болезненно на него реагировать.
     Думаю, трагедия  шизофреника  в том  и  заключается, что он  утрачивает
целостность личности  и позволяет лишь какой-то ее  части представлять всего
себя.  Он перестает быть самим собой  и  заискивает перед  окружающим миром,
чтобы быть  принятым в  ложном обличье. Свои  потайные миры  он  прячет  так
далеко, что не только общество, но и он сам уже не может их найти.
     Выбирая   такой  путь,   человек   совершает   самоубийство  и  обречен
существовать бок о бок с живым мертвецом. Если у него устойчивая психика, то
ему удастся  успешно  скрывать  своего  мертвеца,  изредка выпуская  его  на
прогулку   в  подходящий   момент.   Такой  человек   --   ярко   выраженный
приспособленец в силу собственной трусости. Но случается, мертвец восстает и
незаметно  уводит  своего  хозяина  в  мир  грез,  где  для  него (мертвеца)
наступает  раздолье.  Если  мертвец  покладистый, то  он  позволяет  хозяину
расчленить  себя,  разложить  по  полочкам.  В  последнем  случае  временное
равновесие резко нарушается, опрокидывается устоявшийся порядок вещей.
     У психиатров принято считать: шизофрения --  это  раз  и  навсегда. Это
надо  понимать  не  в  том смысле,  что  больному  никогда не  вырваться  из
больницы,  а  в  том,  что  в  структуре  его  личности  навсегда  останется
"слабина".  Шизофреника  нельзя  воспринимать  как  человека,   который  "не
вписывается". Вписывается и даже слишком хорошо. Но это снаружи, а внутри он
так  никогда  и не  научился приспосабливаться  к жизни как  цельное "Я". Он
научился  только  работать как  агрегат, состоящий  из  множества  отдельных
узлов.

     Прошло  три   года   с  тех   пор,   как   Операторы   покинули   меня.
Приспосабливаясь, я включила другие рычаги и другие узлы. Они лучше подходят
для  новых  условий, но по-прежнему не  составляют единого  целого. Голову я
себе  починила, но  это  работа на скорую руку, временная заплата. Некоторое
утешение я черпаю в том, что моя жизнь сейчас  стала как никогда устойчивой,
но заплата  есть заплата, и не стоит  выдавать ее за  что-то другое. Призрак
взыскующего общественного  глаза все  еще  страшит меня,  и  я только  тогда
обрету целостность, когда наберусь мужества и смело встречу этот глаз.
     Там, где никто  не знает ответа, любой может сделать предположение. Мое
предположение: шизофрения  угрожает  тому,  у  кого  не  хватает мужества  и
поэтому он  расчленяет свою личность ради того,  чтобы принять себя  и  быть
принятым обществом. Думаю,  что  неизвестное вещество появляется в  крови не
как  причина, а  как  следствие этого внутреннего раскола. Рано  или  поздно
такой человек оказывается под воздействием невыносимого стресса и, чтобы его
нейтрализовать, в кровь выбрасывается в больших количествах адреналин.  Но у
такого  премудрого,  вечно дрожащего  от  страха пескаря,  скорее  всего,  и
надпочечники  будут не  в  порядке.  Вместе  с  адреналином образуется некое
вещество X, которое,  в свою  очередь, раскалывает разум. Подозреваю, что во
время  моих стычек  с  Операторами не  вырабатывалось  никакого вещества  Y.
Просто  я переналадила свои  железы, чтобы  они нормально функционировали  и
вымывали из моего организма вещество X.


        Памятка об учреждениях для душевнобольных
     Как-то вечером, решив передохнуть от  своих научных  изысканий, я взяла
почитать книгу, которая, судя  по названию,  показалась мне развлекательной.
Но  судьба, словно  стараясь  и  здесь  удержать  меня  в  наезженой  колее,
подсунула мне книгу Джозефа Крамма "Птица-сорокопут". Вместо  истории о доме
с  привидениями или  чего-то  в  этом роде я  прочитала удивительную историю
человека, помещенного  для обследования  в психиатрическую  палату городской
больницы и с трудом вырвавшегося оттуда, невзирая на изрядное здравомыслие.
     <"Легко войти,  трудно  выйти"  --  вот вывод г-на  Крамма относительно
психиатрических заведений.  Описанные  автором ужасы  должны были произвести
глубочайшее впечатление на читательскую аудиторию.
     Думаю, я тоже  не разочаровала бы  г-на Крамма, если бы прочитала книгу
до всех моих приключений. Но книга попала ко мне слишком поздно. Она изрядно
повеселила меня,  когда я  припомнила, с  каким трудом пыталась  в последний
месяц болезни попасть на лечение в больницу. И  это когда в моей голове было
не  больше  разума, чем  у кукушки на  часах.  Или  взять  тот  первый месяц
болезни, когда я нанесла весьма кратковременный визит в подобное заведение и
почти  беспрепятственно  удалилась.  Пожалуй,  соглашусь  с  г-ном  Краммом,
который замечает в своем произведении, что  психиатры не столько прощупывают
больного  своими  вопросами,  сколько  подкалывают.  Есть  байка про  одного
водителя, у которого машина сломалась  напротив  психиатрической  лечебницы.
Трое глазевших через забор пациентов дали ему несколько дельных советов, как
поправить  дело. Водитель очень удивился, когда узнал, кто его консультанты.
Прочитав его  мысли, один из троих заметил с усмешкой: "Мы здесь, потому что
чокнулись, а не потому  что дураки". У психиатра такое смутное представление
о подсознательном  интеллекте  и  проницательности шизофреника,  что  своими
типовыми  вопросами  он   только   вынуждает   больного   прикрыться  маской
безразличия и мобилизовать всю свою  изворотливость на то, чтобы перехитрить
врача.
     Мне, конечно,  трудно судить о  том, что  было на  уме  у психиатра той
больницы, куда направил меня священник. Уж он-то знал, что я больна и совсем
одна в чужом городе. Но я до сих пор слышу  его холодный бесстрастный голос,
когда он сообщил, что не может положить меня в свою больницу, так как я живу
меньше  года в  этом  городе,  и что мне лучше  вернуться  домой.  Может,  я
несправедлива  к нему,  но  мне  кажется, он  был больше всего озабочен тем,
чтобы лечением  у  него в больнице я не истощила местную казну. Я как сейчас
помню, с  каким  небрежным равнодушием  он взял  с  меня десять  долларов за
прием,  так  же небрежно  поднял полу халата и сунул  деньги в  левый карман
брюк.
     О психиатрических больницах написано много и, как я полагаю, еще больше
можно написать. Я, к сожалению, могу сказать очень мало. Мне туда не удалось
попасть.


        Не на жизнь, а на смерть
     Проработав в регистратуре  недели три, я сообразила, что рынок прилично
оплачиваемого труда в Калифорнии весьма богат и мне надо поискать что-нибудь
получше.  Прошло  ровно  четыре месяца с того момента, как исчезли голоса. В
этот  день  я  купила  газету  и  обнаружила  в  ней объявление:  "Требуются
литераторы".  Я  вспомнила  одобрительные  комментарии  своего аналитика  по
поводу  моего сочинения  и,  настроившись весьма легкомысленно, позвонила  и
договорилась  о встрече.  Меня приняли на работу. Мой работодатель  вскользь
заметил,  что  опыт технической  работы  свидетельствует  об упорядоченности
моего ума. Хотя было не совсем  ясно,  насколько мне необходимо это качество
для той  работы, которую  я получила.  Дело  было не совсем  обычным,  а тот
отдел,  куда  я попала,  еще более необычным.  Работа в  какой-то  мере была
связана с рекламой, и люди  в отделе  были весьма колоритные и неординарные,
каких мне до сих пор не приходилось встречать.
     К  работе я приладилась быстро, хотя она оказалась гораздо сложнее, чем
представлялось на первый взгляд. Через  месяц я уже достаточно разобралась в
своих  обязанностях,  чтобы  позволить   себе  поднять  голову  от  стола  и
присмотреться к тому, что творится вокруг. Через несколько дней, несмотря на
новизну обстановки, я уловила в ней нечто до ужаса знакомое.
     Б хотел занять место А.  Б и Г рвались ухватить место Б, как только тот
подсидит  А,  поэтому оба помогали  Б в  осуществлении его  замыслов.  Союз,
конечно, прекратит свое существование, как только подойдет время  уничтожать
друг друга. Место В мечтал занять Д, как только В получит место Б. Поэтому Д
был заинтересован в устранении А и Г. На  место  В  также претендовал  Е,  и
поэтому точил зуб на А, Г и Д. Цепочка тянулась почти  что  в бесконечность.
(Помни,  Барбара,  все конторы  в  этом плане на один лад. Ты должна принять
этот факт и уживаться с ним). Я не  знала, насколько у меня хватит выдержки,
но решила  посмотреть,  что  будет.  Неужели в бизнесе все такие? Среди моих
друзей таких  людей  не было, но  в  учреждениях они, как сорняки, казалось,
заполонили все.
     Иногда  меня  мутило от всего этого, я  спасалась бегством  в  себя, но
снова  упрямо  возвращалась  в реальность.  К  счастью,  в своем  безумии  я
научилась преодолевать  тернистые пути. Операторы позаботились  о том, чтобы
выскоблить решетку старых представлений,  что привели меня к болезни, и дали
вырасти новой, которая вооружила меня знанием основ и методов крючколовства.
     Одно не вызывало сомнений.  Защититься от нападения можно, только самой
взявшись за  оружие. Я полагала, довольно самоуверенно, что ничего подобного
никогда не появится в моих  руках. Но вскоре с потрясающей сностью осознала,
что   быстро  усваиваю  технологию  взаимоуничтожения,   проявляя   завидную
сообразительность.  Я  не  только  следила  за   интригами  сослуживцев,  но
придумывала для каждого беспроигрышные ходы. Мне стало ясно, что еще немного
--  и на следующей ступени обучения я научусь логично  убеждать  себя в том,
что так им всем и надо, а  там уж недалеко и  до непосредственного участия в
битве не на жизнь, а на смерть.
     На  работе  я  была  новичок,  да  и занимала  самую  нижнюю  ступеньку
лестницы,  поэтому как цель не представляла пока особого  интереса. Невелика
добыча. Но  все  же в  порядке  самообороны я  предприняла  кое-какие  меры.
Во-первых, изменила свою манеру говорить так, чтобы никто  толком не  понял,
что я  вообще хочу  сказать. В  результате  сложилось мнение,  что  я плохой
собеседник,  да  и  слушатель  неважный,   а  это,  естественно,  затрудняло
нащупывание  моих слабых  мест.  Воспользовавшись случаем, я приврала насчет
несуществующих  у  меня талантов и прибеднилась там, где на  самом деле были
кое-какие способности.  Удар  в слабое  место  не  заставил себя  ждать,  но
поскольку в этой области я чувствовала себя уверенно, то ловко увернулась.
     Тем временем  я продолжала изучать обстановку.  Прошел год,  предстояло
повышение по работе, я приглядывалась еще внимательнее. Мое Нечто выработало
к этому времени целый арсенал приемов и снабдило  им мое сознание, но мне не
хотелось пускать их в  оборот. Я понимала, что без труда  могу  стать весьма
удачливым крючколовом.  Меня больше не тревожило чувство жалости к тем, кого
я могла уничтожить. И я больше не боялась оказаться жертвой. Ведь в мире еще
остались такие места, где реалии жизни заставляют поймать, зажарить и съесть
соседа. Бесстрастная  мысль шевелилась в мозгу: что станет с рукой, если она
возьмется  за нож? За  ответом не надо ходить  далеко, достаточно оглянуться
вокруг.
     В мире Операторов, если ввязаться в борьбу, выбора остается очень мало.
Можно  стать (1) еще одним крючколовом;  (2)  вместилищем  кучи  неврозов  и
психосоматических болезней и (3)  забившимся  в угол  психом.  Вариантов  не
густо, но ясно одно. Решетка крючколова не по моей голове. И  я нашла другое
место  работы,  снова   на  самой  нижней  ступеньке,   где  можно  спокойно
продержаться год--другой, если постараться и не блистать способностями.
     Мне было грустно, когда я подала заявление об  уходе. Неужели я никогда
не  стану  настоящим  реалистом? И,  возможно,  с  неоправданным  оптимизмом
решила, что никогда не стану, если буду держать себя в руках.