оротова,
высоким, чуть ли не женским, прокричал:
     - "Только снова заалеет зорька на востоке, раздаются  крики  уток  на
речной протоке: ахама, хама, хама, ик, ик, ик!" Вот как писать надо! Живой
как жизнь! Это не о тебе, это о Гоше сказано. Знаешь, какая  у  него  была
зажигалка? Он ее сам соорудил. Из охотничьего патрона.
     Я перебил Юренева.
     - Кому ни звони, все ссылаются на тебя. Я теперь трубку телефонную  в
руки брать не буду.
     - Ахама, хама, хама! - торжествовал, рыча, Юренев.
     - Почему, черт побери, без тебя тут ничто обойтись не может?
     Юренев самодовольно выкрикивал:
     - "Захватив  ружьишко,  Ое  с  песней  мчится  к  речке.  Вы  сейчас,
певуньи-утки, будете все в печке. Ахама, хама, хама, ик, ик, ик!"
     Странно, но с Юреневым меня лет десять назад свел  Андрей  Михайлович
Козмин-Екунин.
     Конечно, к тому времени я  уже  наслушался  всякого  об  их  закрытом
институте. В каких-то домах я не раз встречался  с  Андреем  Михайловичем,
уже тогда членом-корреспондентом Академии. Правда, до настоящих бесед дело
как-то не доходило. Но Андрей Михайлович знал мои книги, а я в тот год был
в ударе - неплохо писалось да еще и  везло.  Наработав  с  утра  несколько
страниц, я натягивал спортивный костюм и бежал вниз по  Золотодолинской  к
Зырянке. Речка почти неприметная, но тем  не  менее  знаменитая.  Однажды,
сбегая по отсыревшей тропинке, я чуть не сбил с ног Козмина.
     Выглядел он диковато.
     Тяжелый прорезиненный  плащ  чуть  не  до  земли,  тяжелые  резиновые
сапоги, на голове что-то вроде шлема танкиста. На  груди,  на  плечах,  на
поясе  подвесные  карманы  с  аппаратурой,  за  спиной  увесистый  рюкзак.
Дополняли  картину  длинные  усы  несколько  антенн.   Крошечные   датчики
крепились даже на дужках очках. Истинно робот! Я оторопел.
     -  Простите,  пожалуйста,  -  Андрей  Михайлович   всегда   отличался
вежливостью. - Вы ведь туда бежите? - он ткнул рукой в сторону живописной,
украшенной соснами и камнями, горки. - Не надо туда бежать. Именно сегодня
вам не надо туда бежать.
     - Почему? - я несколько растерялся.
     - Вы ведь правой рукой работаете?  -  склонив  голову  набок,  Козмин
будто прислушивался к чему-то. - На пишущей машинке  вы  работаете  правой
рукой?
     Я кивнул.
     К стыду своему, я так никогда и не научился работать на машинке всеми
пальцами.
     - Вот и не надо сегодня туда бежать, - повторил Андрей Михайлович.  -
День сегодня такой. Можете руку сломать.
     - Правую? - тупо уточнил я.
     Он вежливо подтвердил:
     - Правую.
     - Но я не понимаю...
     - И не надо, не надо! - Козмин вежливо улыбнулся. -  Лучше  погуляйте
со мной. Вам сегодня вообще не надо никуда торопиться.
     Странная беседа.
     Мы гуляли и разговаривали. О человеческих судьбах, о судьбах книг,  о
таинствах  творчества,  о  великих  играх,  итог  которых  всегда  один  -
проигрыш. Человек никогда не может выиграть у природы. Человек никогда  не
может сыграть вничью с природой. Человек, наконец,  никогда  не  может  не
проиграть природе. Есть что-то величественное в  том,  что  мы  уходим,  а
природа остается. Еще мы  говорили  об  экспериментах,  требующих  для  их
выполнения людей истинно непредвзятых, даже ограниченных, черт  возьми!  А
кончил Козмин-Екунин несколько неожиданно: хотите побывать на  Алтае?  Вот
он планирует несколько выездов в поле. Опять же, сотрудники  интересные  -
Юренев, Теличкина.
     Я хотел.
     Я ничего не спросил  о  его  странном  наряде.  Похоже,  Козмину  это
понравилось. А Алтай меня всегда  интересовал.  Рериховские  места.  Дымка
вечности густа над Алтаем.
     Впрочем, поездка  эта  случилась  не  скоро,  до  нее  я  со  многими
сотрудниками Козмина успел перезнакомиться.
     - Ахама, хама, хама! - Юренев опять разъярился. - Спичек у него  нет!
Придурок.
     И  сунул  сигарету  в  толстые  губы,  завозился  в  кресле,   удобно
устраиваясь.
     Я удивленно замер.
     С Юреневым явно что-то происходило. Он вдруг побледнел, кровь  отлила
от широкого лица, будто на него поташом  плеснули.  Огромный  лоб  Юренева
покрыла густая испарина, под  полуопущенными  веками  странно  округлились
зрачки. По-моему, он уже вообще ничего не видел.
     Но он шумно втягивал воздух, он жевал сигарету, он явно к чему-то там
такому приноравливался, и меня вдруг обдало мерзким ледяным холодком.
     Сквозняк?
     Вряд ли. Дверь была заперта, да  и  за  окном  ни  ветерка,  ни  одна
веточка не дрогнула, а след, оставленный в раннем утреннем небе реактивным
самолетом, казался таким нежным и тонким, что в  его  петле,  как  мог  бы
выразиться Юренев, и ангел бы не смог удавиться.
     Яркая точка  вспыхнула  перед  бледным  лицом  Юренева.  Вспыхнула  и
погасла. Но сигарета уже дымилась.  Юренев  удовлетворенно  выпустил  клуб
дыма и торжествующе открыл глаза.
     - Ахама, хама, хама!
     - Ик, ик, ик, - потрясенно подтвердил я. Как это у него получилось?
     Я разозлился: все перерыл, спички искал, а ему  ничего  такого  и  не
нужно.
     - Буфетчицам показывай свои фокусы. Или колумбийцам. Сам говоришь,  у
них мафия.
     А гостиница уже просыпалась.
     Какие-то голоса, шаги, гудение водопроводных труб - обыденные  вечные
шумы.
     В дверь постучали.
     - Да, - разрешил я.
     В номер вошли два крепких молодых человека. Они вежливо кивнули мне и
сказали Юреневу:
     - Мы за вами.
     Они явно знали, что Юренев находится у меня.
     "Да какая  тут  тайна!  -  разозлился  я  на  себя.  -  Он  же  ночью
переполошил всю гостиницу!"
     Юренев кивнул.
     Он пускал дым, он блаженствовал. "Ахама, хама, хама,  -  бормотал  он
удовлетворенно. - Сейчас и поедем, мальчики. А ты, Хвощинский, - кивнул он
мне, - время не теряй. Учи чукотский язык. Пригодится."



                                 3. ПАКЕТ

     А утро уже кипело - июльское, душное. Воробьи дрались. К  окну  можно
было не подходить - так нежно, так мощно пахло листвой.
     "Учи чукотский язык."
     Я выругался.
     Все во мне протестовало. Я приехал в Городок не ради Юренева и уж  не
ради чукотского языка. Мне было бы трудно объяснить,  что  заставило  меня
сойти с поезда. Билет у меня был до Иркутска. А ведь  Юренев  знал,  знал,
что я приеду!
     Провидец.
     Проветрив номер, я принял душ. Сердце работало  вполне  нормально,  а
вот фокус Юренева из головы не выходил. Как он умудрился разжечь сигарету?
     И это его: не жди, не жди рецензий... Откуда ему знать,  какие  будут
рецензии?
     Это НУС, решил я. Это  все  НУС.  Козмин-Екунин,  Ия,  Юренев  -  они
всегда, и безусловно по  праву,  гордились  созданием  своей  сверхмощной,
перерабатывающей любую информацию системы. К Нусу, к Необходимому существу
Анаксагора,  создание  Козмина-Екунина,   понятно,   не   имело   никакого
отношения. Нус Анаксагора - это некое организующее  начало,  без  которого
невозможны построения, а  НУС  Козмина  все-таки  машина.  Ну,  не  совсем
машина. Система. Так точнее, хотя менее понятно. Ни один человек на Земле,
даже самый гениальный, не может владеть той информацией,  которой  владеет
общество в целом. А вот НУС может! Она, кажется, знает уже кое-что  такое,
о чем не догадываются и узкие специалисты...
     Почему я так раздражен?
     Это все сны, решил я. Они отнимают у меня силы. Вот  придет  ночь,  я
усну и снова потянется тяжелая цепочка все тех же снов.
     Думать об этом не хотелось.
     Хотелось кофе.
     Терпеть не могу швейцаров, дежурных, горничных; но, помня слова рыжей
администраторши, я позвонил.
     - Кипятку? - безмерно удивилась дежурная по этажу. - Вы хотите варить
кофе?
     - А почему нет?
     - Так я сама вам его сварю.
     - Вот как? Тогда покрепче, - разрешил я.
     И усмехнулся. "Вы у нас проходите по рангу иностранца."  Такое  можно
услышать только в нашей стране. Интересно, что за  кофе  сварит  дежурная?
Бурду из растворимых и нерастворимых осадков?
     В дверь постучали.
     Так быстро?
     Я с искренним удивлением рассматривал  симпатичную  пожилую  женщину.
Кажется, ночью она тоже стояла за спиной разбушевавшегося Юренева.
     - Вот кофе. Я крепкий сварила, - дежурная осторожно поставила  поднос
на стол. - Вафли, сахар, лимон. Вас устроит?
     - Конечно, - я полез в карман. - Сколько за все это?
     - Ничего, - улыбнулась дежурная. - Все услуги оплачены.
     Я раздраженно выпятил губу:
     - Кем?
     Дежурная широко улыбнулась. Она приняла мой вопрос за шутку. Не желая
усугублять положение, я тоже улыбнулся:
     - И часто у вас принимают гостей по рангу иностранцев?
     - Ну что вы! - как бы даже виновато возразила дежурная. - Я тут много
лет работаю. Вы на моей памяти второй.
     - Кто же был первым?
     Дежурная понимающе заулыбалась:
     - Нам не положено интересоваться...
     - Так это же я, а  не  вы  интересуетесь,  -  успокоил  я  ее.  -  Я,
наверное, задерживаю вас. Вам, наверное, домой пора.
     - Пора-то пора, -  странно  замялась  дежурная.  Что-то  ее  все-таки
беспокоило,  может,  мои  дурацкие  вопросы.  -  Только  все  равно  ждать
придется.
     - Ждать? Чего?
     - Звонка из больницы. Я в Бердске  живу,  а  больница  здесь,  рядом.
Несподручно домой, а потом вновь в больницу.
     - Простите, не знал, - я отхлебнул кофе, он оказался отменного вкуса.
- Кто-то из близких?
     - Да дед у меня, - вдруг произнесла  она  беспомощно.  -  Пальцы  дед
отморозил.
     Дедом она называла  мужа,  это  я  понял.  Но  выходило,  что-то  дед
залежался с отмороженными пальцами - июль на дворе. На всякий  случай,  из
чисто человеческого сочувствия, я поддержал дежурную: зимы у нас  суровые.
Я вот в детстве пальцы на ноге примораживал, до сих пор  на  погоду  ноют.
Помните, в какой обувке ходили после войны...
     Дежурная кивнула.
     - Помню.
     Получилось у нее жалостливо. Она  явно  искала  утешения,  что-то  ее
здорово расстраивало.
     - Я утром домой звоню. Всегда утром звоню домой. У нас телефона  нет,
у соседа телефон, я ему и звоню, он машинистом  работает.  Веранды  у  нас
рядом, он деда крикнет, дед берет трубку. А тут ничего такого.  Сосед  мне
говорит: слышь, Шура, увезли твоего. У меня сердце обмерло - куда  увезли?
Да в больницу, говорит, ты не переживай, пальцы дед  отморозил.  Ты  после
дежурства сама зайди в больницу, там же рядом.
     - Не понимаю, - сказал я, попивая кофе. -  Когда  ваш  дед  отморозил
пальцы?
     - Да утром, я же говорю, - дежурная скорбно опустила глаза.  -  Я  же
говорю, звоню утром соседу, он машинист, веранды у нас рядом...
     - Утром? Сегодня утром?
     - Ну да, - в усталых глазах дежурной проскользнула растерянность. - Я
вот звоню, а сосед: ты, дескать, сама зайди.
     - Дед на морозильной установке работает?
     - Да ну вас! - испуганно отмахнулась дежурная. - Я  про  такую  и  не
слышала и не хочу слышать. Мало ли что, у нас с этим строго.  У  меня  дед
баньку по средам топит. Всегда у него все с середины. Не по субботам, а по
средам, значит. Так он любит, так привык, такой у него  план.  И  греется.
Заляжет на полке и греется. Зимой так, и летом так. Привычка. И вчера  вот
так пошел греться...
     - Может, он сломал руку? Не обморозил, а сломал?
     - Да ну вас! Я тоже так думала.
     - Ну, не сломал, а скажем, обжег. Или ошпарил. Баня все-таки.
     - Да отморозил! Говорю, отморозил. И не руку, а пальцы на руке. Я уже
звонила в приемный покой. Отморозил. Оттяпают теперь пальцы.
     - Так уж сразу оттяпают?
     - А чего смотреть?  -  рассудительно  протянула  дежурная.  -  Так  и
оттяпают. Мне же сказали: сильно отморожены пальцы.
     Я не знал, как ее успокоить. Врачам виднее, в конце концов.
     Конечно, виднее. Она и не спорит.
     Дежурная разгорячилась.
     Дед у  нее  на  пенсии,  совсем  смирный,  не  пьет.  Дежурная  вдруг
подозрительно повела носом - и я обрадовался, что успел спрятать  бутылки.
Вот совсем смирный  дед.  Истопит  баньку,  погреется.  А  раньше  слесарь
хороший был, ему Юренев Юрий Сергеевич хорошо работу оплачивал.
     Я видел, дежурной хочется выговориться.
     - Вот живи себе спокойно, - вздохнула она. - Да только спокойно нынче
не проживешь. То нога вот, а раньше - письма.
     - Какие письма?
     - Ну да, вы же не знаете... Дед  письма  стал  получать,  -  дежурная
испуганно подняла глаза. - Бывало, штук по тридцать в день.
     - От родственников?
     - Откуда у него столько? - дежурная быстро оглянулась на дверь.  -  Я
тоже сперва подумала - от родственников. А там отовсюду  письма,  даже  из
Вашингтона. Откуда у него родственники в Вашингтоне?
     - Из Вашингтона?
     - Ну да.  Я  соседей  стала  стесняться.  Говорила  сперва:  да  так,
знакомые пишут. А какие там знакомые! Дед и  языков  не  знает.  Еще  баба
какая-то стала вязаться к деду. Чего, мол, забыл про нее? И урка какой-то:
дескать, в Вятке по одному делу шли. А из Вашингтона который,  тот  все  с
обидой, с обидой. Приеду, мол, в гости. А как мы такого  гостя  примем?  -
дежурная смотрела на меня с испугом. - И все с обидами, все с жалобами.  У
одного дом сгорел, другой судится, третий выпить  любит,  а  все  мой  дед
виноват. А мне ли его не знать, он под крылом моим, считай, пятый десяток.
Да и что мы выделить можем? У деда пенсия, у меня вот работа, а  тот,  что
из Вашингтона, тот требовал тридцать тысяч долларов.  И  требовал  сильно,
добавлял - это на первый раз. Что  нам,  по  миру  идти?  Хорошо,  я  Юрию
Сергеевичу пожаловалась - тоже родственники!  Он  это  дело,  слава  Богу,
быстро прикрыл, нет теперь писем. Даже дядька из Казани перестал писать, а
он родной дядька. И вот еще... Пальцы... Это что  же  такое?  Весь  Бердск
будет смеяться!
     - Разобраться надо, - совсем запутался я. -  Вы  сходите,  сходите  в
больницу.
     - Вот я и собираюсь.
     - Пакет это вы принесли? - кивнул я в сторону тумбочки. Мне  хотелось
отвлечь дежурную от ее мыслей.
     - Какой пакет?
     - А вон на тумбочке лежит.
     - Да нет, я не приносила. Может, из организаторов кто-нибудь? Вы ведь
на симпозиум приехали? К Юрию Сергеевичу?
     - В некотором смысле, - вздохнул я.
     - Душевный он человек, - с некоторой опаской вздохнула и дежурная.
     Она вышла. Я, наконец, остался один.
     Устало откинувшись в  кресле,  я  поднял  взор  и  увидел  под  самым
потолком паучка.  Паутинка  была  прозрачная,  казалось,  паучок  висит  в
воздухе. Ему было хорошо, ему никто  не  рассказывал  про  отмороженные  в
июльский зной, да еще в бане, пальцы. И  никто  не  раскуривал  перед  ним
сигарету, не пользуясь ни зажигалкой, ни спичками.  Зачем  я,  собственно,
вышел из поезда? Ехал бы дальше, добрался бы до  Благовещенска.  У  Светки
Борзуновой книга стихов выходит...
     Ладно.
     Я дотянулся до пакета и вскрыл его.
     Фотографии. Три штуки.
     Я всмотрелся.
     Знакомое что-то. Крупнопанельный пятиэтажный дом фасадом на  знакомый
проспект. Сосна с обломанной вершиной, под сосной обломанные ветки. Ветром
их обломало?.. Битое стекло на асфальте, в стене дома дыра, будто  изнутри
выдавили панель. Я отчетливо видел внутренности  квартиры  -  перевернутое
кресло, край ковра, заброшенный на письменный стол...
     С ума сойти! Это же квартира Юренева.
     Конечно... Вот кресло  столь  редкого  в  наши  дни  рытого  зеленого
бархата. Вот на стене семейный портрет с  обнаженной  женщиной  в  центре.
Семьи у Юренева никогда не было, он заказал этот портрет Саше Шурицу - для
смеха...  Странно,  почему  картина  не  свалилась?  Там  же  вроде  взрыв
произошел...
     Обломанная сосна, дыра в стене, перевернутое кресло... Зацепившись за
что-то, чуть не до второго этажа свисал вниз длинный алый шарф.
     Очень впечатляющая фотография. Юренев любит такие шуточки.
     Но странно, странно...
     Я взглянул на вторую фотографию и оторопел.
     Какая-то неопределенная дымка; пыль, наверное... Лестничная площадка,
запорошенная кирпичной пылью... И Юренев... Это был он! И  он  безжизненно
лежал на голом полу, вцепившись рукой в стойку перил. Даже футболка на нем
была знакомая, та, где на фаллическом камне написано: "Оля была здесь".
     К черту Олю!
     Совсем  недавно  Юренев  сидел  передо  мной,  ахал,  ухал,   пытался
раскурить сигарету... И пакет тогда уже лежал на тумбочке. Что за черт?
     Я набрал номер Юренева.
     Длинные гудки.
     Может, он и впрямь на бетонном полу валяется?  Глупости!  Я  сплюнул.
Фокусник!
     Все равно меня пробирало морозом.
     Длинные гудки.
     Их просто не могло существовать -  таких  фотографий.  Подделка.  Это
подделка.
     Но кому такое нужно? Юреневу?
     Придурок!
     Длинные гудки.
     Кому еще позвонить? Ие? Козмину?
     Я собирался уже бросить трубку, когда Юренев отозвался, причем весьма
раздраженно:
     - Что еще?
     - Ты дома? - растерянно спросил я.
     - А где мне быть? - он обалдел от моей наглости. - Ты меня  всю  ночь
спаивал, постыдись! Могу я, наконец, отдохнуть?
     - Спаивал?
     - А то нет? Кто коньяк привез? Дерьмовый коньяк, кстати.
     Я бросил трубку.
     Ничего с провидцем не случилось, так, очередной фокус.
     А пальцы, отмороженные в летней баньке?..
     Я вытащил третью фотографию.
     Заросший травой овраг. Зелень, спокойствие. Солнце пробивается сквозь
ветви.  Длинная  деревянная  лестница,  вытянувшаяся  вдоль  мощных   труб
отопления. Тишина и покой. Сонный летний покой. И  у  самого  ручья  сухая
коряга.
     Я хорошо знал это место.
     Когда-то я часто посещал это место.
     И сейчас, на фотографии, я тоже был там, хотя  правдой  это  быть  не
могло. Я действительно знал и любил это место, но с Ией я никогда  там  не
бывал. А на фотографии мы целовались. Сидели на сухой коряге и целовались.
     Кому нужна такая подделка?!



                            4. КУПИТЬ ШТОПОР

     Я еще раз тщательно изучил фотографии.
     Если это подделка, то классная.
     Чудовищная дыра в стене, алый шарф, размотавшийся до  второго  этажа,
Юренев, валяющийся на бетонном полу, мы с Ией...
     Но почему овраг? Целующимися нас можно было  сфотографировать  только
на Алтае, нигде больше. Ведь копейку,  которую  я  до  сих  пор  таскаю  в
кармане, Ия  передала  мне  после  Алтая...  В  том  овраге  мы  не  могли
целоваться, мы даже никогда вместе там не были.
     Алтай...
     Разумеется, я не входил в число научных сотрудников полевого  отряда,
но находился как бы в привилегированном положении - меня ввел в отряд  сам
Козмин-Екунин.
     Три водителя, Юренев, Ия и я. Газик и два трехосных ЗИЛа  с  жесткими
металлическими фургонами. Аппаратура.
     Аппаратура была весьма непростой. Насколько я знаю, она являлась  как
бы частью НУС, но вполне самостоятельной автономной частью.
     Что мы искали? Зачем нам понадобилась столь сложная аппаратура?  Раза
два я пытался  задавать  такие  вопросы,  но  Юренев  до  подробностей  не
снисходил. Что ищем? Ну,  плазмоиды,  скажем,  ищем.  Поймешь  что-нибудь?
Объясняю популярно: плазмоиды - это  нечто  вроде  аналогов  НЛО.  Слыхал?
Неопознанные летающие объекты.
     Если Юренев и привирал, то с большим вдохновением.
     - Хочешь подробностей? - его толстые губы смеялись. - Найди Дмитриева
и Журавлева "Тунгусский феномен - вид  солнечно-земных  связей",  там  все
сказано. Издано "Наукой", год, кажется,  восемьдесят  четвертый.  Почитай,
тебе не во вред.
     Не знаю, как на самом деле обстояло дело с НЛО  или  плазмоидами,  но
поиск, на мой взгляд, велся несколько странно.  Антенны  НУС  торчали  над
фургонами, бесчисленные датчики были разбросаны по всем  окрестным  горам,
лесам и долинам. А  в  сами  фургоны  Юренев  напрочь  запретил  кому-либо
заглядывать. Как поставили ЗИЛы буквой "Т", так они и стояли.  Жили  мы  в
палатках, несколько в стороне, а вблизи  не  было  ни  юрты,  ни  поселка.
Труд