Стивен Кинг.
     Способный ученик


 Stephen King. Apt Pupil (1982)

              То, что Тодд до сих пор видел на  картинках,  впервые
       приобрело  вполне  зримые  очертания,  это   уже   была   не
       какая-нибудь сценка в фильме ужасов, но самая что ни на есть
       будничная   реальность   -   ошеломительная,   непостижимая,
       зловещая.

     Он  крутил  педали  своего  велосипеда  с  изогнутым  рулем,  держась
середины  пригородной  улочки,  -  американский  подросток   с   рекламной
картинки, а почему бы и нет: Тодд Боуден, тринадцать лет, нормальный рост,
здоровый вес, волосы цвета спелой пшеницы,  голубые  глаза,  ровные  белые
зубы, загорелое лицо, не испорченное даже намеком на возрастные прыщики.
     При желании можно было завернуть  домой,  но  он  крутил  педали,  не
сворачивая, он пролетел через частокол света и тени и улыбался, как  можно
улыбаться только летом, когда у тебя  каникулы.  Такой  подросток  мог  бы
развозить  газеты,  что,  кстати,  он  и  делал  -  доставлял  подписчикам
"Клэрион",выходившую  в  Санто-Донато.  А  еще  такой  подросток  мог   бы
продавать, за небольшое  вознаграждение,  поздравительные  открытки,  что,
кстати, он тоже недавно делал. На открытках впечатывали фамилию  заказчика
- ДЖЕК И МЭРИ БЕРК, или ДОН И САЛЛИ, или МЕРЧИСОНЫ. Такой паренек  мог  бы
насвистывать во время работы, и, надо сказать, Тодд частенько насвистывал.
Причем довольно приятно. Его отец,  инженер-строитель,  зарабатывал  сорок
тысяч в год. Его мать окончила колледж по специальности "французский язык"
и познакомилась с будущим мужем при обстоятельствах,  когда  тому  позарез
нужен был репетитор. В  свободное  время  она  печатала  на  машинке.  Все
годовые аттестаты Тодда она хранила в специальной папке. С особым трепетом
она относилась к аттестату за четвертый класс,  на  котором  миссис  Апшоу
написала: "Тодд на редкость способный ученик". А  разве  нет?  Всю  дорогу
одни пятерки и четверки. Он мог еще прибавить - учиться, скажем, только на
пятерки, - но тогда  кое-кто  из  его  друзей  мог  бы  подумать,  что  он
"немножечко того".
     Он затормозил у дома номер 963 по Клермонт-стрит.  Неприметный  домик
прятался в глубине участка. Белые стены, зелененькие ставни  и  такого  же
цвета  отделка.  Перед  фасадом   живая   изгородь,   хорошо   политая   и
подстриженная.
     Тодд откинул со лба  прядь  волос  и  вручную  покатил  велосипед  по
цементной дорожке, что вела к крыльцу. Улыбка не  сходила  с  его  лица  -
открытая и обворожительная, она как  бы  предвосхищала  приятную  встречу.
Носком кеда он  опустил  велосипедный  упор  и  вытащил  из-под  багажника
сложенную газету. Это была не "Клэрион"; это была "Лос-Анджелес тайме". Он
сунул газету под мышку и взошел по ступенькам. Справа звонок, под ним  две
аккуратно  привинченные  дощечки,   закрытые   от   дождя   пластмассовыми
накладками.  Немецкая  предусмотрительность,  подумал  Тодд  и  еще   шире
улыбнулся. Такое могло прийти в голову только взрослому, и  Тодд  мысленно
похвалил себя. Не в первый раз.
     На верхней дощечке: АРТУР ДЕНКЕР.
     На нижней: ПОЖЕРТВОВАНИЙ НЕ ПРОСИТЬ, ТОВАРЫ НЕ ПРЕДЛАГАТЬ.
     Тодд, улыбаясь, нажал на кнопку.
     Звонок, едва слышный, отозвался в недрах дома. Тодд  приложил  ухо  к
двери - тишина. Он взглянул на свой "Таймекс" (часы, в числе прочего,  ему
вручили за распространение поздравительных открыток)  -  двенадцать  минут
одиннадцатого. Пора бы и встать. Сам  Тодд  вставал  не  позднее  половины
восьмого, даже в каникулы. Кто рано встает, того удача ждет.
     Он подождал полминуты и, не дождавшись шагов, налег на звонок.  Через
семьдесят одну секунду, по часам,  послышались  шаркающие  шаги.  Домашние
тапочки, определил он по звуку. Тодд  постоянно  прибегал  к  дедуктивному
методу. Он мечтал, когда вырастет, стать частным детективом.
     - Да слышу, слышу! - донесся сварливый  голос  человека,  выдававшего
себя за Артура Денкера. - Сейчас! Хватит трезвонить! Сейчас, говорю!
     Тодд отпустил кнопку звонка.
     Лязгнула цепочка, потом запор. Наконец  дверь  открылась.  На  пороге
стоял старик в заношенном халате с лопоухо загнувшимся воротом и лацканом,
выпачканным соусом не то "чили",  не  то  кетчупом.  Между  пальцев  тлела
сигарета.  Тодд  подумал,  что  старик  похож  на  Альберта  Эйнштейна  и,
одновременно,  на  киноактера  Бориса  Карлоффа.  Длинные  седые   волосы,
отдававшие в желтизну, которая вызывала ассоциацию, увы,  не  со  слоновой
костью, а с  никотином.  Лицо  морщинистое,  помятое  после  сна.  Не  без
неприязни Тодд  про  себя  отметил,  что  у  старика  двухдневная  щетина.
"Выбритое лицо - это солнышко в пасмурный день", -  любил  говорить  отец,
брившийся и в будни, и по выходным.
     На  Тодда  настороженно  смотрели  глубоко   запавшие,   с   красными
прожилками глаза. И опять секундное разочарование: этот тип в  самом  деле
похож на Альберта Эйнштейна и на Бориса  Карлоффа,  но  еще  больше  -  на
старого замызганного пьяницу вроде тех, что околачиваются на станции.
     - Мальчик, - произнес он, - мне ничего не нужно.  Прочитай,  что  там
написано. Ты умеешь  читать?  Хотя,  что  я  спрашиваю,  все  американские
мальчики умеют читать. Так что постарайся впредь меня не беспокоить.  Будь
здоров.
     Он начал закрывать дверь.
     -  Вы  забыли  свою  газету,  мистер  Дюссандер,   -   сказал   Тодд,
предупредительно протягивая "Таймс".
     Дверь  остановилась  на  полдороге.   В   глазах   Курта   Дюссандера
промелькнула какая-то настороженность, озабоченность  и  тут  же  исчезла.
Возможно, там был замешан и страх. Молодчина, здорово он овладел собой,  и
все же Тодд в третий раз испытал разочарование. Он не ждал  от  Дюссандера
хорошей реакции... он ждал от Дюссандера БЛЕСТЯЩЕЙ реакции.
     "Слабак, - презрительно подумал Тодд. - Ну и слабак".
     Паукообразная рука просунулась в щель и ухватилась  за  другой  конец
газеты.
     - Давай ее сюда.
     - Да, мистер Дюссандер. - Тодд выпустил свой конец. Паук втянул лапку
внутрь.
     - Моя фамилия Денкер, - сказал старик, - а не какой-то там Дю-зандер.
Оказывается, ты не умеешь читать. Очень жаль. Будь здоров.
     И  снова  дверь  начала  закрываться.  Тодд  одним  духом  выпалил  в
сужающуюся щель:
     - Берген-Бельзен, с января по июнь сорок  третьего.  Аушвиц,  с  июня
сорок третьего по июнь сорок четвертого, Unterkommandant[1]. Патэн...
     Дверь приостановилась.  Мешки  под  глазами  на  землисто-сером  лице
казались складками на съежившемся воздушном шаре, висящем в просвете. Тодд
улыбался.
     -  Из  Патана  вы  бежали  перед  приходом  русских.   Добрались   до
Буэнос-Айреса.  Говорят,  там  вы  разбогатели,  вкладывая  вывезенное  из
Германии  золото  в  торговлю  наркотиками.  Неважно.  С  пятидесятого  по
пятьдесят второй вы жили в Мехико. А потом...
     - Мальчик, у тебя не все дома. -  Скрюченный  артритом  палец  описал
несколько кругов у виска. Но при этом слишком уж явно задрожали губы.
     - Что было с пятьдесят второго по пятьдесят  восьмой  -  не  знаю,  -
продолжал Тодд с еще более лучезарной улыбкой. - Никто, я думаю, не знает,
во всяком случае, ни слова не просочилось. Но перед тем как власть на Кубе
захватил Кастро, вас обнаружили в Гаване, вы работали консьержем в большом
отеле. Вас потеряли из виду, когда повстанцы вошли в город.  В  шестьдесят
пятом вы вынырнули в Западном Берлине. И там вас чуть не взяли за жабры. -
Последнее слово у него прозвучало особенно сочно. При этом пальцы  сжались
в  кулаки.  Взгляд  Дюссандера  невольно  упал  на  его  руки,  подвижные,
сноровистые, руки  американского  мальчишки,  созданные,  чтобы  мастерить
гоночные лодки из мыльниц и  модели  кораблей.  Тодд  отдал  дань  тому  и
другому. Всего год назад они с отцом построили модель "Титаника". На это у
них ушло четыре месяца, модель и по сей день стоит в отцовском кабинете.
     - Я не знаю, о чем ты,  -  сказал  Дюссандер.  Без  вставной  челюсти
вместо слов во рту у него получалась  каша,  и  это  не  нравилось  Тодду.
Выходило  как-то...  неубедительно,  что  ли.  Полковник  Клинк  в  фильме
"Молодчики Хогана" и тот больше походил на нациста, чем  Дюссандер.  Но  в
свое время этот тип выглядел, конечно, будь спок. В статье, напечатанной в
журнале "Менз экшн", автор назвал его "Упырь из Патэна". - Убирайся-ка  ты
лучше подобру-поздорову. Пока я не позвонил в полицию.
     - А что, и позвоните, мистер Дюссандер. ГЕРР Дюссандер, если вам  так
больше нравится. - Улыбка не сходила с его губ, обнажая великолепные зубы,
по которым три раза в день проходилась зубная  щетка  и  паста  с  богатым
содержанием фтора. - После шестьдесят пятого вас  уже  никто  не  видел...
только я, когда два месяца назад узнал вас в городском автобусе.
     - Да ты помешанный.
     - Так что если хотите позвонить в  полицию,  -  продолжал  с  улыбкой
Тодд, - валяйте. Я подожду на крыльце. Но если вам не к спеху,  то  почему
бы мне не войти? Посидим, поговорим.
     Несмотря ни на что, в голове Тодда  шевелился  червячок  сомнения.  А
вдруг ошибка? Это тебе не упражнение в учебнике. Это настоящее. Вот почему
он почувствовал огромную радость (ЛЕГКУЮ радость, как он уточнит для  себя
позднее), когда Дюссандер сказал:
     - Ты, конечно, можешь зайти на минутку. Просто я  не  хочу,  чтобы  у
тебя были неприятности, понятно?
     -  Еще  бы,  мистер  Дюссандер,  -  сказал  Тодд,  переступая  порог.
Дюссандер закрыл за ним дверь, словно отрезав утро.

     В доме пахло затхлостью и спиртным. Такие запахи иногда держались  по
утрам и у них дома, после  вечеринки  накануне,  пока  мама  не  открывала
настежь окна. Правда, тут было похуже. Тут  запахи  въелись  и  все  собой
пропитали. Запахи алкоголя, подгоревшего масла, пота, старой одежды и  еще
лекарств - ментола и, кажется, валерьянки. В прихожей темнотища,  и  рядом
этот Дюссандер - втянул голову в ворот,  этакий  гриф-стервятник,  ждущий,
когда раненое животное  испустит  дух.  Сейчас,  невзирая  на  двухдневную
щетину и обвислую дряблую кожу, Тодд явственно увидел перед собой  офицера
в черной эсэсовской форме; на улице, при  дневном  свете,  воображение  не
бывало столь услужливым. Страх, точно ланцет, полоснул  Тодда  по  животу.
ЛЕГКИЙ страх, поправится он позднее.
     - Имейте в виду, если со мной что-нибудь случится...

     Дюссандер презрительно отмахнулся  и  прошаркал  мимо  него  в  своих
шлепанцах, как бы приглашая за собой в гостиную.  Тодд  почувствовал,  как
кровь прихлынула к щекам. Улыбка увяла. Он последовал за стариком.

     И вот еще одно разочарование, которого, впрочем,  следовало  ожидать.
Ни тебе писанного маслом портрета Гитлера с упавшей челкой  и  неотступным
взглядом. Ни тебе боевых медалей под стеклом, ни почетного меча на  стене,
ни "люгера" или "Вальтера" ни  камине  (и  самого-то  камина,  сказать  по
правде, не было). Все правильно, что он, псих, что  ли,  выставлять  такие
вещи на обозрение. Тодд не мог внутренне согласиться с этим резоном, и все
же трудно было вот так сразу выкинуть из головы то,  чем  тебя  пичкали  в
кино и по телевизору. Он стоял в гостиной одинокого старика,  живущего  на
худосочную  пенсию.  Допотопный  "ящик"  с  комнатной  антенной  -   концы
металлических  рожек  обмотаны  фольгой  для  лучшего  приема.   На   полу
облысевший серый коврик. На стене, вместо портрета Гитлера,  свидетельство
о гражданстве, в рамке, и фотография женщины в чудной шляпке.

     - Моя жена, - с чувством произнес Дюссандер. - Она умерла в пятьдесят
пятом... легкие. Не знаю, как я пережил это.
     К Тодду вернулась его улыбка. Он пересек комнату якобы  затем,  чтобы
получше рассмотреть женщину на фотографии, а сам пощупал  пальцами  абажур
настольной лампы.
     - Перестань! - рявкнул на него Дюссандер. Тодд даже слегка отпрянул.
     - Отлично, - сказал он с искренним восхищением. -  Сразу  чувствуется
начальник.  А  кстати,  это  Ильза  Кох  придумала   делать   абажуры   из
человеческой кожи?
     - Я не знаю, о чем ты, - сказал Дюссандер. На  "ящике"  лежала  пачка
"Кулз", без фильтра. Он протянул пачку.
     - Хочешь? - Его лицо исказила жутковатая ухмылка.
     - Нет. Это может кончиться раком легких. Мой  папа  раньше  курил,  а
потом бросил. Даже вступил в общество некурящих.
     - Ну-ну. - Дюссандер как ни в чем не бывало извлек спичку из  кармана
халата и чиркнул ею о пластиковую  поверхность  "ящика".  Затянувшись,  он
сказал:
     - Лично я не вижу причин, почему бы мне  сейчас  же  не  позвонить  в
полицию и не рассказать, какую чудовищную напраслину тут на меня возводят.
А  ты  видишь?  Только  отвечай  быстро,  мальчик.  Телефон  в   прихожей.
Представляю, как тебя выпорет отец. Неделю будешь  подкладывать  под  себя
подушечку.
     - Мои родители всегда были против порки. Телесные наказания не решают
проблемы, а только усугубляют ее. - Внезапно глаза Тодда заблестели.  -  А
вы их пороли? Женщин? Раздевали их догола и...
     Дюссандер издал какой-то сдавленный звук и направился в прихожую.
     - Я бы не советовал, - произнес Тодд ледяным голосом.
     Дюссандер повернулся. Он заговорил четко и  размеренно.  Если  что  и
смазывало эффект, так это отсутствие вставной челюсти.
     - Еще раз, последний, повторяю: меня  зовут  Артур  Денкер.  Артуром,
кстати, отец меня назвал в честь Конан-Дойля, чьи рассказы приводили его в
восхищение. Я никогда не был Дюзандером, или Гиммлером, или Дедом Морозом.
В войну я был лейтенантом запаса. Я никогда не  принадлежал  к  нацистской
партии. Мое участие в боевых действиях ограничилось тремя неделями боев  в
Берлине. Не скрою, в конце тридцатых, еще в первом браке, я симпатизировал
Гитлеру. Он покончил с депрессией и в  каком-то  смысле  восстановил  нашу
национальную гордость, которую мы потеряли в  результате  унизительного  и
бесчестного Версальского мира. Тогда, в тридцатых, он казался мне  великим
человеком. Он  и  был  по-своему  великим.  Но  под  конец  он  безусловно
свихнулся - посылать в бой  несуществующие  армии  по  указке  звездочета!
Отравить Блонди, свою любимую собаку! Поступки безумца. Они все  обезумели
- заставляли собственных детей глотать капсулы с ядом и при этом распевали
"Хорст  Вессель".  Второго  мая  сорок  пятого  года   мой   полк   сдался
американцам.  Помню,  как  солдат  по  фамилии  Хакермейер  угостил   меня
шоколадом. Я даже заплакал. Меня поместили в лагерь для интернированных  в
Эссене. К нам хорошо относились. Мы следили за Нюрнбергским  процессом  по
радио, и когда Геринг покончил с собой, я обменял американские сигареты на
бутылку шнапса и напился на радостях. После освобождения  я  устроился  на
завод "Эссен Мотор" - ставил колеса на автомобили.  В  шестьдесят  третьем
вышел на пенсию и вскоре переехал в Соединенные Штаты. Это была мечта моей
жизни. В шестьдесят седьмом я получил гражданство. С тех пор я американец.
Голосую на выборах. Никакого Буэнос-Айреса. Никакой торговли  наркотиками.
И Западного Берлина не было. И Кубы... А  теперь  иди,  иначе  я  звоню  в
полицию.
     Тодд не двигался с места. Старик вышел в прихожую, снял трубку.  Тодд
словно застыл возле настольной лампы.
     Дюссандер начал набирать номер. Тодд не отрываясь смотрел на него,  и
сердце готово было выпрыгнуть из груди. После  четвертой  цифры  Дюссандер
обернулся и встретился с ним взглядом. Вдруг  плечи  старика  поникли.  Он
положил трубку на рычаг.
     - Как ты узнал?
     - Много труда и чуть-чуть  удачи,  -  скромно  ответил  Тодд,  озаряя
собеседника дружелюбной улыбкой. - У меня есть  друг,  Хэролд  Пеглер,  но
вообще-то все его зовут Лис. У него  нюх.  Мы,  когда  играем  в  бейсбол,
ставим его на вторую базу. А у отца Лиса не гараж, а клад. Горы  журналов,
и все про войну. Фотографии фрицев, в смысле немецких  солдат,  и  япошек,
пытающих разных женщин. Статьи про концлагеря.  Я  от  всего  этого  прямо
балдею.
     - Что ты от них... балдеешь? - Дюссандер оторопело смотрел  на  него,
потирая ладонью щеку. Звук был такой, будто он проходился по ней наждачной
бумагой.
     - Ну да. В смысле ловлю кайф. Получаю удовольствие.
     "Это   может   произойти   совершенно   для   вас    неожиданно,    -
разглагольствовала миссис Андерсон,  учившая  их  в  пятом  классе.  -  Вы
столкнетесь с чем-то новым и вдруг поймете: вот он, мой  ГЛАВНЫЙ  ИНТЕРЕС.
Это все равно что повернуть ключ в замке. Или в первый раз влюбиться.  Вот
почему, дети, так важен День выбора профессии -  в  этот  день  вы,  может
быть, найдете главный интерес в своей жизни". Тогда Тодд отнесся к  словам
миссис Андерсон как к полной галиматье, но много позже, в гараже  у  Лиса,
ему вспомнились эти слова, и он подумал, что она была, возможно, не так уж
далека от истины. Он переворачивал страницы старых слежавшихся журналов, и
от смешанного чувства  отвращения  и  непреодолимого  любопытства  у  него
разболелась голова,  глаза  же  от  напряжения  начали  слезиться,  но  он
продолжал читать, и вдруг из  текста  под  фотографией  усеянного  трупами
места под названием Дахау на него выскочила цифра:

                                6 000 000

     Он подумал: тут что-то напутали, кто-то по ошибке  прибавил  один-два
нуля, во всем Лос-Анджелесе  живет  вдвое  меньше  людей!  Но  вот  другой
журнал, и вновь эта цифра: 6 000 000. Голова разболелась пуще прежнего. Во
рту пересохло. Как в тумане он услышал, что Лису пора идти  ужинать.  Тодд
спросил, можно ли ему пока почитать в гараже. Лис  удивленно  взглянул  на
него и сказал: "Валяй!". И Тодд снова с головой  ушел  в  старые  журналы,
пока в конце концов мать до него не докричалась.
     ЭТО ВСЕ РАВНО ЧТО ПОВЕРНУТЬ КЛЮЧ В ЗАМКЕ...
     В журналах говорилось, как это ужасно - все, что  творили  немцы.  Но
слова о том, как это было ужасно,  терялись  среди  рекламы,  предлагавшей
немецкие финки, и  ремни,  и  каски  бок  о  бок  с  заговорной  травой  и
чудо-средством  для  восстановления  волос.   Рекламировались   флаги   со
свастикой, и пистолет "люгер", и игра под названием  "Танковая  атака",  в
которой  участвовали  немецкие  "пантеры",  а   рядом   печатались   уроки
правильного ведения корреспонденции и дурацкие советы: "Хотите разбогатеть
- продавайте специальные тапочки для лифта". Да, везде говорилось, как это
было ужасно, однако создавалось впечатление, что все же не стоит по такому
поводу огород городить.
     ИЛИ В ПЕРВЫЙ РАЗ ВЛЮБИТЬСЯ...
     Снова вспомнились слова миссис  Андерсон.  Она  оказалась  права.  Он
нашел в жизни свой ГЛАВНЫЙ ИНТЕРЕС.
     ... Дюссандер долго смотрел на Тодда. Затем пересек гостиную и тяжело
опустился в кресло-качалку. И снова вглядывался в  Тодда,  пытаясь  что-то
разгадать в чуть отрешенном, чуть ностальгическом выражении его лица.
     - Ну вот, - словно очнулся Тодд. -  Началось  с  журналов,  только  я
тогда подумал, что там половина фактов - липа. И  я  пошел  в  библиотеку.
Сначала эта поганка не хотела ничего мне давать, у  них  такую  литературу
выдают только взрослым. Но я сказал, что мне  надо  для  школы.  Если  для
школы, они обязаны выдавать. А эта - сразу звонить отцу. - В глазах  Тодда
вспыхнуло презрение. - Испугалась, поганка, что он не в курсе, видали!
     - А он был в курсе?
     - Ясное дело. Чем раньше,  говорит  отец,  дети  познают  жизнь,  тем
лучше... и хорошее, и плохое. Тогда они будут во всеоружии. Жизнь, говорит
он, это тигр, и его нужно ухватить за хвост, а не знаешь его повадки,  так
он слопает тебя в два счета.
     - М-м-м, - неопределенно промычал Дюссандер.
     - И мама считает так же.
     - М-м-м, - опять промычал Дюссандер, точно его ударили по голове и он
пока не может сообразить, где находится.
     -  Короче,  у  них  там  этой  литературы  навалом.  И,  знаете,  она
пользуется большим спросом. Картинок, правда, поменьше, чем в  журналах  у
отца Лиса, з