льшивыми подписями или ложного содержания. Меня дрожь пробирает при  мысли
о том, что люди так легкомысленно подписывают свое имя когда и  где  попало,
не думая о последствиях такой небрежности! По крайней мере,  я  не  оказался
виновным в этом грехе. А других у меня было много. Своевольный,  заносчивый,
я хотел подчинить себе все, даже стихии. Только Лили  учила  меня  терпению,
главным образом во время нашего перехода через  С.  Готард.  В  самый  день,
назначенный для нашего путешествия, погода сделалась такой ужасной,  что  мы
принуждены были остановиться в маленьком городе Андермате. Я просто бесился,
но Лили успокаивала меня, не унывала, а навещала всех  бедных  города  точно
своих друзей! А они принимали ее, как давнишнюю знакомую.  Я  не  мог  этому
надивиться.
   - Как можешь ты быть столь спокойной и терпеливой? - спрашивал я ее.
   - Ах, Отто! - отвечала она. - Это так легко!  Я  ведь  знаю,  что  по  ту
сторону горы ожидает меня рай земной. Мы переносим радостно и  жизнь,  зная,
что ожидает нас блаженство за гробом.

   Два дня спустя мы были в Италии  на  берегу  Лагомаджиоре.  Лили  сидела,
окруженная цветами, которые  она  перебирала  своими  нежными  ручками.  Мне
хотелось кинуться к ней, покрыть ее руки горячими поцелуями, но ее как будто
охранял невидимый ангел!
   - О чем задумалась, Лили? - взволнованно спросил я ее.
   - О той темной грустной долине, покинутой нами. Мне кажется, что  на  том
свете мы с тем же чувством будем вспоминать прошлую жизнь.
   Она так влияла на меня  своими  тихими  речами  и  кроткой  улыбкой,  что
впоследствии было достаточно прикосновения ее белой ручки, чтоб успокоить  и
смирить меня. Я исправлялся, но этого было  мало:  я  не  становился  другим
человеком.

   Пятнадцатое письмо

   Само собою разумеется, что у нас много  людей  всех  времен,  видевших  и
Горация, и Сократа, и Александра Великого, и разных знаменитостей.  Но  меня
не интересуют их рассказы о земле. Что мне в них теперь! Если  бы  я  изучал
историю, было бы другое дело.
   Я  слушаю  с  большим  удовольствием,  когда  они  говорят  о  переменах,
происходивших в аду, с тех пор  как  они  в  нем  находятся.  Они  замечают,
например, что число прибывающих сюда женщин постоянно увеличивается.
   Прежде мужчин сюда приходило больше, а теперь  обоего  пола  число  почти
ровное. Стоя у ворот ада, я тоже удивлялся многочисленности входящих женщин.
Не думай, что эти ворота - граница  ада:  они  обозначают  известный  предел
только, за которым виднеется густой туман и который перейти нельзя. Тут-то я
видел как, одна за другой, эти несчастные  проходили,  не  зная  сами,  куда
спешат.
   А что сгубило их? Дурное воспитание, конечно! Чему учат молодых девушек в
наше время? Знают ли они о Спасителе, о долге?
   Нет! Эти слова имеют для них значение скуки. Блистать в свете,  одеваться
по моде болтать на разных языках, нравиться и увлекать собой,  вот  цель  их
существования! Вся жизнь их проходит в каком-то вихре постоянных увеселений,
светских выездов, вечеров, балов, из которого они выходят, только  очнувшись
в аду! А сколько вреда они делали, хотя бы своей пустой болтовней! Но в этом
грехе повинны не только одни женщины. Казалось бы,  что  просвещение  должно
было внести более серьезное направление в человечество, а вместо  того  люди
еще более пристрастились к ничего  не  значащим  речам,  и  то,  что  прежде
говорилось просто, откровенно, теперь, с тех пор как жизнь усложнилась, чего
не придумывают, чтобы обманывать друг друга, чтобы льстить друг другу! Какие
обороты,  высокопарные  речи,  какие  стремления  к  чему-то   невозможному,
недосягаемому! Не лучше ли  было  бы  жить  в  простоте  и  пользоваться,  и
дорожить теми минутами счастья, теми благами, которые даются  им  и  которых
так много на земле.
   Сколько отрадных часов проводил  я,  например,  в  деревне,  особенно  по
вечерам, слушая благовест ко всенощной, следя за  возвращающимися  рабочими,
внимая отдаленному блеянию стад... Какой мир! Какая благодать!
   Я не ценил тогда этих чудных мгновений, а теперь - поздно!

   Шестнадцатое письмо

   Возвращаюсь к моему детству.

   Обыкновенно я приготовлял тете  Бетти  подарок  ко  дню  ее  рождения  и,
восторгаясь, что поражу ее неожиданностью, в то же время, с обычной  детской
непоследовательностью, горел нетерпеливым желанием, чтобы она  догадалась  о
приготовленном ей подарке. Накануне торжественного дня пришел я к ней и,  не
найдя ее в комнате, с досадой стал  осматриваться  -  нельзя  ли  чем-нибудь
развлечься до ее прихода, как вдруг увидел  на  окне  разноцветную  бабочку.
Мигом забыл я все наставления о том, чтобы не мучить  животных,  и  бросился
ловить несчастное насекомое. Я разгорячился, долго старания мои были тщетны,
но, наконец, я поймал его и держал за крылышко... Послышался легкий шорох, и
тетя Бетти вошла. Совесть пробудилась во мне, я  чувствовал  стыд  и  крепко
притиснул в руке свою несчастную жертву.
   Разговор с тетей не клеился. Я испытывал непонятный страх, чтобы  она  не
заставила меня показать, что у меня в руке; мне казалось, что бедная,  давно
мертвая бабочка все еще  бьется  в  своей  темнице.  Тетя  Бетти,  видя  мое
необычайное смущение, начала рассказ о том, что Бог видит  все:  "Милое  мое
дитя, - говорила она, - с каждой стороны у Бога стоят ангелы. Первый из  них
записывает наши добрые дела, а второй -  дурные.  Когда  придет  конец,  Бог
скажет: "Покажите, что записали". И горе нам, если  дурных  дел  более,  чем
хороших: мы будем навеки прокляты!"
   Эти слова сильно подействовали на меня. Бог видит все,  следовательно  Он
знает о моем преступлении. Я громко зарыдал и, ни слова не говоря,  протянул
тете руку с мертвой бабочкой. Она сразу поняла  все,  обняла  меня,  ласково
пожурила, а потом утешала, говоря, что когда сознают свои грехи, Бог прощает
их, если Его о том просят. Я был глубоко тронут и долго не мог  успокоиться.
"Помни всю жизнь, - продолжала тетя, - что не скроешь ничего от Бога, и  эта
мысль впоследствии удержит тебя от зла". Я стал на колени и повторял за  нею
слова молитвы, потом мы схоронили погибшее насекомое в горшке с цветком, и я
ушел спать с безмятежно-спокойной душой.

   На другой день рано утром направился я к тете  Бетти  с  своим  подарком.
Против обыкновения, дверь была заперта, но на мой зов она отворила  ее  и  я
остановился изумленный, увидя ее в слезах.
   - Тетя, - прошептал я, - ты говорила вчера, что Бог видит все, значит  Он
и слезы твои видит.
   Она горячо поцеловала меня, и светлая улыбка озарила ее лицо.
   - Не только видит, но считает их, и с моей стороны  нехорошо  предаваться
скорби.
   Она поспешно утерла глаза.
   - Почему ты плакала? - допрашивал я ее.
   - Ты не поймешь этого, дитя мое. Сегодня,  старая  сорокалетняя  дева,  я
начинаю новый год жизни, но об этом плакать, конечно, безумно.  Если  угодно
Богу, чтобы я прожила так еще двадцать лет, да будет Его святая воля! Хочешь
послушать мой рассказ о прошлом?
   Давно, давно жила молодая красивая девушка,  которая  верила,  что  жизнь
есть не что иное, как  вечно  веселый  праздник,  и  что  только  счастье  и
благоденствие ожидают ее.
   Со всех сторон воспевали ее красоту и достоинства, но она не  увлекалась,
слушая льстецов, и внимала с трепетом и биением сердца лишь одному, которого
речи и уверения в безмерной преданности и любви открывали перед  ней  новый,
неведомый мир!..
   Однажды на балу... знаешь ли, что такое бал? Это не то ангельское, не  то
дьявольское Учреждение... Итак, на балу, он попросил у нее  перчатку  ее  на
память. Она не могла отказать ему, и вот пара к этой перчатке!
   Тетя вынула из ящика одно из своих сокровищ.
   - Вскоре после того они были обручены. Счастье ее было безмерно, несмотря
на то, что родители предупреждали ее, что он не был ее  достоин  и  что  его
невоздержанное поведение было далеко непохвальным. Но  она  любила  пламенно
его и даже все его недостатки. Он был капитаном корабля  и  часто  уходил  в
плавание. Тогда велась между ними переписка, в которую она вливала всю  душу
свою, а вот и его ответы!
   Она показала мне пачку писем, связанных шелковой ленточкой.
   - Но вот  долетает  до  нее  слух  о  его  нездоровье,  вследствие  раны,
полученной им на дуэли. Она не задумалась поспешить занять место  сиделки  у
его изголовья и не  покинула  его,  пока  он  не  поправился,  благодаря  ее
заботам. После того настала для них еще одна короткая и  последняя  разлука,
перед тем как они готовились соединиться  навсегда.  Она  вся  обратилась  в
нетерпеливое ожидание...
   Увы! Оно было разбито вестью, что ее разлука с ним вечная...  он  покинул
ее, забыл!..
   По легкомыслию своему он запутался, и вот он объявил себя  женихом  своей
кузины, дочери богатого дяди его, выбросив из памяти ту, которая  так  много
пострадала из-за него! Отдав жизнь свою  ближним,  она  утешилась,  возлагая
надежду на Отца своего Небесного!
   Тетя замолкла, а я ничего тогда не понял из  ее  рассказа:  теперь  же  с
невыразимой тоской припоминаю этот день и каждое ее слово.

   На земле главная цель людей - убить  время.  Одним  из  средств  к  этому
служит театр. И в аду  есть  театр,  но  так  как  пьесы  земные  почти  все
безвредны, мало их доходит сюда. У нас дают  представления  более  реальные.
Актеры переживают на нашей сцене то же, что пережили на земле. Объясню  тебе
это примером. Помнится мне страшное злодейство, случившееся  во  время  моей
земной жизни. Все преступники, участвовавшие в нем,  конечно,  явились  сюда
после смерти, и мы теперь от времени до времени принуждены ходить  в  театр,
чтобы видеть, как они опять и опять, пред нашими глазами, против собственной
воли, совершают то же убийство, с  теми  же  воплями  умирающих,  наводящими
страх на присутствующих. Роль жертв играют разные бывшие шулера, мошенники и
тому подобные отверженные существа. Ты  не  можешь  себе  вообразить,  какое
мученье, какая пытка в этих представлениях и для зрителей, и для действующих
лиц!

   Семнадцатое письмо

   Если тебе когда-нибудь придет мысль выпустить мои письма в свет,  многие,
вероятно, спросят тебя, каким образом ты получил их.
   На этот вопрос ты, конечно, не сумеешь ответить. Находя мои  послания  на
своем письменном столе, ты не знаешь, как они туда попадают. Помни одно: эти
письма не более, как призраки, как и все здесь: если не переслать их тотчас,
как они написаны, они исчезнут на заре. Заносят их к тебе  духи,  блуждающие
по земле. Я с одним из них познакомился  недавно.  Встречал  я  часто  этого
рыцаря двора Карла Смелого, с его важной поступью, в  полном  вооружении,  с
постоянно опущенным забралом его шлема.  Всегда  проходил  он  мимо  меня  в
гордом  молчании,  но  однажды,  услышав,  что  я  говорю  о  Бургундии,  он
остановился и спросил:
   - Вы были в Бургундии?
   - Да, рыцарь, - ответил я.
   - Ив Дижоне были?
   - Да, рыцарь.
   - Кот-Дор, прелестная страна! - произнес он из-под  забрала  и  медленным
шагом удалился.

   То было начало нашего знакомства. С тех пор он  часто  говорил  со  мной,
рассказывал много, но не вспоминал о битве при Грансоде,  во  время  которой
был убит. Он слушал и мои повествования, больше всего интересуясь замком Ру,
находящимся в Севенах. Я мог сообщить ему многое об этом старинном жилище, и
он внимал неутомимо. Описывал я ему величавые башни, мрачные громадные залы,
полуразрушенные стены и кончил легендой о так называемой "холодной руке",  о
которой поселяне тех мест со страхом шепчут друг другу на ухо. Они  говорят,
что дух одного из покойных графов Ру постоянно бродит по замку и  следит  за
своими потомками.
   Если кто-либо из семьи  склоняется  на  дурной  поступок,  холодная  рука
призрака удерживает его.
   - Конечно, - прибавил я к этому рассказу, - все это выдумка, суеверие!
   Мой собеседник покачал головой:
   - Это истина, голая истина! Я - граф Ру! Я - холодная рука!
   Невольно я отшатнулся от него.
   - Послушайте, - сказал он мне, - я  Расскажу  вам  свою  историю.  Почему
попал я в ад - не знаю и не могу понять! Я был всегда предан  духовенству  и
беспрекословно следовал  наставлениям  моего  духовного  руководителя.  Наши
долины были населены  альбигойцами.  Я  преследовал  их  неутомимо  в  угоду
церкви, слушаясь ее повелений. Но хорошо же она отблагодарила меня за труды!
Я вздумал жениться, надеясь получить благословение на брак беспрепятственно,
и как горько ошибся! Святые отцы, которым я был  так  предан,  изощрялись  в
придумывании бесконечных преград к моему счастью! Я принужден был идти в Рим
в одежде пилигрима, чтобы наконец вымолить от папы разрешение на мой союз  с
горячо любимой Сирильей! С трудом, почти неодолимым, достиг я  желаемого,  и
Сирилья, после долгой борьбы, стала моей женой. Я верил в ее любовь!
   Она  доказала  ее  тем,  что  осталась  мне  верной  во  все  время  моих
переговоров с курией, тогда как могла без всяких затруднений выйти за  моего
соперника графа Турнайль.
   Я был уже отцом двух детей, когда герцог Карл призвал своих  вассалов  на
войну. Со слезами послушался я зова. Вы знаете  историю  несчастного  похода
против швейцарцев.
   Грансон! Раздирающее воспоминание соединено с этим именем! Я  пал,  чтобы
открыть глаза здесь. Неизгладимо это воспоминание в моей  памяти.  Брошен  в
темный угол ада кулаком простого крестьянина! Какой  срам!  Какой  позор!  Я
долго бродил по царству тьмы, томясь желанием опять увидеть жену,  детей!  И
вот неведомая сила толкнула меня на землю. Призраком  ходил  я  по  знакомым
дорогим местам, испытывая страх и ужас, охватывающие преступника в ту минуту
когда  он  совершает  злодеяние  и  должен  быть  накрытым.  Гуляли  ли   вы
когда-нибудь по  темному  лесу  ночью  одиноким?  Чувствовали  ли  вы  тогда
необъяснимый страх чего-то неопределенного? Если  вы  это  испытали,  то  вы
имеете некоторое, хотя далеко не полное, понятие о  том,  что  я  выстрадал,
направляясь к замку моих предков. Прошел я в комнату моих детей - они  спали
безмятежно, хотелось  мне  обнять  их,  расцеловать...  но  ведь  эти  ласки
призрака были бы смертью для них!.. Я направился в  бывшую  свою  спальню  и
остановился перед дверью... Уверенность в предстоящей возможности видеть  ее
производила во мне какое-то замирание... Я прошел сквозь дверь (для нас ведь
нет преград) и увидел ее в объятиях другого!.. В объятиях  моего  соперника,
графа Турнайля!..
   Она спала с безмятежной улыбкой на устах, по-прежнему хороша и грациозна.
"Несчастная!" - простонал я и в порыве исступленной  ревности  простер  свою
холодную руку через всю постель и схватился  за  ее  обнаженное  плечо.  Она
раскрыла глаза, увидала меня, вскрикнула и лишилась  чувств!  С  тех  пор  я
преследовал ее всюду. Постоянно чувствовала она прикосновение холодной  Руки
и с каждым днем становилась бледнее и бледнее; наконец рассталась  с  графом
Турнайль и поступила в монастырь.
   Я был жесток, сознаюсь. Мертвые  остаютcя  мертвыми  и  не  должны  иметь
ничего общего с живущими. Может быть,  в  искупление  моей  вины,  я  теперь
принужден странствовать по земле и охранять своих потомков от зла. Я  всегда
предугадываю грозящие опасности. Не было случая, чтобы я ошибся.
   Вот и теперь долг тянет меня туда, где ожидает меня страшное мучение.

   Он кончил, и я надеюсь, что он отнесет тебе  это  письмо.  Помни  только,
милый друг что тебе не  следует  класть  карандаша  с  пером  крестообразно.
Обитатели ада страшатся этого знака. Ты, может быть, спросишь: не навещу  ли
и я тебя когда-нибудь? Кто знает? Быть  может,  и  меня  судьба  толкнет  на
землю! Нет, нет! Эта мысль страшит меня! Довольно для меня терзаний и так!..

   Восемнадцатое письмо

   Мои письма  к  тебе  отличаются  бессвязностью  и  беспорядочностью.  Это
неизбежно, так как мое перо набрасывает все, что приходит мне в  голову  без
последовательности мысли. При том я редко оканчиваю разом свое  послание,  и
это объясняет, почему я рассказываю тебе отдельные факты, не имеющие  ничего
общего между собою. Не взыщи за это, мой друг! В  аду  так  много  различных
впечатлений!

   В Италии вкушаешь  всю  прелесть  природы  после  заката  солнца.  Как  я
наслаждался  этими  чудными  вечерами,  гуляя  с  Лили,  внимая  ее  простым
замечаниям, прислушиваясь к ее веселому смеху!  Особенно  во  Флоренции,  мы
были постоянно вдвоем: осматривали редкости и достопримечательности  города,
любовались "Piazza del Granduca" (площадь Великого Герцога), которая  похожа
на большую залу, имеющую покровом темные небеса со сверкающими звездами. Тут
возвышается дворец с высокой башней, рядящей бесстрастно на  все  события  и
видевшей и народные собрания во времена республики, и Данте, Микеланджело  и
Савонаролу.  Вот  пред  ним  возвышающиеся   громадные   статуи   Давида   и
Геркулеса... далее невысокая лестница, ведущая к "Loggia del Lanzi" (музей),
где  выставлены  лучшие  произведения  искусства  Италии;  здесь   красуются
творения Бенвенуто Челлини, знаменитая группа Болоньи: "Похищение сабинянок"
и пр.

   Я пускаюсь невольно в описания, чувствуя однако вполне  неуместность  их,
особенно здесь. Не  смейся,  друг  мой!  Я  не  могу  шутить  с  тобой.  Эти
воспоминания охватывают мою душу, они для меня жизнь - все! Я упиваюсь  ими,
как ядом.
   Как доверчиво Лили относилась ко мне и какое было для меня  удовольствие,
счастье развивать ее ум, влагать ей в сердце новые понятия  и  суждения!  Мы
часто отдыхали  на  каменной  скамье  пред  старинным  храмом  с  бронзовыми
вратами, о которых Микеланджело говорил, что одни  из  таких  врат  достойны
быть входными дверями рая. Это была та скамья, на которой  Данте  мечтал  об
аде, о рае и о своей Беатрисе!
   - Какая часть города тебе больше всего нравится? - спросил я  как-то  мою
дорогую подругу.
   - Piazza del Granduca очень  хороша,  но  она  дышит  какой-то  языческой
красой, - ответила она, - а здесь чувствуешь себя  ближе  к  небу,  к  Богу.
Земля со всеми своими прелестями не дает нам того, что Он дает!
   - Если б я мог быть таким христианином, как ты! - воскликнул я невольно и
так крепко стиснул ее руку, что она едва удержалась от возгласа.
   Она посмотрела на меня с удивлением и беспокойством.
   - Отто, - сказала она, - зачем такое сравнение? Ведь я ребенок, а ты...
   - Это так, Лили! Но из уст младенцев исходит истина. Может быть, ты-то  и
сумеешь разрешить мне вопрос, смущающий многих  мудрецов:  что  значит  быть
христианином?
   - Милый Отто, быть христианином, конечно, значит носить  Христа  в  своем
сердце!
   Этот ответ огорчил меня. Сколько раз я хвастал тем, что во мне демон!
   - Да, - продолжала Лили, - это так. Предавшись вполне Христу, я  не  знаю
ни забот, ни печали.  О!  Спаситель  Ты  мой,  дозволь  мне  всю  жизнь  мою
познавать Тебя и любить! - шептала она, как бы про себя, идя возле меня.
   Настало молчание. "Она - ангел, ведущий меня к Богу", - думал я.
   - Милый Отто, - проговорила наконец Лили, - вероятно, я не вполне  поняла
тебя, невозможно, чтобы ты предложил мне такой вопрос.
   Я находился  в  большом  замешательстве  и  не  знал,  что  отвечать  ей,
чувствуя, как рука е„ дрожала в моей.
   - Взгляни на меня, дай прочесть в твоем взоре. Мне показалось, что чужой,
неизвестный человек говорит со мной!.. Нет, это ты мой дорогой Отто!  Ты  не
изменился, все тот же, как всегда!
   И она начала смеяться над своим безумным страхом, как сама выразилась.
   - И ты тоже, - воскликнул я, - все та же,  дорогая,  чудная  Лили  -  моя
милая, добрая подруга!..

   Встретился я опять с Анной. Она выпутывала  раковинки  из  своих  длинных
волос. На ее обнаженном плече заметен был кровавый знак. Я читал в ее  душе,
как в книге. Сколько было в ней озлобления и отчаяния! Мало-помалу вся жизнь
ее развертывалась предо мною, и я  узнавал  ее  прошлое.  Сначала