ны", но по крайней мере твердый пол. Что с ним случилось, он так и  не
понял. Повернулся неловко и попал в какой-то капкан, одновременно исчезнув
из трех измерений. Даже всезнающий Зернов молчал, ошарашенный этим  вихрем
загадок.
   А в зале что-то неуловимо менялось. По-новому  перестраивались  цветные
линии,  уплывали  в  темноту  пестрые  ленты  этикеток,   зал   суживался,
превращаясь в коридор, ровно  очерченный  горизонтальными  рядами  трубок.
Сначала  они  просто  казались  окрашенными   в   разные   цвета,   потом,
приглядевшись, мы заметили, что внутри их струится не то жидкость,  не  то
газ, то и дело меняющий цвет. Красные, желтые, оранжевые и  лиловые  струи
как бы указывали нам новое направление.
   Значит, о нас  помнили,  нас  приглашали  дальше  смотреть  и  учиться,
удивляться и познавать. От нас хотели, чтобы мы во всем разобрались, и нам
верили, что мы разберемся и поймем. В конце  концов,  все  здешние  чудеса
служили определенной цели - поддержать созданную на  этой  планете  жизнь.
Следовательно,  нам   ничто   не   угрожало   здесь,   кроме   собственной
неосторожности.
   Не сговариваясь, мы только переглянулись  и  пошли  дальше  в  знакомом
красноватом тумане, следуя разноцветным ариадниным нитям,  которые  кто-то
развесил, может быть, и для нас.



        29. ЛОВУШКА ДЛЯ ЗОЛУШКИ

   - Скорее всего, нет, - сказал Зернов.
   - А для кого?
   -  Вероятно,  это  сеть  коммуникаций,   сконцентрированных   в   общем
коллекторе: энергопитание, подача реагентов или  даже  готовой  продукции.
Может быть, в этих цветных трубках течет вино или молоко? А винные бочки и
коров мы уже видели.
   - И этикетки.
   - Почему же в других цехах не было трубок? - усомнился Мартин.
   - Даже на Земле  пользуются  скрытой  проводкой,  -  рассуждал  Зернов:
видимо, он пытался об®яснить это себе. - Да и кто  может  поручиться,  что
такой  общий  коллектор  не  идет  вокруг  каждого  цеха,  каждой  камеры,
разветвляясь на сотни ходов, по которым протянуты необходимые производству
инженерные сети.
   - По-твоему, мы попали в такой коллектор?
   - Возможно. По крайней мере, он нас куда-нибудь выведет.
   - А если нет?
   - Забыл Сен-Дизье? - возмутился Зернов. - Откуда этот пессимизм?
   - Однажды, еще мальчишкой, я заблудился в лабиринте.  В  увеселительном
парке в Майами, - вспомнил Мартин. - Меня нашли только к вечеру,  когда  я
уже охрип от крика.
   - Жалеете голос? - усмехнулся Зернов.
   - Нет, просто с тех пор не люблю лабиринты.
   С лабиринтами я был  знаком  только  по  разделу  "Для  смекалистых"  в
научно-популярных журналах. К смекалистым я себя не причислял и никогда не
мог увести мышь от кошки или козу от волка - фантазия журнальных  смехачей
не  шла  дальше  курса  начальной  зоологии.  Слыхал  от  кого-то,  что  в
лабиринтах следует  всегда  поворачивать  только  направо:  путь,  правда,
длиннее, зато наверняка доберешься до выхода.
   Этими сомнительными данными я и козырнул у  первого  поворота.  Коридор
разветвлялся на три узких отростка, совсем как в старой сказке:  три  пути
от придорожного камня, перед которым стоит растерянный  витязь.  Но  я  не
растерялся, решительно повернув вправо. Мартин и Зернов  нерешительно,  но
все же не споря последовали за мной.
   Коридор  был  заметно  уже  прежнего,  и,  сразу  бросилось   в   глаза
исчезновение зеленых трубок. Красные, синие, желтые  по-прежнему  тянулись
вдоль стен, подмигивая нам золотистыми  искрами,  а  зеленых  не  было.  Я
вспомнил рассуждения Зернова: быть может, он  и  прав:  цветные  трубки  в
лабиринте - это кровеносная и нервная системы завода.  Зеленые,  допустим,
протянуты в цех синтеза, а в дегустаторской они, скажем, и не нужны. И все
же я сомневался. Не в назначении, а в направлении трубок. По  логике,  они
должны вести в какой-то общий коллектор. Но ведь логика-то земная! А здесь
и разум чужой, и логика чужая, и даже мои повороты направо могут  привести
нас Бог знает куда. Я невесело усмехнулся запоздалому озарению.
   Зернов тотчас же это подметил:
   - Сомневаешься?
   - Сомневаюсь. Как бы не оказаться Сусаниным.
   - Один конец, - вздохнул Мартин. - Другого же выхода нет.
   - Есть, - сказал я.
   - Какой?
   - Старый способ: через "стену" - и в другой зал!
   - А трубы?
   - Бутафория. - Я резко остановился. - Попробуем.
   - Попробуй, - улыбнулся Зернов.
   Я шагнул к стене и, протянув руку, коснулся красной трубки,  в  которой
искрилось что-то жидкое и холодное. Материала трубки, стекла или пластика,
я не почувствовал: струя касалась руки - жидкость не жидкость, а  какой-то
странно упругий шнур. Рука разрезала шнур надвое.  Он  вошел  в  ладонь  и
вышел с тыльной ее части, но боли я не почувствовал, и ни  капельки  крови
не выступило. Шнур был нематериальным, иллюзорным, несуществующим и  в  то
же время ощущался на ощупь.
   Мартин боязливо повторил опыт: сначала коснулся пальцами,  пробормотав:
"Холодный, черт!", потом сжал "шнур" в  кулаке.  Упругая  струя  прошла  и
сквозь кулак.
   - Задачка из курса проницаемости, - насмешливо заметил Зернов.
   Я удивился:
   - Есть такой курс?
   - Пока нет, но я бы с удовольствием написал его, если б мне подарили по
куску таких цветных ниточек.
   Мартин отпустил "шнур" и осмотрел руку.
   - Трюк, - сказал он, - фокус.
   Это было бы слишком просто. Руку у меня все-таки покалывало.
   - Может быть, это газ, особый газ для химических реакций? - предположил
я.
   - Может быть, и газ, - согласился Зернов, - аммиак  или  метан.  Только
почему  он  пронизывает,  а  не  обтекает  руку?  Странно.   Проницаемость
проницаемостью, но рука не малиновое желе. Скорее всего, это  какие-нибудь
функциональные  группы,  свободные  радикалы  или  гамма-кванты,  -  я  не
фантаст, в конце концов.
   В том-то и дело, что Зернов не был фантастом. Все, что он  предполагал,
было достаточно обосновано и могло сойти за рабочую  гипотезу.  Иногда  он
ошибался - в такой дьявольщине  любая  ошибка  простительна,  -  но  умных
догадок было  гораздо  больше,  а  его  гениальной  догадке  на  парижском
конгрессе аплодировал весь ученый, да и не только ученый мир. Но догадку о
гамма-квантах я отбросил  -  газ  был  предпочтительнее,  хотя  бы  просто
потому, что понятнее.
   - А где же течет этот газ, если это газ?  -  спросил  я.  -  Трубка  не
трубка, шнур не шнур. Может быть, тоже магнитная ловушка?
   - Я не уверен, что это газ, - возразил Зернов, - но даже если  так,  он
нигде не течет.
   - То есть как - нигде?
   - А разве потоку нейтрино нужны коммуникации?
   - Вряд ли это нейтрино.
   - А способность проникать сквозь любую среду, не нарушая ее  структуры,
по существу, та же. Если бы мы решили проблему проницаемости, то давно  бы
пустили в утиль любой трубопровод.  Как  перегоняют  нефть  от  скважин  к
портам? По трубам. А если просто пустить струю нефти из скважин под землей
сквозь глину и камень? Чуешь? А воду в города? Под мостовой  сквозь  стены
прямо в кран. А водопровод в музей коммунхоза! Ясен принцип? Тогда шагай -
не зевай. Время не терпит.
   А время терпело: оно было самым терпеливым здесь, в  мире,  не  знавшем
покоя. Оно просто не шло.  Часы  наши  остановились  с  первых  шагов  под
куполом, когда фиолетовая пленка затянула входной  тоннель.  Я  не  совсем
понимаю, зачем нашим любезным хозяевам потребовалось отделить пространство
от времени. А может быть, стрелки часов остановило магнитное поле? Мы даже
не могли определить, сколько часов прошло  в  этих  багровых  коридорах  и
залах с чудесными превращениями. Шесть часов, десять или сутки - не  знаю:
мы не видели ни настоящего неба, ни настоящего солнца. А если  солнце  над
пастбищем было все-таки настоящим? Может быть,  оно  не  двигалось  только
потому, что мы сами оказались  вне  времени?  Сто  тысяч  "может  быть"  с
вопросительным знаком в конце предложения. А мне нужна была точка или хотя
бы запятая перед очередным нуль-переходом  в  другое  пространство,  скупо
освещенное разноцветными  шнурами  и  струями  или  залитое  ярким  светом
невидимых юпитеров и софитов.
   Я не оборачивался - знал, что друзья идут следом, только  ускорял  шаг,
торопясь пройти этот бесконечный коридор-лабиринт. Поворот налево, поворот
направо, снова налево, опять направо - я шел автоматически, не раздумывая,
куда же все-таки приведет нас ариаднина нить,  тянувшаяся  рядом.  Она  не
обрывалась  и  не  пропадала,  подмигивая  золотистыми  светляками  огней,
завораживала пульсацией света и тени, усыпляла тревожную мысль о том,  что
ожидает нас, когда она погаснет и оборвется.
   Я опомнился, пройдя добрый десяток поворотов, - что-то вдруг остановило
меня. Как подсознательный сигнал, как удар в спину. Я обернулся  и  никого
не увидел. "Борис! Дон!"  -  закричал  я.  Никто  не  откликнулся.  Только
красная струйка по-прежнему текла рядом. Где-то я потерял  их,  где-нибудь
позади она разветвлялась, разделив нас в этом гофмановском  лабиринте.  Не
раздумывая,  я  побежал  назад,  следя   за   струйкой.   Нигде   она   не
раздваивалась, и нигде не отзывались на мой  зов  ни  Зернов,  ни  Мартин.
Лабиринт молчал, стойко охраняя мое невольное  одиночество.  Даже  эхо  не
откликалось в темно-красных проходах: голос тонул в них, как в вате,  а  я
все звал, звал, звал, чувствуя, как немеют губы и сдает сердце.
   Самое страшное, что я не знал, куда идти  дальше.  Вспомнилось  земное:
"Если вы потеряли друг друга,  встречайтесь  в  центре  ГУМа  у  фонтана".
Смешно.  Где  здесь  этот  спасительный  фонтан,  у  которого   дожидаются
насмешливые друзья. "Надо думать, куда идешь".  -  Это  Зернов.  "Воробьев
считал?" - Это Мартин. А может быть, все это  просто  ошибка  хозяев,  как
шпага Бонвиля, сотворенная из того же тумана, в котором  бесследно  пропал
Зернов. Сколько их уже было, таких ошибок, - и в прошлом,  и  теперь.  Уже
исчезал и  возникал  размноженный  Мартин,  смыкались  стены,  закрывались
проходы, били наотмашь силовые поля. Не много ли  для  одного  путешествия
хоть и в Неведомое, но не гибельное, иначе не было  бы  смысла  пропускать
нас сюда без предупреждения.
   Во всем, что происходило, был свой, особый  смысл.  Должно  быть,  есть
смысл и в моем одиночестве. Надо только найти этот смысл - и все станет на
свое  место:  коридор  снова  соединит  нас  и  лекторский  голос  Зернова
об®яснит, что именно произошло, почему и  зачем.  Я  снова  внимательно  и
пытливо огляделся вокруг и в ужасе отшатнулся.  В  полуметре  от  меня  на
уровне моего лица прямо в воздухе, никем и ничем не поддерживаемая, висела
свеча.  Не  тоненькая  церковная   свечечка,   а   толстая,   с   золотыми
полосками-кольцами,  точь-в-точь  такая  же,  какими  московские   модники
освещают свои вечеринки и ужины. Острый язычок  пламени  чуть  вздрагивал,
колеблемый ветром, но  ветра  не  было.  Еще  одно  наваждение!  Не  долго
размышляя, я схватил эту  загадочную  свечу-призрак,  и...  она  оказалась
совсем не призраком,  а  вполне  реальной  свечой,  тепловатым  на  ощупь,
оплывшим столбиком стеарина или воска. Я взял его из воздуха, как со стола
или полки, - тоненький огонек задрожал, и горячая капля упала мне на руку.
   Я разжал пальцы, и... свеча не свалилась на пол, а осталась висеть.
   Мистика? Чушь! Ведь свеча  появилась  именно  в  тот  момент,  когда  я
подумал о том, что найти их в багровых сумерках без фонаря или свечки было
совсем не просто, даже если бы они без сознания лежали  рядом.  Я  подумал
именно о свечке, может быть, потому, что в этом мире  она  заменяла  людям
электролампочку, и вдруг увидел ее воочию. Что  это?  Исполнение  желаний?
Материализация мысли? Неожиданная способность  творить  чудеса?  Но  свеча
была лишь частью желания - я просто хотел выбраться из этого лабиринта.  А
может, хотение не было достаточно ясно мысленно сформулировано?
   Я тотчас же сконцентрировал все внимание на неподвижно висевшей  свече,
грозно нахмурил брови и, как в детской сказке,  мысленно  приказал:  "Хочу
немедленно выйти из лабиринта".
   Свеча чуть подпрыгнула в воздухе, огонек качнулся и погас. И ничего  не
произошло больше, даже сказочный джинн не вырос из  потухшего  пламени.  И
стены лабиринта не распались, и  цветные  струи  коммуникаций  по-прежнему
убегали в чернильно-красную мглу коридора, а я  все  так  же  стоял,  тупо
разглядывая погасшую, но не падавшую  свечу.  "Борис  бы,  наверно,  нашел
об®яснение,   -   подумал   я.   -   Частичная   материализация   желаний.
Воспроизведение  мысленно  воображаемых  об®ектов.   Самым   желаемым   из
воображаемых об®ектов был, конечно, он сам. Плюс Мартин с его кулачищами и
безрассудной смелостью. Все-таки где они? Быть может, где-нибудь рядом,  в
таком же немыслимом зале с прыгающими "мешками"  и  висящими  свечками.  Я
представил себе, как Зернов что-то  внушает  Мартину,  а  тот  внимательно
слушает,  согласно  кивая.  Потом  Борис  командует:  "Вперед!"  -  и  оба
устремляются между такими  же  струями  искать  меня,  для  них  бесследно
исчезнувшего.
   Я так ясно представил себе эту картину, что она вдруг  возникла  передо
мной в клубящемся тумане стены.  Сквозь  его  сумеречно  красную  дымку  я
действительно увидал Мартина, внимательно  слушающего  явно  горячившегося
Зернова. Голосов я не слышал: что-то глушило их.  "Борис!  Дон!"  -  снова
закричал я. Они даже не вздрогнули, даже не обернулись. Мой голос  так  же
не долетал до них,  и  я  в  отчаянии  обрушился  на  прозрачную  стену  -
прозрачную, но непроницаемую. Этот знакомый клубившийся дым-туман,  не  то
кровавого, не то малинового оттенка, отталкивал вроде батута, на котором я
прыгал, бывало, в институтском спортивном зале.  Отталкивал  и  швырял  на
пол, как взбесившиеся  силовые  поля-невидимки,  пока  я  наконец,  совсем
обессиленный, так и остался лежать не подымаясь. А туманное "окно" в стене
уже погасло, как экран телевизора, выключенного из сети.
   Вот и все. Последнее желание исполнено:  показали,  успокоили,  и,  как
говорится, хорошего понемножку. Шагай дальше, если знаешь, куда шагать.  А
я не знал. И сидел на полу, в сотый раз спрашивая себя:  что  делать,  что
делать, что делать? А вдруг это конец? Вдруг я никогда  уже  не  увижу  ни
голубого неба над головой, ни травы или хотя  бы  камней  под  ногами,  ни
друзей, так странно пропавших в этом гибельном лабиринте?
   - А почему гибельном? Почему пропавших? Почему не  увидишь?  -  спросил
меня где-то рядом до жути знакомый голос.



        30. ЗДРАВСТВУЙ, ЮРКА!

   Я  медленно  обернулся,  боясь,  что  ничего  не  увижу,  но,   увидев,
отшатнулся, словно к лицу поднесли зажженную спичку. Он стоял  и  щурился,
хитренько посмеиваясь, совсем как в  Гренландии,  когда  я  увидал  его  в
салоне неожиданно возникшей на льду  "Харьковчанки".  Да,  сомневаться  не
приходилось - то был мой земной аналог, Анохин-второй, воссозданный  вновь
неизвестно для какой цели. И он явно наслаждался моим замешательством - не
отражение, не Алиса, выглянувшая из зазеркалья, а  я  сам,  раздвоившийся,
как на снегу в Антарктиде. Он был мной до конца, до самых глубин сознания,
и я это знал не хуже его.
   - Ну, что уставился? - спросил он. - Думаешь, встретил призрака в  этом
царстве теней? Можешь пощупать. Настоящий.
   Шок мой прошел, как и в прежних наших встречах.
   - Не притворяйся, - сказал я. - Ты отлично знаешь, что  я  думаю,  и  я
знаю, что ты это знаешь. К тому же я заблудился, что  ты  тоже,  наверное,
знаешь.
   Он не ответил - я был прав: знал он все и все понимал  отлично.  Именно
потому и возник, что потребовался контакт. Мне или им? Я вгляделся в  него
повнимательнее. Как в зеркало? Нет, пожалуй. В  зеркале  я  был  бы  иной.
Что-то новое появилось в облике моего повторения.
   - А ты постарел. Юрка, - сказал я.
   - Как и ты. Три года прошло.
   Почему три? Для меня - три, а для него -  десять.  Скоро  юбилей  может
справлять вместе с Бойлом.
   - Три, - повторил он.
   Пришлось об®яснить упрямцу, в чем разница. Он слушал равнодушно, словно
все знал заранее.
   - Азбука, - зевнул он. - На Земле - три года, здесь -  десять.  Почему?
Честно, не знаю. Но сейчас я в ином качестве - опять твой дубль. Значит, и
для меня - три.
   - А в своем качестве ты существуешь? Или роль связного пожизненна?
   - Балда, - отрезал он. - Связной я не всегда и не по своей воле. А  что
я делаю в Городе в настоящее время, не знаю. Не помню.
   - Десять лет прожил и все забыл?
   - На какие-то часы или минуты - да. Не спрашивай об  этих  годах  -  не
вспомню. Да и не для того мы встретились. Не для взаимных воспоминаний.
   - А для чего?
   - Подумай, - улыбнулся он дружески и доброжелательно.  Так  улыбаюсь  я
приятному собеседнику или обрадовавшей встрече.
   - И думать нечего. Я заблудился, а ты выведешь.
   - Эгоист, как всегда. О друзьях забыл?
   - Ничуть. У тебя не постная физиономия. Значит, они где-то рядом.
   - Это вторая часть задачи. Не плачь - выведу. Только сначала поговорим.
- Лицо его  напряглось,  словно  он  приложил  к  уху  микрофон  невидимой
телефонной трубки.
   - Внимаешь приказу?
   Он не ответил.
   - Это "они" так считают?
   Он нахмурился.
   - Не повторяй прежних догадок.  Я  знаю  то,  что  мне  нужно  знать  в
настоящую минуту. А теперь  слушай.  Помнишь,  что  говорил  на  парижском
конгрессе американский фантаст? Не помнишь - напомню. - Он процитировал: -
"Мне радостно думать, что где-то в далях Вселенной, может  быть,  живет  и
движется   частица   нашей    жизни,    пусть    смоделированная,    пусть
синтезированная, но созданная для великой цели - сближения двух  пока  еще
далеких друг от друга  цивилизаций,  основы  которого  были  заложены  еще
здесь, на Земле".
   - А что последовало? - спросил я, не скрывая иронии.
   - Наивный вопрос.  Вы  видели.  Они  все-таки  создали  мир  по  земным
образцам, высшую форму белковой жизни, сиречь гомо сапиенс. Разве Город  с
его окрестностями не благодатный слепок с Земли и землян, с их  буднями  и
праздниками, мечтами и надеждами?
   - Ты спрашиваешь как моя копия или как их связной?
   - Не разделяй, - поморщился он.
   - Тогда единственно возможный ответ: нет! Не благодатный слепок.
   - Погоди, - перебил он меня, - я еще не закончил. Людям этого мира было
дано все для дальнейшей разумной эволюции - земная природа, земные жилища,
земной транспорт, земная техника  и  -  самое  главное  -  земная  пища  в
неограниченном об®еме с неограниченным воспроизводством.
   Мне  надоела  эта  подсказанная  извне  преамбула.  Ограниченная  мысль
технически  сверхвооруженных  копиистов  нашего  мира   действительно   не
понимала, что она недодумала.
   - А что же дал этот созидательный опыт, товарищ  связной?  -  Я  поднял
брошенную мне перчатку. - Каждому по потребностям? Кучка подлецов в  серых
мундирах по-своему поняла этот принцип. Потребности у них - будь здоров! А
народу - дырка от бублика: боятся вздохнуть в этой уродской  утопии.  Ваши
сверхмудрецы создали модель капиталистической цивилизации в ее  наихудшем,
диктаторском варианте. Воспроизведена техника, кстати не во  всем  умно  и
последовательно.  Воспроизведена  природа  -  тоже  не   очень   грамотно.
Воспроизведено общество, социальной структуры которого модельеры так и  не
поняли.
   - Я знаю, - сказал он грустно.
   - Сам допер или запрограммировали?
   Он не принял шутки. Он был не мной, а связным пославших его ко мне.
   - Они уже осознали, что в чем-то ошиблись, - продолжал  он,  как  лента
магнитофона, - но в чем, как и когда, они не знают. Эксперимент не удался,
но остановить его уже нельзя. Это как цепная  реакция:  не  вмешаться,  не
задержать, не повернуть.
   - Повернуть можно, - сказал я.
   - Как?
   Что я мог подсказать без Зернова? Мы еще не  сделали  всех  необходимых
выводов. Единственное, что я мог взять на себя,  -  это  совет  не  мешать
людям. Любое вмешате