огромным.
     Тускло шаяла нодья, постреливая искрами в снег.
     Тишина отдавалась в ушах тонким  звоном.  И  вдруг  застонал  кто-то,
заухал и смолк, прислушиваясь. Осторожно пошел вокруг лагеря: хруст-хруст.
И снова тонкий и резкий свист метнулся из ночи. Казалось, что  свистят  со
всех сторон.
     Ушкуйники сбились группами и не смели  дышать.  Были  напряжены,  как
тетивы их луков. Вот он, настоящий леший.
     Всю ночь хохотал и свистел леший. То  продирался  сквозь  чащобу,  то
осторожно крался в мерцающем мраке. Кричал:
     - Уходите! Уходите!
     С рассветом он ушел.
     Ушел торопливо, будто убегал. А может быть, и притаился.
     Разговаривали шепотом.
     Проснулся Омеля и не мог понять,  чем  встревожены  люди.  Настоящего
лешего он проспал. Но ушкуйникам было не до смеха.
     В тайгу уводили глубокие следы сохатого, а рядом шла  свежая  широкая
лыжня. Словно охотник прошел за лосем.
     - Вдвоем был с лешачихой, - сказал Савка.
     - А может, он сразу два облика может принять - звериный и  человечий,
- шепотом ответил высокий ушкуйник, заросший бородой до глаз.
     - Руки, говорят, у него длинные, до пяток, и лохматые.
     Ушкуйники роптали.
     - Закружит.
     - Здешний он, не наш.
     - Из-за Омели осерчал, что с топором на него ходил.
     - Ясное дело. Ежели крови лизнет  -  отступится.  Омеля,  прижатый  к
тонкой осинке,  непонимающе  моргал.  Лица  ушкуйников  были  красны,  они
напирали, не поднимая глаз, будто хотели боднуть.
     - Чаво вы, - хохотнул Омеля. - Я ж ничаво...
     - Еще и ржет!
     Савка стоял позади Омели. На него  напирал  и  подталкивал  дядька  с
заросшим до глаз лицом. Наплыл  на  глаза  красный  туман,  только  клочок
белого меха, торчащий из прорванной на плече Омелиной шубы,  видел  Савка.
Еще миг - и Савка вцепится в этот клочок. Или  в  шею.  Не  сознавая,  что
делает.


     - Братцы, смотрите, кого я поймал?
     Яков держал за уши зайца.  Тот  трепыхался  и  вращал  глазами.  Яков
бросил зайца в толпу, зверек подпрыгнул чуть ли не до носа Омели, выскочил
из-под чьих-то ног и метнулся под ель. Омеля вдруг остался один у  осинки.
Ушкуйники прятали глаза, спешили убраться.
     - Я вам покажу самосуд, - со  сдержанной  злостью  произнес  Яков.  -
Слышите? Кто трусит - не держу. - И захохотал. - Рожа у тебя, Омеля, как у
того зайчонка. Пойдем-ка мы теперь  вместе  к  лешему  в  гости  -  авось,
горячих щей подаст.
     Приказал Яков подать по два сухаря из тощих  котомок  и  оставить  на
поваленном кедре.
     Двинулись по следам лешего. Лыжня шла по вершинам  овражков,  лосиный
след иногда отходил. Зверь останавливался у молодых осин и объедал побеги.
Странный леший. Не слыхал Яков, чтобы лесной хозяин грыз осиновые ветки  и
молодые побеги сосны.
     Тайга молчала. Снег был искристым и голубоватым.
     Вдруг вышли на утоптанную лыжню.
     - Наша лыжня, - сказал Яков.
     Было видно и кострище, где они ночевали.
     - Закружил, проклятый.
     На лыжне стоял рыжебородый человек с  голубыми  глазами.  Он  несмело
двинулся навстречу и протянул руки. У него вздрагивали губы:
     - Братцы, русичи!
     Он обнял Омелю и заплакал, уткнувшись в его грудь.  Омеля  попятился.
Яков спросил:
     - Кто ты?
     Рыжебородый смотрел на него сияющими глазами и шептал:
     - Свои, родные мужики...
     - Далеко до Югры?
     В глазах рыжего метнулся испуг.
     - Уходите, - мрачно потупился он. - Зачем грабить нищих.


     Есть на Вятке два поселения - Хлынов и Никулицын. Их  срубили  беглые
из Суздальской Руси мужики. Из Хлынова ушел рыжий  Ждан  с  женкой  искать
обетованную землю. С верховьев Камы спустились  они  до  быстрой  студеной
реки, где начинались горы. Занедужила женка и померла. На  высоком  камне,
откуда всюду видать, выдолбил Ждан  могилу  и  поставил  желтый  смолистый
крест. И сам тут остался.
     Однажды старый югорский охотник Вах увидел на березе медведя.  Достал
тяжелую стрелу, но вдруг медведь заругался и затряс рыжей  бородой.  Перед
ним на суку шевелился, как живой гриб, рой диких пчел.
     Рыжий потряс над ними мокрым веником и стряхнул в мешок.
     Спрыгнул и заплясал под берегом. У него было  перекошенное  распухшее
лицо и совсем заплыл один глаз. По рубахе ползали быстрые пчелы.
     - Эй, - позвал он Ваха. - Чего рот разинул?
     Вах несмело подошел. Намотав на руку шапку, стал сбивать пчел.
     Потом они хлебали у костра уху, смеялись  и  хлопали  друг  друга  по
спине.
     Рыжий умел делать железо и ткать из  крапивы  полотно,  ведал,  каким
потом надо полить каменистую землю, чтобы стала рыхлой и родила  рожь.  Он
умел приучать диких пчел и вырубать богов из мягкой липы.
     Он поставил избу с крытым двором на лысой релке и выменял у Ваха двух
собак на топор. Вах прищелкивал языком и  не  мог  нахвалиться  дружбой  с
рыжим чужаком.
     Шаманка Тайша, старуха с лицом сороки, сказала:
     - Куда пришел один - придут и другие.
     Старый Вах замахал на нее руками:
     - Он сделал ручным лосенка и хочет пахать на  нем  землю,  когда  тот
вырастет. Он научит нас делать железо и хлеб. Пусть он будет нашим другом.
     Князек племени сказал:
     - Пусть жжет сильный костер, если увидит пришельцев. И платит десятую
часть от меда, хлеба, добычи.
     Рыжий  Ждан  выходил  на  скалу,  сидел  на   камне   возле   креста,
разговаривал с могилой, смотрел туда, где засыпает солнце. Он  жал  своих.
Пять весен и зим.
     Много ли  человеку  надо?  Клочок  поля  и  баньку,  чтобы  пропарить
уставшие кости, студеный ключ под горой и уверенность,  что  ты  сам  себе
хозяин. А еще - живую душу рядом, ибо при одиночестве не узнаешь свободы.
     Югорские охотники пугливы, как дети, и  подозрительны,  как  старухи.
Поклоняются женщинам,  не  в  силах  постигнуть  тайну  рождения  ребенка,
почитают серебро, луну и медведя  и  приносят  жертвы  рубленым  из  кедра
идолам. Как дети.
     Однажды  увидел  рыжий  Ждан  далекие  костры  и  людей.   Это   было
новгородское войско. Ждан не зажег  сигнальный  костер.  Ждан  ухал  лешим
вокруг лагеря. А потом вышел навстречу.
     - Земля здесь не мерена,  -  сказал  он  сгрудившимся  ушкуйникам.  -
Вместе обживать станем. Югра, если к ней по-соседски, не тронет. На первый
случай избенка есть у меня, баня.
     Новгородцы слушали молча, у  каждого  есть  она  -  мужицкая  тяга  к
вольной земле.
     А семьи как? А домы?
     - Правда, что серебро Юрга лопатами гребет? - спросил Савка.
     - Про то не ведаю, - нахмурился Ждан.
     - Для чего ты все это рассказываешь? - прищурился Яков. - Чтоб  смуту
в людях посеять? Кто тебя подослал?
     - Никто не слал. Сам зову - оставайтесь добром, здесь воля.
     - Ишь, - усмехнулся Яков. - Леший. Ведь это ты нас пугал?  Ночью.  Ты
закружил, чтоб с дороги сбить?
     - И верно, - насторожился Зашиба. - Вона сотоварищ его за елушником.
     Над молодыми елочками покачивала рогами лосиная голова.
     Ушкуйники много дней не ели мяса.
     - Лоська, беги!
     Три стрелы впились в шею сохатого. Он захрипел, вскинувшись на  дыбы.
В нею вонзилось копье и еще несколько стрел. Кровь хлестнула  в  несколько
широких струй. Сохатый упал на  передние  ноги  и  выворотил  рогом  пень,
бросился вперед, где только что  стояли  люди.  Ждан  шел  ему  навстречу,
бормоча:
     - Лосенька, лосенька.
     Сохатый смял его и отбросил копытом. Он  топтал  сумки  и  лыжи,  бил
рогами в ели, на которых спасались новгородцы, метался и  хрипел,  поливая
снег широкими полосами  крови.  Наконец,  встал  на  колени,  зашатался  и
опрокинулся.



                            6. ЗОЛОТАЯ СЕРЬГА

     Яков решил подняться на вершину ближайшей горы,  осмотреться.  С  ним
увязался Савка. На лысой плоской вершине снег был  плотен,  как  наст.  Он
навис козырьком над пропастью. Савка глянул вниз  и  отшатнулся  -  далеко
внизу, как темная травка, щетинился лес. Сорвись - и разобьешься не сразу.
Яков стал близко от обрыва, придерживаясь за куст кедрового стланика.
     Гудел ветер - здесь всегда гудит ветер. Внизу плыли лохматые, как дым
облачки. Они цеплялись за вершины кедров и, казалось,  что  гора  дымится.
Солнце было очень ярким - слепило до боли в глазах, а проплывавшая тучка -
неестественно синей.
     - Вон югорские городища, - показал Яков.
     Голубоватые горбы гор сливались с небом. Внизу, как дорога меж скал и
леса, виляла река. Далеко на север, где черный лес становился синим,  были
видны дымки.
     Яков улыбался.
     - Земли сколько.
     Он снял лохматую собачью шапку, подставив ветру лицо.  Вырвал  серьгу
из уха, медленно размахнулся и бросил  ее,  как  камешек,  в  солнце.  Она
сверкнула над пропастью, и Савка подался за ней. У него тряслись коленки.
     - Ого-го! - хрипло кричал Яков и хохотал.
     - Не пойму тебя, атаман. Чудишь... - сказал Савка.
     - Тоскливо, если не чудить.
     Савка смотрел на спину Якова и  чувствовал,  как  надуваются  на  шее
жилы. Он  ненавидел  Якова  люто  и  страшно.  Баловень.  Савка  ползет  к
богатству, обтирает ногти. А  тот  швыряет  золотом  и  хохочет.  Толкнуть
сейчас... Да, самое время исполнить боярский наказ.
     Потными и тяжелыми стали руки.
     - Вольно здесь, - сказал Яков.
     - Вольно, - беззвучно шепнули посиневшие Савкины губы.
     Он вытянул руку и толкнул в широкую спину. Дрогнула  рука,  не  силен
был толчок.
     Яков, качнувшись, шагнул вперед и упал на спину, вдавив локти в снег.
Ноги висели над краем снежного карниза.
     - Держись!
     Скачками бежал к обрыву Омеля. Карниз хрустнул и разошелся  трещиной.
Яков сильней вдавливал в него локти.
     Савка отступал, не помня себя. Видел, как упал Омеля,  схватив  Якова
за ворот. Карниз рухнул, и Яков повис над пропастью.
     Савка бежал с горы, проваливаясь, падая, продираясь сквозь буреломы и
заросли. Бежал, не зная куда и зачем. Только бы дальше от своих, от Омели.
Он потерял шапку, разбил в кровь лицо.
     Опамятовался он у реки. Стал жадно хватать пригоршнями снег  и  есть.
Потом упал на снег и застонал. Громко и отчаянно, как раненый зверь.
     На том берегу тоже кто-то громко простонал.
     Савка замер.
     На другом берегу была серая, изъеденная трещинами скала.
     Тихо.
     - Наваждение! - ругнулся Савка.
     "Ждение, дение, ение"... - повторилось на том берегу. Савка торопливо
и крадучись стал отходить от колдовского  места.  Он  уходил  к  Югорскому
городищу.



                          7. В ЮГОРСКОМ ГОРОДИЩЕ

     Крытый берестяной дом югорского князька с двумя  крохотными  оконцами
стоял отдельно от других, на широкой площадке, окруженной рвом.
     На Савку бросились мохнатые лайки,  но  сопровождавшие  его  югорские
охотники отогнали палками злобных псов. У дома стояла старуха  с  круглыми
глазами, закутанная в меха, - шаманка  Тайша.  Она  обошла  Савку  кругом,
пристально осматривая, и приказала войти.
     В доме полутемно. На земляном полу выложен очаг из  серых  камней.  В
нем тлеют уголья, из котла над очагом идет вкусный мясной парок.  У  Савки
дрогнули ноздри и он проглотил слюну.
     У стены устлана рысьими шкурами невысокая  лежанка.  С  нее  поднялся
маленький старый князек с редкой бородкой и черными, как спелая смородина,
глазами. Разрисованная красными  узорами  куртка,  пошитая  мехом  внутрь,
подхвачена серебряным пояском. На груди у князька ожерелья  из  серебряных
монет.
     Савка поклонился князьку, коснувшись пальцами земли.
     Шаманка Тайша присела на корточки у очага и смотрела на уголья.
     У князька затряслись губы. Он  что-то  спросил  Савку  на  непонятном
языке и, подумав, повторил, неуверенно выговаривая каждый слог:
     - Кто ты?
     - Прежде спроси - зачем пришел, - дерзко ответил Савка.
     - Зачем пришел? - спросил князек.
     - Как друг, - ответил Савка. - Идет к тебе  войско  новгородское,  за
данью.
     Князек обхватил голову и заметался:
     - Ай-ай, беда идет.
     Монеты у него на груди мягко звякали.
     Савка струсил.
     Уходили последние надежды. Он торопливо выпалил:
     -  Невелико  войско-то.  Полторы  сотни  топоров   осталось.   Да   и
притомились люди - их теперь голыми руками взять можно. - Он вытянул  свои
ручищи с узловатыми цепкими пальцами.
     Князек остановился, что-то соображая. Недоверчиво  глянул  на  Савку.
Тот загреб руками воздух, сжал кулак и придернул им:
     - В мешок заманить и стянуть.
     Князек покачал головой.
     Шаманка резко вскочила и уставилась на Савку круглым черным глазом.
     Он оробел, голова вжалась в плечи.
     - Наши люди доверчивы, ежели с ним ласково...
     Князек  опустился  на  лежанку  и   долго   смотрел   так,   медленно
покачиваясь. Шаманка ткнула Савку пальцем в грудь и захохотала:
     - Не бей первых оленей - они приведут стадо.
     У нее были редкие желтые зубы и темное, похожее на  сморщенный  гриб,
лицо.
     Югры держали совет. Самые старые и достойные охотники пришли к  очагу
князька.
     - Вах привел Рыжего, - сказала Тайша. - Рыжий привел  чужаков.  Пусть
ответит Вах.
     Вах пожевал губами.
     У него были ясные глаза ребенка:
     - У сохатого не бывает клыков. У Рыжего не было хитрости.
     - Он не зажег сигнальный костер, - прищурился князек.
     Вах не ответил.
     - Рысь не дерется с медведем, - сказал самый старый охотник.  У  него
слезились глаза и тряслась голова. - Пусть возьмут свое и уходят.
     - Они ограбят святилища! - закричала шаманка.
     - Это так, - сказали старики.
     А самый старый из них сказал:
     - Крот не знает солнца, а гуси летят и видят всю землю. Страх не учит
быть сильным. Дайте пришельцам что они просят,  но  пусть  расскажут  они,
почему народы за стеною леса сильнее нас.
     - Ты хочешь пустить волка к оленям? Они  перебьют  нас  поодиночке  и
сожгут городища, - зло насупился князек.
     - Это так, - сказали старики.
     А самый старый из них ответил:
     - Не так. Пока мы будем жить, как медведи  в  берлоге,  к  нам  будут
ходить охотники с рогатинами. Много веков назад югры были единым народом и
кочевали в степи, как  вольные  кони.  Они  никому  не  платили  дани.  Но
пастбища скудеют, и человеки мечтают о лучшем. Югры поклонялись  солнцу  и
пошли вслед за солнцем в страну, куда уходит оно ночевать. Они продирались
через леса и болота, а солнце все дальше и дальше уходило от них.  За  то,
что они дерзнули его догнать, леса разделили народ на  малые  племена.  Мы
деремся друг с другом из-за лучших  земель  и  боимся  чужого  глаза.  Все
скопленные богатства кладем к  ногам  золотой  женщины.  А  другие  народы
ставят большие города, меняют друг у друга товары. Они, как юноши,  растут
и мужают. А мы дряхлеем и старимся. Пусть идут с пришельцами  в  их  земли
наши и учатся быть молодыми.
     - К старости люди становятся детьми, - фыркнула шаманка Тайша.  -  Ты
хочешь нарушить заветы богов  и  предков?  Они  жестоко  отомстят  нам  за
дерзость. Все будет так, как хотят они!
     И старуха трижды ткнула пальцем на небо и горы.


     ...Новгородцев удивила  странная  тишина  в  городище.  Они  взломали
ворота.
     Тепла была зола в очагах, лабазы были распахнуты и пусты. Возле домов
валялся нехитрый скарб. Югры ушли.
     Ушкуйники метались из дома в  дом  -  поживиться  здесь  было  нечем.
Кто-то ободрал со стены рысью шкуру, кто-то нашел связку мороженной  рыбы,
бронзовые подвески и пояс.  Из-за  поношенной  меховой  малицы  завязалась
драка.
     Из-за частокола испуганно выглядывало оранжевое солнце. По  багровому
снегу и стенам легли резкие тени.
     Яков с недоумением осматривал низкие, похожие  на  длинные  землянки,
дома. В каждом, наверное, человек по сорок живут. И это хваленая  Югра,  о
богатствах которой складываются легенды? Куда же они  пользуют  серебро  и
меха, ежели даже поселения их похожи на бедные новгородские деревни?
     Рыжего Ждана положили у очага, раздув огонь. Над ним хлопотал Зашиба.
Ждан крякал, от боли и дрожал. У него было разбито плечо и смяты ребра.
     - Что замышляет югра? - спросил Яков.
     Ждан отвернулся. Яков подсел к нему.
     Час назад Рыжий рассказывал ему о  братьях  Помоздиных.  Ждан  их  не
видел и не знает. Только  слышал,  будто  ушли  они  за  Каменный  пояс  -
сказывают югры, что есть там счастливая земля, где люди не знают вражды.
     -  Зачем  вы  пришли  сюда  с  бедой?  -  заговорил   Ждан,   пытаясь
приподняться. У него клокотало в горле. - С  бедой  и  колчанами,  полными
стрел? Незнаемый народ - все равно как не человеки, нет к нему жалости.  А
ты приглядись к нему, узнай, пойми. Югру обступают леса и горы,  из  болот
выходит гнус, с Полунощного моря  и  летом  налетают  вьюги.  Здесь  всего
вдоволь - зверя, рыбы и птицы. У Югры не хватает сил раздвигать  лес,  нет
умения делать землю кормилицей, добывать железо и медь...
     В слюдяном оконце метнулся алый отсвет - кто-то с досады запалил дом.
     У Якова раздулись ноздри - разгулялась вольница! Он вдруг понял,  что
уже не  в  силах  ее  унять,  не  в  силах  сдерживать  больше  людей.  Он
почувствовал усталость. Все стало безразличным. И югорские соболя, и дом -
все на свете. Словно пришел он не туда, куда так стремился.
     - Останови стрелу на полете, - усмехнулся  он  Ждану.  И  выбежал  из
дому.
     Пламя расползалось по углу дома, шипело,  облизывая  снег  на  низкой
крыше.
     Яков приказал выступать. Отозвал в сторону Зашибу.
     - Коли со мной что случится - на  тебе  все  заботы.  Сохрани  людей.
Обратный путь будет еще тяжелее.
     - С чего приуныл, атаман?
     - Так. Повитуха мне нагадала когда-то  греть  костями  мерзлые  камни
чужой земли.
     Яков был мрачен, подавлен.
     Дым пожарища стелился низко по зубьям  частокола,  скрывая  оранжевое
солнце.
     Второе городище тоже нашли покинутым. Заночевали, к полудню подошли к
третьему.
     Оно стояло на крутом холме в изгибе реки.
     Дважды пытались взять городище приступом, но круты были склоны, высок
частокол, Югры защищались отчаянно, их тяжелые медвежьи стрелы  с  медными
наконечниками пробивали щиты из толстой кожи и дерева. Новгородцы  отошли,
потеряв полтора десятка ратников. Похоронили их в мерзлой  земле,  насыпав
высокий снежный курган.
     Яков, еле сдерживая ярость, повелел обложить  городище,  чтобы  взять
югру измором и голодом.  Часть  людей  отослал  зорить  мелкие  охотницкие
становища, чтоб добыть мяса и рыбы. На случай долгой осады стали  готовить
землянки и крытые шкурами шалаши.
     Минула неделя, другая. Ночами над частоколом колыхались факелы - югры
были  готовы  и  к  ночному  штурму.  Тоска  и  уныние  поселились   среди
новгородцев. Гасли надежды на возы серебра  и  мехов,  неодолимым  казался
теперь и путь к дому.
     Рыжий  Ждан  чуть  оправился,  мог  уже  ползать,  волоча  по   снегу
омертвевшие,  неживые  ноги.  Яков  выспрашивал  его  о  здешнем   народе,
перебирая бронзовые  югорские  украшения  и  бляшки.  Затейливой  искусной
работы были эти бляшки, изображавшие зверей и человека. Вот степной  орел,
терзающий медведя. Вот женщина с младенцем во чреве - она стоит на  бобре,
над нею распластала крылья птица,  а  по  бокам  двое  юношей  с  лосиными
головами.
     - Югры читают по этим бляшкам свои предания, как мы  по  книгам.  Они
верят, что у человека четыре души. Одна после  смерти  живет  под  землей,
другая становится духом леса, третья обращается в птицу, - объяснил  рыжий
Ждан. - Но самая  главная  -  четвертая,  сонная,  или  вещая,  душа.  Она
покидает нас во сне и витает в краю предков или  в  этом  мире.  Если  она
заблудится, человек уже не проснется.
     Сердился Ждан, если Яков подшучивал над югорской верой.
     - Всяк народ по жизни избирает себе богов. Югры зря зверя не  тронут,
потому что каждый зверь священен. Медведь, к примеру, был сыном верховного
бога Нуми-Торум