ик с аскетическим лицом,  одетый в какое-то  подобие
бабьего  платья  с  бляхами на спине и плечах,  с нашитыми многочисленными
лентами всех цветов.  На груди его висело массивное ожерелье из  медвежьих
клыков.
     - Зря,   ой  зря  фузею  оставил,  -  укоризненно  глядя  на  вогула,
доставшего его из ловчей ямы,  говорил Жиляй.  -  У  Ивашки-то ведь добрая
оружья, тоже немцем дадена...
     - Почему сразу правда не говорил? - упрекнул тот.
     - А ты спросил? Я ж толковал: дело важное.
     Шаман с  непроницаемым лицом смотрел вдаль,  будто вовсе не слыша эту
перебранку.  Отсюда,  с большой высоты,  было видно, как по расстилающейся
внизу  таежной растительности,  по  ржаво-зеленым плешинам болот и  крутым
лбам  сопок медленно ползут тени  облаков.  По  зеленому коридору листвы и
хвои, протянувшемуся между двумя болотами, то и дело прокатывались волны -
крепкий ветер, вырываясь из распадка между горами, порывами обрушивался на
тайгу.
     - Лук,  однако,  лучше,  -  бесстрастно сказал второй из  вооруженных
вогулов и искоса глянул на шамана.
     - А  может,   он  давно  под  какую-нибудь  каверзу  вашу  угодил?  -
предположил Жиляй после недолгого молчания.  -  Хитер,  хитер парень,  а с
вашими затеями поди совладай... Ладила баба в Тихвин, а попала в Ладогу...
     - Много говоришь, - не поворачиваясь к Григорию, произнес шаман.
     Тот пристыженно кашлянул и тоже стал смотреть вдаль.
     - Эйе! - удивленно воскликнул вогул-смотритель западни. - Трое идут!
     - Где? Не вижу ничего, - забеспокоился Жиляй.
     - Трое, - подтвердил другой вогул и снова воззрился на шамана.
     Наконец и  Григорий увидел три  точки,  движущиеся одна за  другой по
болотистому  редколесью.  Они  приближались  к  концу  зеленого  коридора,
сжатого двумя болотами.
     - Э,  да тут луками-то,  чай,  не обойдешься.  А  ну как у них у всех
ружья?
     Шаман  тоже  обеспокоился.   С  лица  его  словно  бы  слетела  маска
возвышенного презрения  ко  всему  мирскому.  Он  сложил  руки  на  груди,
нахмурился. Чеканя слова, заговорил:
     - К Золотой Баба идут...  Правду сказал... Правда, что убить хотел...
Как теперь делать будешь?
     - Ума не приложу,  -  униженно глядя на него, ответил Жиляй. - Где же
двоим с тремя справиться?  Они,  вишь,  какие -  не клади палец в рот, все
ваши хитрости обошли...
     - Тебя убить посылал... Ты думай, как... - жестко произнес шаман.
     Некоторое время  Жиляй  растерянно глядел  вниз,  на  волнующуюся под
ветром  полосу  леса.  Потом  резко  повернулся.  В  глазах его  полыхнула
радость.
     - Пал надо пустить.  Ветер-то от нас несет.  Как раз этот колок между
болотами и выжжет.
     - Умный  башка!  -  Шаман  с  уважительным  удивлением  воззрился  на
Григория.
     Подошел  к  нему  и  полоснул ножом  по  веревочному ошейнику.  Жиляй
освобожденно потер ладонью горло. С новым вдохновением заговорил:
     - Им версты три идти.  Поближе будут,  тогда и поджигать... Никуда не
денутся голуби -  слева, справа болота, а от огня не убежишь, он по такому
ветру - ого-го-го как поскачет...
     Иван и Алпа шли по тропе,  катя впереди нового болвана. Этот выглядел
попригляднее,  не переваливался, как его предшественник, почивший во время
камнепада.
     - Видать,  немного осталось,  -  заговорил вогул.  - Отец сказывал: у
самого начала гор Витконайкерас...
     - А что значит это? - заинтересовался Иван.
     - Скала водяной царевны...
     - Кто такая?
     - А та, что в озерах да в реках живет.
     - Вроде как русалка по-нашему...
     Впереди   послышался  треск.   Он   быстро   приближался.   Побратимы
насторожились. Иван вскинул ружье, взвел курок и подсыпал пороху на полку.
     Ломая  сучья,  подминая мелкие деревца,  навстречу путникам огромными
прыжками летел матерый лось.  Увидев их,  он даже не отклонился в сторону,
только  еще  сильнее  закинул голову,  отягощенную гигантскими рогами,  и,
роняя пену с губ, промчался в нескольких саженях.
     Мгновение Иван  и  Алпа стояли оцепенев.  Когда до  слуха их  донесся
дальний гул,  они вопросительно уставились друг на друга.  Но, увидев, как
совсем  неподалеку прошмыгнули несколько  зайцев  и  лис,  побратимы разом
воскликнули:
     - Пожар?!
     - Удирать надо, - сказал вогул.
     Иван с сожалением взглянул на болвана,  потом медленно спустил курок.
Втянул носом воздух и упавшим голосом подтвердил:
     - Горит.
     И быстрым шагом отправился назад по тропе.  А через минуту они уже со
всех ног бежали, не разбирая дороги. За спиной у них все нарастало грозное
гудение. Языки дыма протянулись между стволами.
     - Давай в сторону!  Может,  на болотце отсидимся,  -  на бегу крикнул
Иван.
     Алпа кивнул и стал забирать влево.
     Когда  они  выскочили к  краю  трясины,  дым  уже  клубился  тяжелыми
волнами. А невидимое пламя ревело и завывало на все лады.
     - Топь! - обреченно сказал вогул.
     И  бросил в  болото увесистую гнилушку.  Она  беззвучно погрузилась в
бурую жижу.  Они снова пустились бежать,  то и дело оглядываясь назад.  Из
дымного марева один за  другим вылетали огненные шары -  скрученные еловые
лапы, объятые пламенем.
     Внезапно Иван споткнулся и с размаху полетел на землю.  Руки его ушли
в жидкую грязь. Алпа остановился, чтобы помочь ему встать, и вдруг заметил
узкую полоску воды, сочащуюся под нависшим мхом. Показал на нее побратиму.
Тот все понял без слов.  Поднявшись с  земли и подхватив ружье,  он быстро
пошел вдоль ручья.
     Бочаг нашли,  когда дым уже окрасился в зловещие багровые тона, когда
сквозь сплошную его  завесу начали там  и  сям  пробиваться огромные языки
пламени,  а  сверху  сыпались тлеющие уголья.  В  этом  охваченном грозной
стихией  пространстве  небольшая  ямка,  наполненная  ключевой  водой,  на
поверхности  которой  лениво  кружили  хвоинки,  казалась  неправдоподобно
спокойной.    Белый   песочек,    устилавший   дно   бочага,   словно   бы
свидетельствовал о чистоте и прохладе хрустальной влаги.
     Беглецы  помедлили  несколько  секунд,  будто  не  решаясь  совершить
кощунство.  Но столб огня, взметнувшийся совсем рядом - занялась кряжистая
ель,  -  заставил их прыгнуть в бочаг. Воды было только по грудь Ивану, и,
чтобы скрыться с  головой,  им  пришлось сесть.  Места в  тесной ямке едва
хватило для двоих.
     Скоро пожар бушевал прямо над ними. Иван и Алпа успевали на мгновение
высунуть голову из воды,  чтобы схватить воздуху,  и  снова погружались по
самую макушку.
     Они не видели,  как,  подпрыгнув,  выстрелило ружье,  лежавшее на мху
рядом  с  бочагом,  как  взялась огнем  его  ложа,  как  пламя налетело на
брошенный здесь  же  берестяной пестерь Алпы.  Не  видели  побратимы,  как
рушились вековые  деревья,  как  из  треснувших стволов  лесных  великанов
фонтанами била горящая смола.
     Но  огненное действо длилось недолго.  Пожар ушел  дальше,  оставив у
себя  в  тылу  обугленные колонны,  черную землю,  россыпи углей и  завалы
тлеющих валежин, от которых поднимались густые струи дыма.
     Когда Иван и Алпа выбрались из воды,  первым,  что они увидели,  были
останки ружья  и  груда  пепла  на  месте пестеря.  Вогул ткнул ичигом эту
жалкую  кучку,  она  беззвучно  распалась,  обнажив  кусок  металла.  Алпа
наклонился,  поднял топор без топорища.  Встретился глазами с Иваном.  Тот
только  вздохнул  виновато.  Потом  отвязал  от  кушака  ставшую  ненужной
пороховницу и бросил в бочаг.


     Пауль,  расположенный на  берегу  порожистой реки,  был  невелик.  По
травянистой террасе без всякого порядка разбрелись с  десяток полуземлянок
и  чумов,  а в стороне,  вдоль опушки бора,  выстроились амбары на <курьих
ножках> -  высоко опиленных пнях. Посреди поселка возвышался огромный кедр
с  истрескавшимся от  старости стволом;  ветви  его,  увешанные шкурами  и
цветными   лоскутьями,   лениво   трепетали   на   слабом   ветру,   среди
раскачивающихся хвойных  лап  по  временам  открывались  черепа  оленей  с
раскидистыми рогами.  На большом кострище,  черневшем поблизости от кедра,
были уложены свеженаколотые дрова,
     Несколько вогулов  беспрерывно сновали между  юртами,  и  землянками:
один устраивал треногу из бревен,  к которой затем подвесил большой медный
котел, другой подносил из тайги широкие свитки бересты, третий сооружал из
тесин  невысокий помост подле кедра.  Коренастый чернявый мужик в  красной
рубахе  бросался подсоблять всем  по  очереди.  И  только двое  вели  себя
степенно -  тот,  кто  стоял  у  двери обширной полуземлянки с  берестяной
крышей,  украшенной оленьими рогами,  и  тот,  что расхаживал вдоль опушки
тайги, окружавшей пауль. Оба они были до зубов вооружены - на поясе колчан
и нож, за плечом лук, в руке короткое копье. Изредка из покрытого оленьими
шкурами чума появлялся шаман.  Отдавал короткие указания и вновь скрывался
за меховой полостью.
     Иван и  Алпа,  наблюдавшие за поселком,  из зарослей малины на склоне
холма,  переговаривались вполголоса,  то  и  дело  опасливо  озирались  по
сторонам.
     - Праздник,   говоришь?   -  задумчиво  сказал  Иван.  -  А  чего  им
праздновать - что нас зажарили?
     - Похоже,  медвежья пляска будет. Вон порылитыхор как убрали - и дров
наготовили, и котел принесли...
     - Порыли... чего?
     - Священное место, значит, - с некоторой обидой пояснил Алпа. - Здесь
собираются...
     Вогул не  договорил.  Тело его  напряглось,  словно перед прыжком,  в
глазах  появилось какое-то  странное выражение -  боль  и  радость вместе.
Проследив за взглядом Алпы,  Иван увидел, как из небольшой избушки на краю
пауля  вышла  невысокая девушка  в  широком  ярко-синем  платье,  расшитом
красными узорами.  Волосы ее были заплетены в две толстых косы,  унизанных
бляхами, кольцами, убранных разноцветными лентами.
     Некоторое время  побратимы молча  наблюдали за  обитательницей пауля.
Она неутомимо носилась по всему стойбищу -  то от юрты к камельку,  где на
воткнутых в  землю  прутьях пеклись лепешки,  то  взлетала по  ступенькам,
вырубленным в бревне, к устроенному высоко над землей лабазу, то спешила с
берестяными ведрами  к  реке.  А  едва  выдавалась свободная  минута,  она
присаживалась на пороге избушки и быстрыми стежками сшивала оленьи шкуры.
     - Добрая хозяйка будет, - наконец заметил Иван.
     Вогул покраснел, словно похвала относилась к нему.
     Когда  девушка  в  очередной раз  направилась к  амбару,  ближе  всех
стоявшему  к  месту,   где  прятались  побратимы,  Алпа  неожиданно  издал
трескучий горловой звук. Помолчал несколько секунд и снова застрекотал.
     Девушка замерла на лестнице, прислоненной к амбару, потом с какими-то
неловкими,  суетливыми движениями стала  доставать припасы.  Со  всех  ног
бросилась к камельку,  сложила возле него добро,  взятое из амбара.  Потом
ненадолго скрылась в маленькой избушке на краю пауля.  Выйдя оттуда в шали
и  с  туеском в  руке,  она что-то сказала вооруженному вогулу,  мерявшему
шагами опушку, и скрылась в лесу.
     Когда среди стволов бора,  подходившего к малиннику, замелькало синее
платье,  Алпа  опять  негромко прокричал кедровкой.  Сказал,  не  глядя на
Ивана:
     - Подожди. Я быстро.
     И, пригнувшись, нырнул под полог ветвей, пестревших крупными ягодами.
     Они появились совершенно бесшумно.  Иван даже вздрогнул,  когда перед
ним  возникло  девичье  лицо,  обрамленное цветастой шалью.  Алпа,  шедший
следом, с затаенной гордостью сказал:
     - Вот, это Пилай...
     - А  меня Ивашкой зовут,  -  молодой человек во  все глаза смотрел на
возлюбленную побратима,  а  та,  напротив,  отводила взгляд.  -  Да  ты не
робей...
     - Она и не боится, - ответил за нее Алпа. - Просто нрав такой.
     Как  бы  подтверждая его  слова,  Пилай  быстро заговорила,  избегая,
однако, смотреть на Ивана.
     - Нельзя вам здесь...  Если ветер изменится, на пауль понесет - сразу
собаки учуют...
     Иван беспомощно развел руками.
     - Нам деваться некуда. Мы ведь не за здорово живешь пришли...
     - Да я уж сказывал ей, - вмешался Алпа. - А она свое...
     - Завтра много гостей будет:  шаманы с Пелыма,  с Сосьвы...  По тайге
ходить станут, набредут...
     - А что за сборище такое?
     - Медведя убили.
     Иван и Алпа надолго задумались. Пилай решилась прервать молчание.
     - Надо вам, однако, в мань-кол схорониться...
     - Замолчи! - чуть не закричал Алпа.
     На лице его был написан неподдельный ужас.
     Иван недоуменно воззрился на товарища, потом спросил:
     - Чего благуешь?
     - Грех...  грех...  Нуми-Торум накажет... - побелевшими губами шептал
Алпа.
     - Вон видишь, на краю пауля самая маленькая избушка, - сказала Пилай,
впервые прямо взглянув на Ивана. - Это и есть мань-кол - бабий дом...
     - Нельзя мужикам в мань-кол!  -  прервал ее Алпа.  -  Даже шаман туда
войти не смеет. Грех великий. Убьет Нуми-Торум.
     - А это еще кто? - с подчеркнутым спокойствием узнал Иван.
     - О-очень большой бог,  - почтительно закатив глаза, отвечал вогул. -
Са-амый большой...
     - А как же тот... за народом смотрящий мужик?
     - И тот большой, и этот большой. Нуми-Торум, однако, главнее...
     - Морока с вами. У нас просто: один всех выше...


     Иван  сидел  на  чурбачке возле  чувала,  смотрел,  как  огонь  лижет
закопченные бока котелка. И, не оборачиваясь к побратиму, ничком лежавшему
на нарах, вполголоса говорил:
     - Да уймись ты, ничего тебе не будет... Хоть то в соображение возьми,
что  двум  смертям не бывать,  а одной не миновать.  Ну,  остались бы мы в
кустах сидеть - только и выждали б, что кто-нибудь на нас наскочил...
     Поднялась шкура, закрывавшая вход, и в избушку, согнувшись под низким
косяком, вошла Пилай.
     - Выспались? - В глазах ее притаилась тревога.
     - Я-то слава богу.  А он,  -  Иван кивнул в сторону побратима,  -  он
жалится: всю ночь продрожал-де. Вот сижу увещеваю...
     - Я и сама-то... - призналась Пилай. - Днем-то не так страшно.
     После короткой паузы сказала - уже другим повеселевшим голосом:
     - А  гости  уже  подходят -  пелымских шестеро на  той  стороне речки
показалось. Сейчас поедут за ними.
     - У вас что, лодка есть? - заинтересовался Иван.
     - Не одна еще.
     - А говорили, что к вам по воде не подняться.
     - Наши вниз и  не  плавают -  здесь поблизости.  Да  на озера ходят -
лодки-то берестяные, на плече унести можно...
     Весь  день  Иван  и  Алпа сменяли друг друга возле крохотного окошка,
прорубленного над входом и следили за тем, что делается в пауле.
     - На  миг  не  отходит,  -  наконец сокрушенно произнес Иван.  - Поди
подберись тут к статую...  От кого он только бережет-то его.  К  вам  ведь
только свои добираются.
     Алпа с усмешкой посмотрел на вооруженного вогула, сидевшего у входа в
<рогатую> полуземлянку, и сказал:
     - От своих и берегут.  Сколько драк между шаманами из-за Золотой Бабы
было. Украсть несколько раз пытались - кто ею владеет, тому вся тайга дары
несет... Вот Воюпта и бережет ее пуще глаза.
     Вдруг откуда-то с реки послышался частый вороний грай.  И почти сразу
же отозвались невидимые из мань-кола птицы в самом пауле.  Со всех  сторон
неслось  карканье.  Когда  Иван  с  недоумением  прильнул к оконцу,  чтобы
понять, чем вызван вороний переполох, Алпа бесстрастно сказал:
     - Не птицы кричат, люди кричат.
     Побратим повернулся к нему с вопросительной миной на лице.
     - Значит, увидели лодку - медведя убитого везут...
     Иван не стал задавать вопросов и весь обратился в зрение и слух.
     На травянистой поляне тем временем появились люди - их было несколько
десятков.  Одни в шаманских одеяниях, обшитых лентами, галунами и бляхами,
с татуировкой на лице,  другие - в обычных охотничьих доспехах из звериных
шкур.  Все  они  двигались к  берегу реки,  размахивая руками и  каркая на
разные лады.
     Вот на узкой полоске воды,  видной из окошка,  появилась берестянка с
тремя гребцами.  Едва  лодка ткнулась в  берег,  как  к  ней  кинулись все
многочисленные обитатели пауля.  Поднялся целый  фонтан брызг -  люди  что
есть силы колотили по воде,  обдавая друг друга,  весело крича по-вороньи.
Потом  несколько  десятков  рук  подхватили  тушу  медведя,  бурой  массой
возвышавшуюся на  дне берестянки,  и  потащили добычу к  священному кедру,
украшенному шкурами и цветными лоскутьями.
     Иван и Алпа увидели,  как старый шаман что-то бранчливо сказал Пилай,
как она, вспыхнув, бросилась к мань-колу.
     Войдя, она с обидой произнесла:
     - Прогнал - грех, мол, тебе на медвежьем празднике вертеться...
     - Что ж у них тут такое важное будет? - с усмешкой спросил Иван.
     - У  зверя  убитого прощенья просить будут.  Обманывать его  станут -
тебя не мы убили,  тебя олени,  или менквы, или птицы заклевали... - очень
серьезно ответила Пилай.
     Иван недоверчиво слушал.
     - Правду говорит,  -  подтвердил Алпа.  -  Личины понадевают.  Сам-то
Воюпта,  видно,  журавлем оденется -  так  уж  положено...  Голову да  шею
журавлиную из деревяшки приладит...


     Караульный, приставленный к <рогатой> землянке с берестяной крышей, с
завистью глядел в  сторону кедра,  где все уже было готово к  празднеству.
Перед головой медведя,  уложенной поверх свернутой его  шкуры на  помосте,
пылал большой костер,  выхватывая из тьмы нижние ветви священного дерева и
часть поляны.  От котла,  черневшего среди пламени,  стлался пар.  Шаманы,
собравшиеся на праздник, сидели на земле полукольцом, почтительно глядя на
морду убитого зверя.  Позади них расположились сопровождавшие их  служки в
охотничьей одежде.
     Страж  Золотой  Бабы  ощутил  болезненный  тычок  в  спину.  Суетливо
повернулся. Перед ним стоял Воюпта, только что вышедший из землянки.
     - Зеваешь?  -  прошипел шаман и,  отстранив караульщика, направился к
костру, позванивая монистом.
     Увидев его,  сидевшие у  костра замерли,  сложив руки на  коленях.  А
Воюпта, глядя поверх голов, прошествовал к помосту, взял лежавший рядом со
шкурой бубен и  стал нагревать его над огнем.  Потом отошел от костра и на
минуту замер,  словно давая гостям возможность насладиться созерцанием его
костюма.  Тут  и  впрямь было  на  что  посмотреть.  На  голове у  колдуна
топорщилась шапка из меха росомахи,  обшитая бубенцами. Балахон из оленьей
кожи украшали десятки, а может быть и сотни, блях, монет, лент, деревянных
фигурок; гирлянды медвежьих и волчьих зубов опутывали шею.
     Сухо  и  величаво поклонившись зрителям,  Воюпта  поднял над  головой
бубен,  обтянутый  кожей,  и  задергал  им  со  всевозрастающей скоростью.
Колокольцы на  обруче бубна  залились тонко и  тревожно.  Резким движением
шаман выхватил из-за  пазухи лапку гагары и  что  есть  мочи  стал  бить в
бубен.  И вдруг присел,  закрыв лицо руками.  Но через несколько мгновений
ладонь его снова колотила по инструменту, вызывая глухие угрожающие звуки.
     А потом кудесник начал крутиться на одной  ноге,  визжа  и  причитая,
заклиная и будто бы жалуясь кому-то.  Словно вихрь,  носился он по поляне,
то подпрыгивал,  вздымая полы своего  балахона,  то  начинал  кататься  по
траве, как в припадке.
     Когда  камлание закончилось,  Воюпта дал  знак  одному из  постоянных
обитателей пауля,  сидевшему во втором ряду зрителей. Тот резво поднялся и
кинулся в одну из юрт. Спустя полминуты появился оттуда вместе с Жиляем.
     Пленник остановился возле костра,  опасливо озираясь по  сторонам.  И
замер, услышав голос шамана, звучавший с грозно-пророческими интонациями:
     - Рущ! Ты помогал. Тебе верю. Хочу совсем вера иметь. Клятва даешь?
     - Да нешто я... - с подчеркнуто преданным видом начал Жиляй.
     - Я говорю!  -  Воюпта зыркнул на него глазами,  в которых отражались
языки пламени. - Клятва даешь?
     - Даю, даю, - поспешно согласился цыган.
     Последовал новый знак шамана одному из его служек,  и  на траву перед
Жиляем упали