вие  этих  людей  было  столь
несокрушимо, что, казалось, им не было никакого дела до военной угрозы.
     К дому подъезжали все новые и  новые  соседи.  В  конечном  счете  их
оказалось четырнадцать. Все как  на  подбор  сильные,  с  привлекательными
волевыми лицами. За исключением двух, которые мне сразу не понравились. Да
и земляки, видимо, не питали к ним дружеских чувств: никто не протянул  им
руки. Вскоре двери отворились,  и  в  комнату  вошел  хозяин.  Не  скрывая
душевной радости, мужчины двинулись ему навстречу. Все, кроме тех двух. Им
не подал руки и судья. Поздоровавшись с соседями, он взял меня за локоть и
представил своим гостям.
     Слуга расставлял кресла и коробки с сигарами. Указав на сервированный
столик,  хозяин,  наконец,  уселся.  Гости  прикладывались  к  стаканам  и
разбирали сигары. Закуска и обкуривание комнаты заняли порядочно  времени.
Боб совершенно истомился.
     - Мистер Морзе,  -  обратился  ко  мне  судья,  -  сделайте  милость,
угощайтесь!
     Я взял сигару, закурил, и лишь  когда  надо  мной  поднялось  облачко
дыма, хозяин с довольным видом откинулся на спинку кресла.
     Во всей этой педантичной  приверженности  церемониалу  было  какое-то
патриархальное величие.
     - Нам предстоит решить одно дело, - сказал алькальд, - но пусть лучше
о нем скажет тот, кого оно касается.
     Мужчины перевели взгляды с алькальда на Боба и на меня.
     - Боб Рок! Или как тебя там. Если есть что сказать, говори.
     - Я уже сказал, - буркнул Боб.
     - Вчера было воскресенье. По  воскресеньям  отдыхают  от  дел,  а  не
занимаются ими. Все, сказанное вчера, во внимание  не  принимается.  Я  не
хочу, чтобы ты непременно повторял  свои  вчерашние  сказки.  К  тому  же,
разговор был с глазу на глаз. Мистера Морзе, я не считаю: он нездешний.
     - Сколько можно говорить, дело-то ясное, - опять огрызнулся Боб.
     На твердокаменных лицах мужчин застыло выражение мрачной серьезности.
     - Не спеши выносить себе приговор, приятель. Твое самообвинение имеет
один слабый пункт: у тебя лихорадка!
     - Да что ты будешь делать! - чуть не заплакал Боб.  -  Неужто  вы  не
можете избавить меня от самого себя? Повесить!  Повесить  на  дереве,  под
которым он лежит!
     Мужчины угрюмо молчали.
     - Вот незадача-то, - продолжал Боб. - Если б он угрожал  мне,  затеял
бы свару, не дал бы на табак... А мне черт на ухо нажужжал,  я  и  вскинул
ружье...
     - Вы прикончили человека, - густо пробасил один из присяжных.
     - Прикончил!
     - Как это было?
     - У черта надо спросить или у Джонни. Нет, у этого не надо.  Не  было
его там, Джонни-то. Я только встретил его в трактире. Джонни попутал меня,
показал, кого потрошить. Ну я и дрогнул. Это  было  вблизи  патриарха,  на
берегу Хасинто.
     - Я так и подумал, что там что-то нечисто, - подал голос еще один,  -
когда мы проезжали мимо дерева, там была уйма воронья и прочей нечисти. Не
так ли, мистер Харт?
     Мистер Харт кивнул.
     - У него жена с ребенком, - сказал Боб.
     - Кто же это был? - снова спросил бас.
     - На лбу у него не написано.
     - Надо бы это выяснить, алькальд.
     - Зачем выяснять? - пробубнил Боб.
     - Зачем? - вскинулся судья. - Да затем, что не можем мы  вас  судить,
не поинтересовавшись доказательствами. - И вот еще  что.  Прошу  заметить,
что этот тип не в себе. У него лихорадка, в этом состоянии,  подстрекаемый
Джонни, он и совершил преступление. На грани  отчаяния  из-за  проигранных
денег. Но  несмотря  на  всю  свою  озлобленность,  он  спас  жизнь  этому
джентльмену - мистеру Эдварду Натанаэлю Морзе.
     - Спас?
     - В полном смысле, - ответил я, - и не только  тем,  что  вытащил  из
воды, но и заботливой опекой, к  которой  просто  принудил  Джонни  и  его
мулатку. Если б не Боб, я бы не выжил! Могу в этом поклясться.
     Боб бросил на меня взгляд, огнем опаливший мне нервы. Я  уставился  в
окно, не в силах видеть слезы в его глазах.
     - Джонни подстрекал вас?
     - Не сказал бы. Он лишь навел на кошелек.
     - А что он при этом говорил?
     - Вам-то что? Это вас не касается.
     - Не касается? Ну уж дудки! Очень даже касается, - возразил  один  из
присяжных.
     - Он сказал: "Ты что, Боб, рехнулся, упускать такие деньги! Их  можно
поменять всего-то на пол-унции свинца".
     - Он так сказал?
     - Спросите у него.
     - Мы спрашиваем у вас!
     - Ну, сказал.
     - Вы ручаетесь?
     - К чему языками трепать. Я хочу, чтобы меня повесили...
     - Верно, Боб, верно, - сказал алькальд. - Но  мы  не  можем  повесить
тебя, покуда не убедимся, что ты это  заслужил.  Мистер  Уизе!  Вы  у  нас
прокуратор [здесь: судебный следователь]. Ваше слово!
     Один из присяжных поднялся, подошел к столику с напитками  и,  приняв
непринужденную позу, взял бутылку и стакан.
     - Ну что же, алькальд, -  сказал  он,  -  если  Боб  и  вправду  убил
человека, злодейски убил, я полагаю, Боб должен быть помешан.  -  С  этими
словами он осушил стакан.
     Боб облегченно вздохнул. Все прочие согласно кивнули.
     - Ладно, - сказал судья, - если вы так думаете, а Боб  не  возражает,
мы должны исполнить его волю. Вообще говоря, надо бы передать это  дело  в
Сан-Антонио. Но поскольку он - один из наших, окажем  ему  такую  милость.
Мне это особого удовольствия не  доставляет.  В  любом  случае  необходимо
осмотреть убитого и допросить Джонни. Таков наш долг, долг по отношению  к
Бобу как одному из сограждан.
     - Ясное дело, - подтвердили все. - Надо этим заняться.
     - Джонни-то здесь при чем? - взмолился  Боб.  -  Я  сколько  раз  вам
говорил, не было его там, не было!
     - При чем? - удивился судья. - Да, убивал ты, но по его наущению!  Не
было бы Джонни, не видать бы тебе ни этого встречного, ни его кошелька! Не
проиграй ты свои двадцать пятьдесят, тебе бы и в голову не пришло добывать
золото с помощью свинца!
     - Это уж точно! - подтвердили присяжные.
     - Ты - убийца с большой дороги, Боб! Но говорю тебе  без  лести,  мне
волосок на твоей голове дороже, чем Джонни со  всеми  его  потрохами.  Мне
очень, очень досадно, что ты,  человек,  в  сущности,  не  злой,  поддался
дурному влиянию и сбился с пути. А ведь если бы ты взялся за ум, то мог бы
стать полезным гражданином Техаса. Ты умеешь держать в руках винтовку!
     Последние слова произвели впечатление  на  присяжных.  Все  выжидающе
смотрели на Боба.
     - Кто знает, - продолжал судья, -  может,  ты  сослужил  бы  обществу
службу, будучи живым, а не повешенным. Ты стоишь дюжины мексиканцев!
     Боб поднял поникшую голову и глубоко вздохнул:
     - Мне все ясно сквайр. Вижу, куда вы клоните. Но не могу, не  могу  я
больше ждать! Жизнь для меня - мука, пытка, проклятие! Куда бы ни подался,
всюду - мука!
     - А ты сиди на месте.
     - Не могу, меня все время тянет к патриарху!
     - Давай так. Сегодня мы отправимся к патриарху без тебя, а завтра  ты
подъедешь.
     - В котором часу?
     - Примерно в десять.
     - А пораньше нельзя?
     - Так не терпится в петлю? - спросил мистер Харт.
     -  Что  толку  болтать?  Жить  мочи  нет!  Чем  скорее,  тем   лучше:
проболтаете, меня и вовсе лихорадка сожрет!
     - Но не можем же мы из-за твоей  лихорадки  лететь  сломя  голову!  -
вспылил прокуратор.
     - От лихорадки и не так запоешь, мистер Уизе, - заметил мистер Трейс,
наполняя стакан. - Не будем испытывать его терпение.
     - А что думаете, алькальд? - спросил прокуратор.
     - Боб не очень-то скромничает  в  своих  требованиях,  -  раздраженно
ответил судья.
     Все молчали.
     - Но если все согласны и уж коли речь идет о тебе, Боб, мы уступаем.
     - Благодарю вас!
     - Благодарить не за что! - буркнул судья. - Ступай на  кухню!  Скажи,
чтоб тебе дали хороший кусок ростбифа со всем, что полагается!
     И, стукнув рукой по столу, он вызвал прислугу и распорядился:
     - Ростбиф для Боба и прочее! Да проследите, чтоб он поел  хорошенько.
А  ты,  Боб,  завтра  оденься  поприличнее,   как   подобает   порядочному
гражданину! Ясно?
     Боб ушел. Присяжные сидели все в тех же  непринужденных  позах.  Лишь
иногда кто-нибудь  вставал,  чтобы  пропустить  стаканчик  или  угоститься
сигарой. Любому вошедшему было бы невдомек, что здесь  решается  вопрос  о
жизни и смерти человека. Правда, временами усиливался шумок, и можно  было
понять,  что  условия,  выдвинутые  Бобом,  устраивают  не  всех.   Прошло
что-нибудь около часа, покуда каждый не успел высказать своего  мнения,  и
ни разу разговор не изменил своему спокойному  течению.  Даже  когда  речь
зашла о столь отвратительном и опасном  субъекте,  как  Джонни,  никто  не
давал  волю  своим  чувствам.  Линчевание  его  казалось  делом  столь  же
естественным, как отлов мустанга в прерии.
     Приняв это решение, мужчины  поднялись,  выпили  еще  по  стакану  за
здоровье хозяина и его гостя, пожали нам руки и покинули дом.
     Мне, понятное дело, было не до еды. Хозяин тоже смотрел невесело.  Он
все еще не до конца примирился с тем, что его предложение  сохранить  Бобу
жизнь,  как  он  выражался,  в  интересах  общества,  не  было  поддержано
присяжными. Разумеется,  Боб  виноват,  он  провинился  перед  гражданским
обществом, перед самим Господом Богом.  Но  вместо  того  чтобы  заслужить
прощение Бога и соотечественников, предпочитает трусливо убраться с  этого
света. Среди четырнадцати присяжных  было  двое,  бежавших  из  штатов  от
наказания за убийство. Но они несли груз своей  вины  как  мужчины  и  как
мужчины желали искупить ее в борьбе с паршивыми мексиканцами.
     Утром, когда мы сидели за завтраком, к дому подъехал  одетый  во  все
черное всадник. Он слез с коня и заговорил с хозяином голосом Боба. Это  и
был Боб, хотя мы не сразу узнали  его.  Вместо  грязной  повязки  фетровая
шляпа, вместо кожаной безрукавки - приличный суконный костюм. От бороды не
осталось и следа. Перед нами стоял  джентльмен.  Он  казался  спокойным  и
собранным, хотя глаза выражали глубокую печаль. Он протянул судье руку,  и
тот ответил горячим рукопожатием.
     - Ах, Боб, - сказал он. - Если б ты всегда слушал, что тебе  говорят.
Я велел привезти костюм из Нью-Орлеана, чтоб хоть по воскресеньям ты  имел
вид порядочного человека. Я бы сделал все, чтобы вернуть тебе человеческий
образ. Все, что в моих силах.
     - Вы уже сделали, - сказал потрясенный Боб. - Господь воздаст вам  за
это.
     Тут, преисполнившись к судье немалого уважения, я пожал ему руку.
     Он, однако, не был расположен к  излишней  чувствительности  и  молча
указал мне на еду.
     Мы уже почти позавтракали, когда появилась первая группа всадников. С
довольно безразличным видом они поприветствовали каждого из  нас,  уселись
за стол и, дождавшись смены приборов,  с  аппетитом  принялись  за  еду  и
выпивку.
     Покуда они закусывали, прибывали другие. И  точно  таким  же  образом
присоединялись к нашей компании. Во время этого получасового застолья вряд
ли прозвучало более сотни слов.
     Наконец все насытились. Судья велел слугам убрать со стола и выйти из
комнаты. Он занял свое хозяйское место за длинным столом,  присяжные  сели
по бокам, а Боб встал лицом к судье. Я остался позади, как и те двое,  что
бежали из Штатов. Суд важно приосанился.
     - Мистер Уизе, - начал судья, - имеете ли  вы  что-либо  сказать  как
прокуратор?
     - Да, алькальд. В соответствии со  своими  полномочиями  и  служебным
долгом я побывал на указанном Бобом роковом месте и обнаружил там  убитого
с двумя пулевыми ранениями. Выстрелы произведены из винтовки  Боба.  Кроме
того,  при  нем  найден  поясной  кошель  с  золотом,  а  также  бумаги  и
рекомендательные письма к плантаторам.
     - Вы установили, кто этот человек?
     - Установил. Из его бумаг следует, что  он  приехал  из  Иллинойса  и
направлялся в Сан-Фелипе-де-Остин, чтобы купить землю и поселиться  в  тех
краях.
     В руках у прокуратора появился тяжелый саквояж. Вместе с  бумагами  и
кошельком он занял свое место на столе среди  вещественных  доказательств.
Судья открыл саквояж и пересчитал деньги. Их оказалось чуть больше пятисот
долларов золотом и серебром.  Не  столь  значительная  сумма  хранилась  в
кошельке, побывавшем в руках Боба.
     Прокуратор огласил содержание бумаг и  писем.  После  этого  один  из
присяжных сообщил, что Джонни и его мулатка скрылись, что сам он во  главе
небольшого  отряда  начал  преследование.  Следы   разделились,   пришлось
разделиться и отряду. Несмотря на то что проскакали не  меньше  пятидесяти
миль, бежавших найти не удалось.
     Судья был явно раздосадован этим известием.
     - Боб Рок, - воскликнул он, - подойди поближе!
     Боб сделал пару шагов.
     - Признаешь ли ты  себя  виновным  в  том,  что  застрелил  человека,
которому принадлежат эти бумаги и деньги?
     - Признаю.
     - Господа присяжные! Прошу вас удалиться для вынесения приговора.
     Двенадцать мужчин поднялись и покинули комнату. Остались алькальд, я,
Боб и упоминавшиеся мною два плантатора.
     Минут через  десять  присяжные  вернулись.  Они  были  с  непокрытыми
головами, судья тоже сдернул с головы свою шапочку.
     - Виновен! - огласил решение один из присяжных.
     - Боб! - возвысив голос, произнес судья. - Боб Рок!  Твои  сограждане
признали тебя виновным. Сообщаю, что ты приговариваешься  к  повешению  до
полного удушения. Да спасет Господь твою душу! Может  быть,  кто-то  хочет
возразить против исполнения приговора?
     - Судья и сограждане, - сказал я, не узнавая собственного  голоса,  -
он спас мне жизнь...
     Когда я произносил эти слова, взгляд Боба застыл,  грудь  напряглась,
но он тут же расслабился и покачал головой. Больше никто ничего не сказал.
     - Пора! - заключил судья.
     Все мы молча вышли из дома и сели на  лошадей.  Приблизительно  через
час  мы  были  у  патриарха.  Лица  наши  приняли   торжественно-серьезное
выражение: мы присутствовали при  последних  минутах  жизни  человеческого
существа. Вид гигантского дерева завораживал, точно  порождение  какого-то
потустороннего  мира.  Причудливые  пряди  лишайника  футов  сорок  длиною
спадали чуть ли не до земли,  так  плотно  укрывая  ствол,  что  несколько
всадников  вынужденны  были  слезть  с  коней,  раздвинуть  заросли   этой
серебристой бородищи и проделать в ней проход. Лучи солнца, дробясь  о  ее
волокна, о тысячи листьев,  разбрызгивали  множество  зеленых  и  красных,
желтых и синих бликов, напоминавших отсветы  витражных  окон  собора.  Сам
ствол был в полном смысле  чудом  природы.  Я  чувствовал  себя  настолько
подавленным его мощью, что первое время был точно под гипнозом.
     Мои спутники поставили коней кругом под кроной патриарха так, что Боб
оказался в центре, глаза его неотрывно смотрели на  холмик  свежей  земли,
видневшийся в тридцати шагах от ствола.
     Часть всадников спешилась. Один из них сорвал  лассо  с  седла  Боба,
набросил конец на низкий могучий сук, другой же  конец  завязал  петлей  и
свесил.
     После этих приготовлений судья  снял  шляпу  и  сложил  руки.  Прочие
последовали его примеру.
     - Боб! - произнес судья. - Мы будем молиться  за  твою  бедную  душу.
Сейчас она отлетит от грешного тела.
     Боб словно не слышал его.
     - Боб! - повторил судья.
     Тот не шевельнулся.
     - Хочешь сказать что-нибудь? Мы слушаем!
     Боб таращился на нас бессмысленными глазами,  губы  его  вздрагивали,
лицо было уже не от мира сего.
     - Боб! - еще раз воскликнул судья. - Мы будем молиться за твою  душу!
Да не минует ее милость господня!
     - Аминь! - грянул круг присяжных.
     Один из них подошел к Бобу, накинул ему петлю на шею, другой  завязал
глаза, третий выпростал из стремян его ноги, а  четвертый  занес  бич  над
крупом мустанга. Все это происходило в гробовой, жуткой тишине.
     Бич щелкнул. Мустанг рванулся вперед. И в тот же миг Боб с выражением
отчаяния  и  ужаса  схватился  за  поводья,  и  из  его  глотки  вырвалось
душераздирающее "Стой!"
     Но было поздно. Он уже болтался в петле. Судья тоже не успел повлиять
на ход событий. Его отчаянный вопль,  призывающий  остановить  казнь,  еще
гудел в моих ушах. Я видел, как, пошатываясь в  седле,  он  приблизился  к
повешенному, приподнял его и посадил на коня. Он пытался влить ему  в  рот
виски и смотрел на Боба с  такой  безумной  надеждой,  что,  казалось,  от
пробуждения последнего зависит его собственная жизнь. Вероятно, Боб был бы
уже  покойником,  если  б  не   шейный   платок,   ослабивший   удавку   и
предохранивший от перелома позвонка.
     Он открыл глаза.
     - Боб! - сдавленным голосом произнес судья.
     Тот молча смотрел на него.
     - Боб! Что ты хочешь сказать?
     - Джонни... - прохрипел Боб.
     - Что - Джонни?
     - Сан-Антонио...
     Могучая грудь судьи стала вздыматься, лицо его напряглось.
     - ...В Сан-Антонио... У падре Хосе... Берегитесь!
     Тут поднялся всеобщий ропот.
     - В нашей округе предатель?
     - Один из нас?
     - Не терять ни минуты! - приказал судья. - Ни минуты! Надо взять его!
В Сан-Антонио!
     Не успел я как следует осмыслить все,  что  произошло,  как  всадники
умчались в прерию.  Погруженный  в  раздумье  судья  неподвижным  взглядом
провожал их удаляющиеся фигурки.
     - Поезжайте ко мне! Как можно скорее! У меня возьмите Птоли и  свежую
лошадь, скачите в Сан-Фелипе. Там - полковник Остин. Скажите ему обо всем,
что видели и слышали здесь!
     - Однако...
     - Не теряйте времени! Скачите! Если  хотите  оказать  услугу  Техасу!
Позаботьтесь о безопасности моей жены и дочери!
     Он как безумный начал толкать и пинать моего  мустанга.  Лицо  его  в
этот миг показалось мне столь страшным, что я,  не  раздумывая,  пришпорил
коня. Спустя несколько минут я уже огибал небольшой лесок, судьи  не  было
видно.
     Лошадь я гнал беспощадно и не заметил, как оказался возле дома судьи.
Я взял с собой Птоли, сменил коня, прискакал в Сан-Фелипе и доложил о себе
полковнику.
     Тот слушал меня, на глазах меняясь в лице, и тут  же  приказал  своим
людям немедленно седлать коней и оповестить всех соседей.
     Не успел я собрать в путь жену и падчерицу алькальда, как полковник с
пятьюдесятью всадниками уже пылил в сторону Сан-Антонио.
     Восстание началось.
     Вместе с порученными моим заботам дамами я возвращался назад, но едва
подъехав к дому, потерял сознание.
     Бредовые видения, жесточайшая лихорадка не предвещали  ничего,  кроме
могилы. Это кошмарное парение между жизнью и  смертью  длилось,  наверное,
несколько дней. Но молодой организм победил. Несмотря на  то  что  лучшего
ухода нельзя было бы и придумать, жуткие образы не исчезали, они все время
стояли перед глазами, обступая меня со всех сторон. И лишь когда  я  сумел
влезть на коня, чтобы вместе с Энтони, егерем мистера  Нила,  двинуться  к
плантации, где  началась  злополучная  история  с  мустангом,  только  тут
страшные призраки окончательно рассеялись.
     Вновь пришлось проезжать мимо  патриарха.  Вокруг  роилось  множество
хищных птиц и падальщиков, галдеж стоял невообразимый. Я  закрывал  глаза,
затыкал уши - все понапрасну. Какая-то неодолимая сила влекла меня к нему.
Энтони уже продрался сквозь свисающие космы лишайника. Из  темной  глубины
раздался его торжествующий крик.
     С судорожной поспешностью слез я на землю,  схватился  за  уздечку  и
повел коня под шатер патриарха. Шагах в сорока от ствола  я  увидел  труп,
висевший в петле из лассо на том же самом суку. Но это был не Боб.  Кто-то
помельче.
     Я подошел ближе.
     -  Сволочь,  каких  свет  не  видал,  процедил  Энтони,  указывая  на
повешенного.
     - Джонни! - крикнул я, содрогаясь. - Это Джонни!
     - Был! Теперь, слава богу, нет такого.
     - А где Боб?
     - Боб! - воскликнул Энтони. - Ах, Боб! Да, Боб...
     Я огляделся, неподалеку  был  земляно