ывали. Выжить два  года  в  подводной  войне
значительно труднее, чем прокоптить сто лет на берегу.
     К выходу все было готово, и  Карл  отправился в  город.  Он не  обращал
внимания  на дождь  -  моросящий, холодный, на редких прохожих,  жавшихся  к
серым,  мокрым  стенам старых-престарых домов, не поднимал  глаз, даже когда
приближался стук солдатских сапог и чья-то рука взлетала,  приветствуя  его.
Казалось, корветтен-капитан был  поглощен лишь соблюдением  точности  шага и
созерцанием собственного зыбкого отражения в мокром граните мостовой.
     Он поднимался к  собору,  такому же древнему, как  сам город  в глубине
фиорда.  Когда-то отсюда на  крутоносых ладьях уходили викинги  искать новые
земли и  наживу.  Собор  был  построен в  те  легендарные  времена.  Гулкий,
холодный,  с  готическими сводами, словно  размытыми  дневной  полумглой,  с
наивной  мозаикой  витражей,   аскетическими  статуями   святых   и  пышными
надгробьями,  он  словно  возвращал  Карла  в тюрингский городок,  столь  же
старый, как я  Тронхейм, так же уютно дремлющий в складкам  лесистых гор.  В
его  городке  был  собор,  до  странности  похожий  на этот, что говорило  о
духовной  близости викингов и  нибелунгов.  Однако не высокие  сравнения, не
ностальгия по  родине  я не  сентиментальные воспоминания  о  провинциальной
юности влекли его сюда. Карл Турман  был глубоко религиозен и  считал святую
веру лучшим, что воспринял от горячо любимых родителей. Он с ними  расстался
всего четыре дня назад.
     После труднейшей охоты  - непрерывный десятибалльный шторм и всего одна
победа - он  вернулся на базу, получил законный десятидневный отпуск.  Но...
дома  не  нашел  ни  утешения,  ни  радости.  Даже  прощальная фраза матери,
сказанная шепотом, чтобы не услышал отец, прозвучала похоронно:
     - Боже,  ты  даже  не можешь попасть в плен в своем море. Тебя даже  не
могут там ранить...
     Весь  путь из  дома  он старался  забыть этот шепот-панихиду  по  нему,
живому. Но шепот все время возвращался и сейчас, по пути к собору, звучал  в
ушах,  заглушая  и шум  дождя, и стук сапог,  и  шорох  шагов прохожих. Карл
старался убедить  себя, что  женским страхам нечего  верить, что по-прежнему
его хранят счастливая  звезда и спасительная сила  святой исповеди.  Да, да,
исповеди. Особенно  в последнее время  она  стала  не  только частью веры, а
суеверной необходимостью. Отпущение грехов превратилось для него в  незримый
талисман, который он как бы принимал из уст  священника перед каждым выходом
в море.
     Ритуал посещения собора  был всегда одинаков, как  и шаги  по гранитным
торцам.  Карл входил смиренно  и  тихо  в  гулкую  тишину,  омывал пальцы  в
мраморной  раке  со  святой  водой,  осенял  себя крестным  знамением, потом
проходил к последнему ряду скамей, садился и устремлял взгляд куда-то сквозь
пышный  алтарь, вспоминая  все,  что с ним  случилось от  начала  последнего
похода до этого часа. Он  вспоминал весь  путь милю за милей,  день за днем,
чтобы четко отсеять долг от греха. Война есть долг. Войне он отдавал месяцы,
а берегу  - дни. Всякий раз с удовлетворением  убеждался в ничтожности своих
грехов, и это радовало. Но случалось, что его посещали сомнения, Карл не мог
сам  решить, на какую чашу  весов бросить поступок. Тогда, взвешивая  каждое
слово, отдавался на суд пастора.
     Так уже  было  однажды.  Боже,  как  давно, еще весною, когда  моторист
второго   класса    Пауль   Рашке   сошел   с   ума.   Находясь   в    точке
\Grad{50}\Min{45}\Sec{0} Норд и \Grad{49}\Min{30}\Sec{0} Вест, Карл приказал
всплыть, сунул  в карман "Вальтер", поднялся  на  мостик, скомандовал  самый
полный  вперед, а  затем  вызвал  безумного  моториста. Сквозь  стук  дизеля
кое-кому в центральном посту послышался щелчок пистолетного  выстрела, после
которого командир быстро спустился вниз. Один. Скомандовал погружение. Затем
подошел к вахтенному штурману, приказал:
     -  Занесите  в  журнал:  координаты... время... При ходе  десять узлов,
шторме десять  баллов,  видимость  -  "ноль", моторист  второго класса Пауль
Рашке смыт волной за борт. Поиски не увенчались успехом.
     В  решетчатое  окошко  исповедальни, за которым  маячило внемлющее  ухо
пастора, Карл тогда произнес:
     -  Каюсь,  я был вынужден  силой приблизить  к  богу  подчиненного  мне
матроса.
     - А слова не нашлось у тебя,  сын мой, доброго слова? - раздалось из-за
решетки.
     - Он был глух к словам.
     Пастор поспешно отпустил тогда этот единственный грех.
     После той исповеди  прошло  уже  долгих семь  месяцев. Он, Карл Турман,
по-прежнему жив. Значит, прав перед рейхом и чист перед богом.
     Вот и сейчас командир U-553 вошел в знакомую гулкую полумглу. Собор был
пуст.  Он  сел на  свою скамью с высокой резной спинкой.  Сегодня,  накануне
рождества, он решил подольше побыть здесь. Сегодня его юбилей.
     Ровно два  года назад, еще обер-лейтенантом,  он вступил в командование
этой  лодкой,  только  что  построенной  в  Гамбурге.  Недели,  даже  месяцы
постепенно стерлись из памяти, да и зачем их помнить? Достаточно заглянуть в
вахтенный  журнал,  там записано  все.  Вспомнилось  недавнее,  начало  1942
года...
     Кончался  двенадцатый день  января. Соблюдая полное радиомолчание, стаи
подводных лодок затаились вдоль берегов Северной Америки. Карл всплывал лишь
по ночам для  подзарядки  аккумуляторов и чтобы хлебнуть свежего воздуха. По
ночам радист не снимал наушники, не смел  во время  вахты даже  отлучиться в
гальюн,  ожидая сигналы начала операции, которую  какой-то романтик  в штабе
Деница назвал "Удар рапирой".
     Не хватало терпения отлеживаться в иле, словно на домашней перине. Карл
время  от времени  давал  команду  всплыть на  перископную глубину, конечно,
когда акустик переставал монотонно бубнить: "Слышу шум винтов, пеленг...". В
перископ были видны мачты,  грузные, неповоротливые туши  пароходов. Они шли
чередою, не таясь, чаще всего безо всякого охранения,  словно не было войны.
По ночам  сверкали  огнями.  И  в  ночь Карл  часами простаивал  на мостике,
нетерпеливо  и   алчно   провожая   эти  огни,  на  глаз  прикидывая  тоннаж
проплывавших  судов, и не смел до условного сигнала начать  торпедную атаку.
Он знал: десятки командиров так же, как он, стоят на мостиках и, словно коты
на масло, смотрят  на пароходы, так доверчиво  подставляющие  свои скулы под
удар.
     Наконец в полночь  13  января  был принят  условный  сигнал.  Командиры
получали свободу действия у берегов Америки.
     - Слава богу, какая удача1 - воскликнул Карл, тут же скомандовал боевую
тревогу и вскоре: - Первый, второй торпедные аппараты, готовьсь!
     Рядом проходил огромный "пассажир". Он был иллюминирован как новогодняя
елка,  оттуда  доносилась беспечная  джазовая  мелодия. Не нужно  было  даже
разворачиваться на  боевой  курс, так удобно  шел пароход.  Карл  не захотел
спускаться  в боевую рубку, только вахту отправил вниз. Он хотел все увидеть
и услышать сам.
     Прочертили  море  светящиеся следы  торпед. Раздалось  два взрыва. Выше
огней  взметнулись  столбы воды. Через две  минуты  на  том месте,  где  был
пароход, шевелилась какая-то мелочь, на поверхности лопались огромные пузыри
воздуха,  слышались приглушенные расстоянием и шумом  волн крики. На востоке
занималась заря. Лодка погрузилась и  исчезла, как будто ее здесь никогда не
было.
     Карл спустился в центральный пост, сбросил реглан, пожал руки офицерам,
поздравил с  первой  победой.  Прошел  через  унтер-офицерский  кубрик.  Там
боцман,  обладавший  талантом  красиво  писать  цифры,  выводил  на  вымпеле
последний "ноль".
     - Двенадцать тысяч - неплохое начало, а, боцман?!
     - Так точно, поздравляю! - ответил боцман, пытаясь вскочить с неудобной
койки.
     -  Сидите,  боцман,  готовьте еще  один  вымпел, -  сказал  командир  и
отправился в каюту соснуть часок-другой. Однако его вскоре подбросил возглас
акустика:
     - Пеленг семьдесят пять. Слышу шум винтов. Пеленг семьдесят пять. Слышу
шум винтов. Шум винтов усиливается.
     Видимо,  тонущий "пассажир"  успел послать  в эфир сигнал  бедствия,  и
кто-то,  забыв  об  осторожности,  спешит  ему  на  помощь,  может быть,  по
наивности своей думает, что причина драмы - принесенная невесть откуда мина.
А  это  было  начало  тотальной  подводной  войны.  "Удар  рапирой"  пронзил
тысячекилометровое прибрежное пространство вдоль Америки. Жертвой его  стали
десятки судов.
     Ровно через  час  32 минуты  после контакта  с  новым  судном боцман  с
удовольствием рисовал цифры еще на одном вымпеле.
     Так началась для Карла самая большая и удачная охота.
     Здесь был  воистину край непуганых кораблей. Они  плыли, словно утки по
заповедному   озеру,   неторопливо   ворочая  лапами-лопастями,   покрякивая
басовитыми гудками, оставляя за собой шлейфы черного дыма. А Карл чувствовал
себя  охотником,  затаившимся в камышах,  с прекрасным, доставшимся от  деда
ружьем,  сработанным  тульскими  мастерами,   и  бил  без   промаха.   Он  с
удовольствием обнаружил, что судоходство у  берегов Америки пока имеет такой
же  характер,  как  в  мирное время.  Целей  было  столько,  что  невозможно
атаковать все. Он выбирал  самых крупных и  жирных "гусей".  Никогда  еще на
борту подводной лодки не  листали так азартно справочники  Ллойда, определяя
тоннаж, тип  и  национальную принадлежность  обнаруженных  судов. Теперь  он
безбоязненно  всплывал  даже  днем,  потому  что  сторожевиков  было мало  и
действовали  они неискусно.  Самолетов  было  больше,  но  летчики оказались
беспомощными мазилами.
x x x
     ...В череду воспоминаний вдруг снова ворвался прерывистый шепот матери:
     - Тебя даже не могут там взять в плен...
     Но теперь в этих словах ему послышалось не отчаяние  и  страх, а вера в
сыновнюю судьбу,  в  его осторожность,  мудрую  храбрость. Он ведь тогда,  в
январе, слава богу,  теперь кончающегося  года, не  впал  в опасный азарт  и
оставил одну торпеду про запас. Он не заключал в  офицерском казино пари  на
потопленный тоннаж. Его коллеги  не  заметили,  что  враг,  получая  синяки,
учился,  огрызался   все   яростнее,  беспощаднее  и  успешнее.  Где  теперь
командиры,  что  презрительно обвиняли его в  скаредности? Он ветеран  среди
зеленых юнцов, для которых первый  рейс все чаще становится последним. А ему
и последний поход, из которого вернулся две недели назад, принес удачу.
     Карл повел лодку в квадрат, центром которого был  остров Медвежий. Там,
по сведениям разведки,  должен  был  пройти  сравнительно  небольшой конвой,
снявшийся из Архангельска.
     Десятибалльный  шторм   при  леденящем  ветре.  Лодка  то  стремительно
скатывалась в  ущелья  между  волнами, то  карабкалась на  крутые  гребни, с
вершин которых  ветер срывал пену, а мороз мгновенно превращал ее  в ледяные
иголки. Лицо вахтенных покрылось едкой соленой пленкой, а плащи - прозрачным
панцирем.  И это спустя всего лишь  час после начала  движения в позиционном
положении, когда  все  выступающие  над водой  части лодки  - мостик, рубка,
палуба,  орудие,  провода  антенны -  покрывались  тоннами  льда.  Командиру
приходилось отдавать приказ на  погружение,  чтобы под водою  оплавить  лед.
Дикая  качка,  изматывающий  ритм   всплытий  и  погружений,  а  еще  больше
томительное ожидание  боя, неистраченный запас торпед  изнуряли,  раздражали
команду.
     Командир выбрался  на  мостик, инстинктивно заслонил  ладонью  лицо  от
колючих брызг, а когда схватился за поручень, чтобы не  быть смытым за борт,
и  глянул вперед, замер от  радости. Не потому, что вдруг ветер унес мрачные
тучи и открыл звездное небо, по которому можно было наконец определить место
лодки  в  океане, -  это  пусть  волнует штурмана. В  тот момент,  когда его
"ладья"  взобралась  на гребень  волны и  застыла,  чтобы ринуться  в темный
провал, он увидел силуэт парохода. Сперва Карл не поверил глазам своим, ведь
гидроакустик молчал.  Но вот лодка снова взобралась  на волну... Да, впереди
пароход.  Лагом к волне,  беспомощно переваливается с  борта на борт: то  ли
капитан  сумасшедший, то ли отказало рулевое управление.  Скорее всего руль.
Тем лучше, не увернется.
     Впереди  была  дичь,  не  подозревавшая,  что  охотник  рядом.  Русский
транспорт едва двигался и был одинок в океане. Видимо, отбился или отстал от
конвоя.
     Карл стремительно слетел по трапу, прилип к визиру перископа. Из боевой
рубки понеслась привычная  череда  его  команд. Запоздало  стал  докладывать
акустик:
     - Слышу шум винтов, пеленг...
     -  Пеленг докладывать непрерывно! - гаркнул Карл.  - Обе машины средний
вперед. Курс...
     Он почувствовал, что вся команда - издерганное,  задыхающееся в спертом
воздухе закупоренной  железной  трубы продолжение  его  тела -  мгновенно  и
послушно заработала с точностью автомата.
     - Первый торпедный... Пли!
     -  Торпеда  идет... торпеда идет,  - монотонно  докладывал  акустик.  -
Контакт!
     Все ощутили, как вздрогнула  лодка, но только командир увидел вспышку и
всплеск. А лотом  еще одну вспышку и всплеск  -  от  второй торпеды. Во всем
подзвездном мире были только он, удачливый викинг, и  пароход, уже пропавший
без вести на широте и долготе, известной только  Карлу. По тому, как  быстро
погружалось судно, был убежден: тот не успел дать "SOS".
     -  Полный, самый полный вперед! - Викинг спешил увидеть  еще живое лицо
врага.  Он  расстегнул  кобуру  и  ощутил  холодок рукоятки  "Вальтера",  из
которого стрелял только раз. Приказав взять автоматы  и гранаты, он отправил
на мостик боцмана и двух матросов. Вслед за ними поднялся сам. В зеленоватом
свете, в красных  отблесках пятен горящей нефти  он увидел шлюпку  и плот. В
нелепом  гневе  кто-то   грозил  кулаком  его  лодке.   Со  шлюпки  раздался
беспомощный пистолетный выстрел, и пуля щелкнула о броню.
     - Самый малый!
     Рулевой  послушно  продублировал  команду  в  машину.  Над  ухом  Карла
прогремели  автоматные  очереди.  Они  уложили  на  дно  шлюпки  и  того,  в
тельняшке, что грозил кулаком, - и того, что стрелял, и гребцов.
     Рубка  лодки медленно прошла  всего  в  нескольких метрах от шлюпки,  и
боцман бросил туда  гранату, забыв  о том, что можно пострадать  от своих же
осколков. Одного из матросов действительно задел осколок, но заметил он это,
когда  все  кончилось.  А  пока  все трое  продолжали  исступленно выпускать
очередь  за  очередью до полуразрушенной шлюпке, по  тем, кто был еще  жив и
хватался коченеющими пальцами за доски, и  по  уже замерзшим, кого на  плаву
удерживали спасательные жилеты.
     Раздался  треск. Нос  лодки  врезался в  плот, разметал  его. Сорванное
полотнище брезента зацепилось за леер, потянулось за лодкой, словно шлейф. И
тут Карл увидел руки, вцепившиеся  в край брезента; женские рука с длинными,
тонкими белыми пальцами. А потом увидел лицо. Совсем близко... лицо девушки.
Ее губы были плотно сжаты. Застывающие глаза глядели в  упор  из-под черных,
почти сросшихся у переносья бровей.  По воде, вслед за  нею тянулись длинные
змеи кос. Карл  выхватил "Вальтер" и стал  стрелять. Он выпустил всю обойму,
загнал  другую - и снова  мимо,  мимо, мимо. Наконец волны сорвали  брезент.
Лишь теперь Карл заметил, что он вхолостую продолжает щелкать курком.
     У  самого уха  раздался  оглушающий  треск. Карл  отпрыгнул в  сторону,
увидел перед собою  искаженную  гримасой  бессмысленной  ярости  зеленоватую
маску  с  остекленевшими глазами.  Матрос  медленно поворачивался  вслед  за
удалявшейся шлюпкой, выпуская  длинную очередь, и прошил  бы командира, если
бы тот не пригнулся и не завопил, перекрывая стрельбу:
     - Отставить огонь!
     Матросы  повиновались и теперь молча смотрели на него безумными глазами
моториста Пауля Рашке.
     - Всем вниз, - несколько спокойнее скомандовал он.
     Затем  приказал  развернуть  лодку  и  снова  прошел самым  малым  мимо
остатков  спасательного  плотика мимо  разбитой шлюпки, на  которой  удалось
прочитать  часть  названия  судна: "Кузнец...". Людей  не было. Убедившись в
этом, Карл  спустился в  лодку и  скомандовал  погружение,  потому  что  его
"ладья" снова стала обмерзать.
     В центральном посту  он  снял  реглан,  отряхнул  его, бросил на чьи-то
услужливо протянутые руки. Прошел в крохотную каютку, которую любил называть
кельей. Отодвинул ящичек  тумбочки,  вынул  салфетку  не  первой  свежести и
бутылочку  одеколона,  отвернул  крышку,  щедро   плеснул   на  салфетку,  с
наслаждением,  неторопливо стал вытирать соль,  стягивавшую  и щипавшую кожу
лица.  Потом разложил салфетку на одеяле,  чтобы скорее просохла, спрятал на
место одеколон,  расчесал пробор  и вышел из своей кельи. Перешагивая  через
чьи-то  ноги, двинулся  было  в  сторону гальюна,  но увидел нырнувшую  туда
спину,  мысленно чертыхнулся  и направился  к штурману.  Тот  вел  вахтенный
журнал. Прочитал через плечо: "...Двумя торпедами, водоизмещение 6000 тонн",
заметил:
     - Не вижу точки в конце фразы.
     - Я не окончил запись.
     - О чем же вы еще намерены сообщить потомкам?
     - Об успешном бое с остатками команды этого "Кузнеца".
     - О  каком бое? Мы дали  лишь салют  в  честь  нашей  победы. Поставьте
точку, штурман, и рассчитайте кратчайший курс  в  Тронхейм. Здесь нам делать
больше нечего. Я пошел спать...
x x x
     Все   так   же   аккуратно   печатая   шаг   по   торцовой    мостовой,
корветтен-капитан вернулся в порт. Под  бетонным накатом в свете прожекторов
происходила обычная кутерьма. На пирсе все еще высилась гора ящиков, мешков,
пакетов,  которые  матросы  поспешно  перетаскивали  в  люк.  Гора  месячных
припасов быстро исчезала в недрах его "ладьи".
     22  декабря  1942 года  U-553  выскользнула из-под бетонного козырька и
двинулась вдоль отвесной стены фиорда.  Вскоре  вышли  из своих нор  U-100 и
U-202 - вся стая. Ей предстояло патрулировать район в  северо-западной части
Баренцева моря. Карл - на правом фланге, в районе Медвежьего.
     Отныне  до  возвращения в  Тронхейм лодки не будут  видеть  друг друга.
Только  радиоуши  станут  внимательно   следить  за   краткими  шифрованными
сигналами  команд  штаба.  По  сведениям,  русские стали выпускать одиночные
транспорты.  Несколько  прорвалось. Нужно  было  закрыть  лазейку,  вынюхать
тропу, по которой они пробирались. Миновать  Медвежий русские не могли. Карл
рассчитывал выйти в зону милях в тридцати южнее острова. Севернее русские не
пойдут,  чтобы  не  попасть  в  зону  видимости  Медвежьего,  ведь наверняка
догадываются, что там НП. Забраться южнее этих тридцати миль тоже не рискнут
- близко побережье Норвегии.

     Траверс Медвежьего. 5 января 1943 года. 10.00

     "Ванцетти"  втягивался в горло Белого  моря,  когда на  мостик  взбежал
стармех, пробасил глухо:
     - В правую топку проникает вода. Ничего не можем поделать. Нам ведь все
равно в Поной заходить за конвойным кораблем. Лучше там задержаться, чем...
     - Сколько времени нужно на ремонт? - перебил его Веронд.
     - Двое суток.
     - Сутки, Николай, больше дать не могу.
     - Рискнем за сутки, - обреченно вздохнул механик.
     Прежде чем  спуститься в  машину,  он  отправился к судовому  медику  и
попросил  бинтов  "сколько  не жалко".  Фельдшер  Клава сидела в изоляторе и
вязала носки.
     Услышав  просьбу  "деда",  она  переполошилась,  решила, что  в  машине
случилось что-  то серьезное, кто-то ранен, а старший механик  хочет  скрыть
беду. Наверняка произошло какое-то нарушение техники безопасности.
     - Никакого  нарушения  пока нет, но  будет. Так что еще часа два можешь
спокойно вязать  варежки. А как станем в  Поное, бери  свою сумку с  красным
крестом и жми в машину.
     Как  только   пришвартовались   в  Поное,  Клава  прихватила  сумку  со
средствами  первой  помощи  и  отправилась  в машину.  Она  никак  не  могла
привык