пичужка пропищала, а я, закрыв цветочный
атлас тканью, подслушивал занятный разговор. Шестая птица просто
промолчала, мне показав глазок зелёный и подкову тяжёлого задиристого
клюва, испачканного в лопнувшем инжире; В саду инжирные деревья не росли. В
саду куст роз рос привиденьем ярким, и ход рыл крот навстречу строю яблонь,
а птицею седьмой я сам и был.
- Самадхи - произнёс протяжный голос, и я уснул на долгие века.
........
x x x
Маяковский, к тебе ни на грош нет сейчас в моём сердце тепла. Ты - пальто,
пропоровшее нож, ты - бутылка воды без стекла. Пусть живёшь ты в сосновом
лесу, мне бояться тебя не с руки: те же фразы твои - на весу, в тех же
книгах твоих пауки. Ты меня протыкаешь пером, и чернила течёт из меня. А
тебя хоть руби топором - типографская краска вранья. Что по сути - чудесный
чудес, черепахой наползанный дол, чернокрылый взлетающий лес, земляной
высыхающий пол. Я боялся тебя, а потом - налюбил на эпоху вперёд, наблюдая
- за красным кустом так прелестно сдвигается лёд. И становится воля видна в
форме синих медлительных рук. Объясняется сразу цена: свет намного дешевле,
чем звук.
........
x x x
Ты, пятно, угрожаешь меня, а я ем фиолетовый суп. В нём с утра ночевала
свинья в свежем залеже жареных круп. Чёрный день - я мечтаю тебя, дай мне
жира продуктов твоих, принеси же мне в пищу себя - "Ха-ха-ха, хи-хи-хи,
хи-хи-хи". Ты, пятно, насмехаешься мной; ты, пятно, насмехаешь меня. Я бы
шёл за твоею спиной, но какая спина у меня - обнищавшая это спина, это
спичек горбатых набор, это ямка, где суша видна и сердец перемешанных сор.
........
x x x
Теперь все карты с тобой. Карла бежит с трубой. В зеркале зебра спит, с той
стороны стоит. В луже резвой воды ветер мешает льды.
........
x x x
В последний раз шумел морской кабак, и выражался сон как двор дверных
собак, выпрыгивавших в ад из молодого да, плывущих в глыбе льда, горящего
всегда. У окон города ступили на мосты, ладонями зажав кипящие кусты, где
жаворонков жар в грибной сходился суп, где пасынок держав ел варево из
круп. Конину ел ли ты, вот ходишь еле ты, у ели высоты уели цели рты
целительных дорог, кончиной дорог нам единорога рог и голос живота.
........
x x x
Был конь под всадником и камень под конём, а я бродил блуждающим огнём по
берегам реки, где раков ловитва, и плеск стволов, и жухлая листва. В собор
вносили гроб, и лузгал постовой горсть семечек. Опутанный травой, изъевший
дымом нос, сутулый ангел у погоста рос. Где летние сады под землю уходили,
и пух толстовской бороды торчал из антикварной пыли.
Был с ночью мой роман. Она собой являла буфеты, пастбища, сарайчики
вокзала; людские чучела носились по Неве.
Лишь небо деликатно отражало, что только надлежало видеть мне.
Я в комнате пустой лечу желудок чаем, и нос мой - красен, пухл, необычаен,
морковкой яркою маячит на стене. А с книг слетает мысли паутина; Мой
детский рыбий жир, мой грипп и скарлатина неслышно подбираются ко мне.
........
x x x
Заскрипела страница сырого огня, в облаке флагов ангелы звали меня, мы
улетаем, домик наш водоём, кто окликает меня одним из имён, он изменяет
меру свободы вещей, лёд высыхает, давится снегом ручей. В облаке рая яблоко
ада гниёт, лёд вытесняет из головы моей мёд, мы улетаем, небо наш порошок,
нам помогает свет твоего хорошо, облако сада видит меня далеко, ночью
ограда делит небес молоко, я на свободе, в чёрной струе молока, ты в
огороде, у белых колец родника. Пересчитай на пальцах всех земляных червей,
перечерти и пяльца глаз положи в ручей. Вены ручья скрипучи, ветер их гнёт
в саду, в месте, где лилий сучья пишут стихи в аду.
........
x x x
"Но тесна вдвоём даже радость утр."
М.Ц.
Ибо сон во сне глубже всяких бед, и на слово нет, отвечаешь нет. Просто яд
красив, корнеплоды яств пояснили мне, где они и я. Я весёлый плов, яблочный
пирог, поднебесный мох, вяленый горох. Я горбатый лещ и стоглавый змей,
подколодный клещ, ледяной злодей. Говорящий жабр, закалённый стог, я
помятый плащ, проволок моток. Я живу один, и в моём дыму вряд-ли, господин,
нужен ты кому. Никому не жаль черепашьих букв, обрывая сталь положу их в
суп. Завяжу их в сноп, убирая звук, поцелуем в лоб, избегая рук.
........
x x x
Нарцисс, я твой садовник есть. Ты спрятался в саду - мне он известен весь.
Пойду искать тебя. Не прячься чересчур. Вот земляника, верба, вот прищур
лукавой облепихи. Весь мой сад закончен осенью. Растения стоят не
шелохнувшись - в воздухе покой, лишь пыли шарик вьётся под ногой. Мой сад
побила цвель. Садовник пощажён. Сад выглядит как сор. Рос утренних трезвон,
когда в траве ищу тебя, о мой Нарцисс, приманивая крыс на треугольный рис.
В цветах полно цветов - нет чёрно-белых лиц, нет плосколицых сов,
собакомордых птиц. Лишь я и мой Нарцисс играем, позабыв cебя в листве
страниц и кучах прелых слив. Садовник я твой есть. Растеньям надо жить.
Засим, сбивая спесь, растенья просят пить. И я с ведром пшена, лия струну
воды, всё жду: вот выйдут на поляну мои сны. Ты в них живёшь, Нарцисс. Ты в
них, Нарцисс, живёшь. Пьёшь приторный кумыс, ешь приторную рожь. И я иду к
тебе, подснежники топча, втыкая в снег перо и голову грача. Я должен
опоздать и не найти тебя, иначе вспыхнет кровь - растения губя прольётся
кипяток, и выложит смола твой профиль на коре древесного ствола.
........
x x x
Небеса разложились на НЕ, БЕ и СА, поселилась под небом овсовая вса.
Открывай-же, прохожий, глаза:
Здесь слова рассыпаются в мелкую сыпь и по строкам слагается зыбь.
А лицо твоё мирно лежит на спине и слегка улыбается мне.
Я слегка покурил, но стою на ногах, вызывая восторженный окрик и ах!
Да помилует друга аллах.
Дождь закончился после того, как спасли предпоследнего жителя прошлой
земли, и иных мы найти не смогли.
Мы воскликнули: кто-же здесь слепит нам глаз? Ты откликнись, пожалуйста,
вдруг кто из нас различит у обочины час?
Но секунды бегут из-под твёрдой руки, и дорожную песню поют башмаки. Так
дорожные мысли легки.
Никого на дороге, и редкий из нас простоит без воздействия час.
Уж скорее воскликнет и нас обвинит, и разрушится древний повязанный скит.
Ничего уже не устоит.
........
x x x
Музыкальный щелкунчик, выскочка, перебежчик оживлённых трасс и дорог, твой
матросский костюмчик высушился, когда возле касс ты продрог. Поредел
перепончатый взгляд, когда ты проиграл аватар, червяки влезли в яблочный
сад и мангусты из горных отар. Мой татарский щелкунчик, щенок, ты зачем у
ограды лежал? Плохо почва на твой позвонок повлияла, как я предсказал.
Полежал бы ты лучше в пуху завершённого мною письма, пожевал бы тихонько
труху. Из-за пазухи вынешь сама ты сверчка пожелтевшего вдруг и морского
пустого ежа, отбиваясь от маленьких рук пустоты, неуютной как ржа.
- Вот я с ними начну горевать, поцелую сверчка прямиком, а с ежом я улягуся
спать, спать улягусь с морским я ежом. А кузнечика выгоню вон - от него
только скука и нудь.
- Я матросом пойду на понтон - отвечает щелкунчик - забудь! Я отправлюсь в
язвительный бар, был я сед - стану молод и юн. Стану самым бордовым из бар,
стану Клее, Кандинский и Клюн. Уберусь до верховьев реки, только выбью
летучий ковёр, буду замки, звонки и замки заменять на ореховый сор.
	- А орехи тебе для чего?
	- Не скажу, милый друг. Раз в году у подземных глухих берегов новоселье
справляем в аду.
	- Значит много таких же как ты?
	- Очень-очень. Всех не перечесть. Мы горелые любим цветы и небес
анилиновых жесть.
	- Вот бы мне посмотреть... Чудеса! Ты возьми меня, милый, с собой.
	- А сверчок, а овсовая вса? Вдруг ежу захотится домой?
	- Ну захочется, так и пойдём. Дом же близко, рукою подать.
	- Только мы уже не повернём. Нам нельзя поворачивать вспять.
	- Ты татарские шуточки брось!
	- На, лови, если сможешь поймать! Только мы уже не повернём. Нам нельзя
поворачивать вспять.
20.3.-25.11.95, Сочи
x x x
Ещё кругом лежат снега
А над Москвой уже
В зловещем небе красный мак
Расправил лепестки
Шевелит плавники волна
И красная звезда
Летит как птица через мост
Как бабочка летит
Вторая над мостом горит
Как ангел Азраил
И руки скользкие её
Лежат на фонарях
А третья в тишине ночной
Не говорит, о нет,
Она молчит набравши в рот
Задумчивой воды
1.4.96, пос. Октябрьский
НА ЗАТОЧКУ ХЛЕБНОГО НОЖА
Наточен хлебный нож. Теперь
Он режет слишком аккуратно,
Так что отрезанная часть
Мгновенно пристаёт обратно.
2.4.96, пос. Октябрьский
x x x
Из кромки лезвия, из лестницы субботней,
Из чрева хлеба, из морского ада,
Из густонаселённой преисподней,
Из облачных решёток зоосада
Моё изображение глаголет
Бегущих мелкотравчатых. Глаголы
Как виселицы родственные в поле
Хранят поступки пряного посола
Он побежал. Я закричал. Столкнулись
Две снежных сажени. Карабкались ступени,
Но наверху знакомые мелькнули,
Взбираться вверх пропало настроенье
Я устремился влево. Но за мною
На варварски кургузых коротышках
Летело безнадёжное земное,
Страдая тяжестью, свободною одышкой.
Из правой подвортни улыбалось
Льняное топорище. По эстраде
Ходил грачом портрет, поддатый малость,
И чешуя в его блестела взгляде.
Он посмотрел, как будто вытер руки.
На раму огнедышащую глядя,
Я отошёл. Толкали в спину звуки
Ключами били белые тетради.
Назад нельзя, я понял. В это время
Из темноты кружащегося снега
Упал к ногам раскрытый современник
С разорванными лёгкими от смеха.
И не имея выбора движенья,
Раскланиваясь, кашляя, смущаясь,
Имея в пищу дробные сомненья,
Сомненьями как манною питаясь
Я вижу птиц и ангелов и звёзды,
И густонаселённые глубины,
В которых как языческие розы
Цветут стихами кроткие равнины.
5.4.96, пос. Октябрьский
x x x
Озарением полон
Ты преподаёшь в лесной школе
Искусство книгокопания,
Физкультуру, душеведение,
Но где же ученики?
Ученики летают по полям
Роняя книги, падая с небес как зёрна,
Взрывая наст, выбрасывая снег.
Ученики летать устали
И спят под лиственницей,
А смысл из луж высовывает руки
И спящим щупает податливые лбы.
История подвижна словно ртуть.
Чтобы поймать её,
Приходится побегать по закоулкам
Запутанного времени,
Разглядывая на бегу
В каплях застывшей смолы
Лица потомков своих, праотцов.
Но вот они увидели меня
И словно белки верещат в испуге
Когда кидаю в них орехами слова
Просветы пустоты навеки закрывая.
10.4.96, пос. Октябрьский
x x x
В изломе головы татарина платок
И клятва на крови, и каменный цветок
Уретра мака, лакомый совет
И птицелов, в сети несущий свет.
Необратимо летнее тепло,
Татарских языков я ощущаю близость,
Пия пространств сырое молоко
И городов пылающую известь;
И пить напитки эти мне легко.
Психоанализом налиты зеркала,
Я - уголь, а вокруг меня - зола,
Чубатых куполов звенящие листы.
На мост заходит мост,
И далеко до слёз,
Но проще, чем твердить заученный вопрос,
Драконом лаковым переползти в кусты.
Там асмодея дых;
Видали пострашней
На пёсьих лапках.
Этот асмодей
Не видел никогда друзей моих.
Они в ретортах дуют силикон,
Булды смотреть, как глаз поднимет Он.
Притворно рассмеяться, дребезжа.
А Он - всего лишь часть любимых дней.
Вот песенка становится грустней
Поющего на жёрдочке чижа.
Ликует Голосовкер за плечом,
Но - лошади глаза; и как-то обречён-
но взял он пачку свежих сигарет.
Прочёл себя и засмотревшись слов
Не внял тому, как крался птицелов,
На клетки сетью разделяя свет.
12.4.96, 18:50, пос. Октябрьский
x x x
Где царевна бежала по мраку фаянсовых узких дворов,
И придворный холоп, хлопнув шапкой, пытался коня обуздать,
Я бреду-маракую и я всесторонне готов
Деревянною детской лошадкой смеющийся мир постигать.
Это жабы с тобой говорили по юности лет,
Это вил самолётик как выжига-хлыщ кренделя,
Это тлел и вонял горьким маслом железный литой пистолет
И впитав воду рек разбухала уныло земля.
Это молод ты был и царевны бежали гурьбой
Выгорать как страницы в истоме вдвоём вечеров.
Воедино сливались и конь и холоп молодой,
Превращаясь в кентавра из выпуклых видимых снов.
Среди мрака ночного и бьющейся в стены воды
Выползала как червь кольцевидная нитка-душа
Из раскрытого рта. Так стенали пустые сады
И воздушная лодка в горячих плыла камышах.
Где придворная детская чёрная крупная сыпь?
Дайте зелени мне для помазанья выжженных ран!
Заливался истошный товарищ, как пьяная мокрая выпь
И ему подпевал перекатывающийся стакан.
Вот - умелое дело, и ручка - остра и быстра,
Только руки, что корни у серых карельских берёз.
По антеннам тугая и спелая скачет шальная искра
И щекочет затылок, прокравшись под кость через нос.
Освещается лоб изнутри как светильник, но света
Ни вокруг, ни за спинами вязких расплывшихся крыш
Мне не видно. И песенка детская спета,
И в углу, как бумага, шуршит шаровидная мышь.
23.5.93, СПб
ПУТЕВОДНАЯ СЫПЬ
Путеводная сыпь расчертила сиреневый лоб
Ледовитого неба. Горит путеводная сыпь,
Словно кадмия капли, упавшие в чёрный сугроб,
Заводские колёса и кладки кирпичная зыбь.
Путеводная статуя тихо врастает в сугроб,
Хочет вспомнить прихожую, пористый снег позабыть,
Как забыла и детство, и хмурый отеческий лоб...
Над равниною площади спит путеводная сыпь.
Над равниною моря плывёт несгораемый гроб,
Рыба сорная в пене кричит как заморская выпь.
Путеводная сыпь расчертила сиреневый лоб.
Как осколки горит путеводная яркая сыпь.
5.6.93, СПб
ПЕСНЯ ТЛЕНА
Я не томлюсь хоть начинка сплыла и истлела
Мне остаётся сукно драгоценного тела
Мне остаётся клочок развихрённого мяса
Тема для опыта повести или рассказа
То что гноится душа - любопытство, ботаника трепет
Так превращаются в корни обильные некогда ветви
Так образуется почва на ниве земных увлечений
Жизнь преподносит рассвет увяданье и скорое тленье
Да без уныния я наблюдаю за смертью эмоций
Спит Арлекин на обложке издания Гоцци
Жук скоростной разбивается в пыль о фрамугу
Пальцы слагаются в кукиш навстречу пришедшему другу
Что улыбаетесь или мерещится эта улыбка
На сердце спокойно. На сердце прохладно и зыбко
Мохнатоногий сатир распахнул увлекательно книгу
Ватную скрипку слепил подражать стал ребячьему крику
Руки лукавые выгнул в паху чёрный дым разгоняет
И удалившись бумажный портрет истязает
Я не печален. Спокойствие вечного духа
Делает крик невозможно далёким от слуха
Пусть развевается сна беспредельного знамя
Синее белое пыльное хладное пламя
Снегом укройте меня защитите щетиной метели
Крест сколотите из мяса жестокого ели
Банку консервную полную блещущей меди
В руки вложите. Пусть тихими будут соседи.
Пусть соловей расклюёт погребальную песню
Между ступеней идущих под облако лестниц
Песню спокойствия, песню свободного тлена
Песню усталости праха распада размена
8.6.93, СПб
x x x
У. М.
За короткие пальцы спасибо тебе говорю,
Улыбаюсь и вижу как в пламени синем горю.
Но горю не горюя, горю без сознания бед,
Без сознания времени прожитых в пламени лет.
За улыбку ребячую выбор твой благодарю,
За оскомину, соду и клятву чужому царю,
За поломанный ноготь и водочный запах души,
За горящее озеро - выплыви и не дыши.
За провисшую щёлочку я остаюсь у тебя,
Муравьиное золото вялым щипком теребя,
Распуская по телу клубок перепутанных вод,
Постигая созвучие трёх переправленных нот.
За ландскапты и пастбища шеи, ладони, плечей
Говорю я спасибо фигуре ушедшей, но чьей?
И чьему, и кому, и зачем говорить до свидания мне,
Пробираясь сквозь лес, проплывая в ручье на спине?
До свиданья тебе говорю я, прощай, до свиданья, привет.
И булавкою палевый лист приколю к молодой голове,
И бульваром помчусь, а вернее сказать - потеку,
Как бежит лист огня от кровати твоей к потолку.
Вот и кончилось лето, сгорели и выцвели дни.
Не спеши и остынь, успокойся, прощай, не гони
Лошадей бесноватых, серебрянных быстрых мышей,
Глинобитную линию вязкой слюною зашей.
Я один, и зачем говорить мне тебе успокойся, прощай,
Натыкаясь на стрелы и завязи тёмных побегов плюща,
Не сгибая колен, лисьей шапки не сняв с головы,
Не коря за отсутствие сцен, повторяя как галка увы.
Я уже выхожу и я вижу, тебе говорю,
Как теку не сгорая, как плавлюсь, горюя горю,
Выпуская из рук темноту и слепых голубей,
Образуя созвездие тихо сгоревших людей.
Я сгорел как число, как обломок звучащего сна,
Словно сладкий туман, говорящая вата окна,
Я сгорел, словно золото в чёрных ладонях угля,
Как цветочный песок, что весной украшает поля.
Как игла в тишине ярко-синих настойчивых вод,
Как обилие линий, как яркий сочащийся плод,
Как последнее слово, еще не покинув гортань,
Как малиновый куст, крестовина, дуга и герань.
Я сгорел словно зло, словно бабочка в порах земли.
Отпускаю тебя, уходи поскорей, не юли,
Не раскручивай стен, отпускаю тебе говорю,
И горю не горюя, уже не горюя горю.
Вот и кончено пламя, слепой говорит потолок.
Остаюсь у тебя за калитку расставленных ног,
За пустые пространства, за полости и пузыри.
Успокойся, остынь, не спеши, говорю, не гори.
Вот и всё, вот и небо, вот чёрное небо вокруг,
Белый пар, красный цвет, лист зелёный храню, тихий друг,
И храню не горюя, тебе не о том говорю,
Говорю до свиданья, и в воду спускаюсь, угрюм.
Вот и дно, где же корни, где люди двора моего?
Все сгорело сказали, осталось всего ничего:
Только кожа и лезвия, белая яркая сталь
Остаётся как птица, ей тоже сгоревшего звука не жаль.
Вот и белая смерть, вот и чёрный кристаллик зрачка,
Ощущение выстрела, вымпела, просто сухого щелчка.
Черно-белая плоскость деревьев, заборов, садов,
Городов без людей, говорящих пустых городов.
Успокойся, товарищ - вот вата, занозы и бинт,
И больничные рамы на петлях сырых крестовин,
Ты устал и так долго на талую воду глядел,
Рассуждая о сне. Так чего ж ты, приятель, хотел?
Это сон, я сказал тебе; ты ведь соскучился, так?
Закрывай же глаза, засыпай без сомнений, дурак,
Помня пальцы короткие и закорючки бровей
И зазубрины взгляда во сне заболоченном грей.
Расставайся, отчаливай, прыгай, тебе говорю,В равноденствие букв, звуковую
пустую зарю,В околесицу символов, знаков, святых и ухоженных мест,Где не
вспомнит родитель и охристый вепрь не съест.
Заплутал - так не бойся, а грейся в еловом снегу,Это лучше, чем пальцы до
крови сбивать на бегу,Засыпай человечек, как камешек в шапке царя,Ничего не
запомнив, о будущем не говоря.
Засыпай, до свидания, друг золотой, засыпай,
Разноцветное варево талых снегов забывай,
И гори не горюя, как я не горюя горю -
Так тебе говорю я. Вот так я тебе говорю.
11.12.93
x x x
Иллюзии мои, чем вас питать?
Вы умираете. От голода и снега?
От обезвоженности встречного лица,
От конской поступи ругающихся мавров.
Иллюзии... Как сморщенные дети,
Вы Ницше чистите, что мёрзлую картошку,
И вылущив оборванную нитку,
Мне говорите, что пришла пора
Последних убегающих трамваев,
Корявых чёрных роз на тонких ножках,
Протухшей убывающей воды.
Задумчив я, и не пишу в тетради
Про лучезарный посох, про изюм,
Про недотыкомок, про Игоря и Ольгу,
Лежащих в тлелой груде покрывал.
К чему мне среднерусские равнины,
Когда не справлюсь и с глухими бугорками,
Покинутый, оставленный без сил.
Иллюзии орехов не едят,
Не пьют прогорклого туманящего пива,
Чем я питаюсь - им так не прожить.
Им бронзу подавай, или девичий профиль,
Иль руку без кольца,
Но можно и с кольцом,
Ведь никогда не отставали друг от друга
Безнравственность и романтизм.
Всегда
Соседствуют ущербные пейзажи
С дремотной парой, пьющей из фонтана,
С рогатым алым чортом в тёмном гроте,
С глумливым, рвущим ткани Арлекином...
Воспоминания выращивают мох.
И я, подняв дрожащий силуэт,
Бреду в горячем мареве похмелья,
Как император, проигравший битву,
И вынужденный отступать пешком,
Истратив всех слонов на переправу,
Держащий хобот в согнутой руке.
И я, подняв отчётливый, медальный,
Свой медный профиль,
Ухожу сердито
В разверстый зев изломанной ограды,
В нелепицу и ругань закоулков
Курортной жизни, злой и дорогой.
Иллюзии идут за мной как дети,
И тихо повторяют: - Папа, папа...
А я, как будто их не замечая,
Скриплю зубами, двигаясь вперед.
24.3.94. 13:08
x x x
Люблю смотреть в костёр из скверных дневников,
Как рушатся слова для тех учеников,
Что