Электронная библиотека
Библиотека .орг.уа
Поиск по сайту
Художественная литература
   Стихи
      Крамер Теодор. Зеленый дом -
Страницы: - 1  - 2  - 3  - 4  - 5  - 6  - 7  - 8  -
тра и днем все было б чин по чину, любой бы кушал то, что заказал, но к вечеру бы скидывал личину и наполнялся жизнью сад и зал. Клиенты без различия, без ранга с охотой стали бы наверняка вальсировать и приглашать на танго, хлебнув вина, а можно - молока. Не пачкались бы скатерти, салфетки, не преступало меры озорство, скандалы были б очень-очень редки, а может быть - совсем ни одного. И мне порой приятно было б тоже припомнить золотые времена: я выходил бы в залу к молодежи и вместе с нею пел бы допоздна. СТАРОМУ БРОДЯЧЕМУ ЦИРКУ На юр, среди чертополошин, где спокону не живал никто, объявился цирк - не зван, не прошен: стало воздвигаться шапито. В пересохший грунт вонзились колья, вздулись тенты, словно паруса, и фургоны, встав среди приволья, дым понаправляли в небеса. Все чуть-чуть проржавлено, погнуто, отовсюду только лязг да скрип, непорядок в ячеях батута, очень плохо смазан кривошип; агрегат внушает беспокойство всем, кто цирк считает ремеслом: как ни жаль, но сдать бы все устройство, кажется, пора в металлолом. Старый цирк, времен былых осколок, сколько ты скитался до сих пор! Но, зайдя в деревню ли, в поселок, где уж там рассчитывать на сбор. По местечкам, по глубине тяжко натаскавшись поперек и вдоль, ты пришел в столицу, побродяжка: может, да и выгорит гастроль. Но включают радио так рано - с ним ли бой вести, в конце концов? Победишь ли власть киноэкрана звуками фанфар и бубенцов? Знай ты, сколь житье в столице туго, ты бы к нам, пожалуй, ни ногой! Или понял, что у нас для друга все-таки найдется грош-другой? Наперед провал не предрекая, кинь же вызов с пустыря судьбе, верь же, что какая-никакая соберется публика к тебе. Старый цирк, пускай случится чудо: отдохнуть в сырые вечера пусть придет как можно больше люда под заплаты твоего шатра! В ПОЛЕ На гравии блестя слегка, мерцают дальние огни. Еще острей от ветерка тяжелый аромат стерни. Темны пространства пустырей, струится сырость от земли, шуршат крапива и кипрей, и псы разлаялись вдали. Для мака время подошло дозреть, коробочки клоня, Твоей руке сейчас тепло: она касается меня. Движенья ветра так слабы, и вьются у моих висков одни лишь пенные клубы почти незримых мотыльков. Твой стон и сладостен, и слаб, и мне сегодня стоит он не больше, чем любой из жаб под норость выбранный затон. Струится вглубь тяжелый сок, миг длится, жизнь уходит прочь. Под пальцами опять песок, уже к концу подходит ночь. УГЛЕПОГРУЗЧИКИ Они сошли с асфальтовой дороги, направились к платформе прямиком. Бурты угля, как горные отроги, лежали, припорошены снежком. Они лопаты взяли, и умело, без лишней спешки, принялись за дело. Присели, ощутив усталость в теле, забыв про холод и про темноту, и хлеб со смальцем деловито ели, подолгу крепкий чай держа во рту, на ребрах чуя - такова работа - бельишко, задубевшее от пота. Когда иссякла ночь, и уголь тоже, казалось им - кто знает, почему - они грузили уголь, но, похоже, только уголь, но еще и тьму; легко ли он дается, час полночный, тяжелый час дороги сверхурочной?.. ЗИМНИЙ САДОВНИК Помидоры последние сняты с кустов, догорели ботва и листва. Сад ухожен, и пуст, и к морозу готов, и шуршит под граблями дресва. Розы вкопаны в грунт, как обычно зимой, все закончено, и потому я сезонных рабочих отправил домой, чтобы с садом побыть одному. Только вяло глядит из песка сельдерей, да по трубам шумят ручейки, и на грядках, за стеклами оранжерей, из земли прозябают ростки. Соки съежены стеблях, кончается год, солнце медлит всходит поутру, и дрожащий на уксусном дереве плод морщит старческую кожуру. С каждым днем все жесточе, все злей холода, и порою рукам тяжело спозаранок садовничать, - лишь иногда дышит в стекла скупое тепло. Одинок я, набрякшие трубы грубы, но стою, примирен до конца с жизнью, ибо она не презрела судьбы клубня малого и деревца. Будь прославлен, о город, цветущий для всех в дни, когда облетели давно даже астры в саду, - будь прославлен, орех, постучавшийся веткой в окно; снежноягодник, - зрелая крепость ядра, стекленеющих ягод литье - будь прославлена, первых метелей пора и земное служенье мое. Кровь еще горяча, - я не думал вовек, что она так чиста и жарка, что еще пощадят меня ветер и снег, как щажу я на ловле малька. Так, сегодня я - дым, отогревший в горсти пробужденное семя и всход, слаб и мал, как они... Но не должен пройти мимо тех, кто еще расцветет. СТАРИК У РЕКИ Где город кончается и переходит в поля, где илом и гнилью прибрежной пропахла земля, замшелый рыбак доживает свой век, и вода течет с незапамятных лет сквозь его невода. В привычку - стряпня и починка сетей старику, из города носит и нитки, и шпиг, и муку; он дружбы не водит ни с кем, но со всеми вокруг знаком, и выходит к порогу на первый же стук. Бывает, зайдет поселенка, укупит леща, к нему плотогоны погреться бредут сообща, садятся к столу, коль погода снаружи дурит, и все умолкают, когда старикан говорит о мерном теченьи реки, о сетях на ветру, об илистых поймах, о рыбе, что мечет икру, и губы похожи его на сочащийся сот, на гриб-дождевик, от которого споры несет, - даются слова все трудней и трудней старику, не так уж и много рыбак повидал на веку, и за день устал, и давно задремать бы ему, и сплавщики тихо его покидают в дому. x x x Там, где копоть кроет подъездные ветки, что ведут до самых заводских ворот, ни пырей, ни вязель не хранят расцветки, щелочью и маслом вымаран осот. Там земля буреет, напрочь обесплодев, вар, лоскутья толя, словом, хлам любой уминают фуры тяжестью ободьев, так же, как известку и кирпичный бой. Сколь травы полоски ни грязны, ни узки, но полны рабочих в середине дня: смотрят, как шлагбаум весь дрожит при спуске, как шагает крана черная клешня. Здесь, когда не жарко, топчутся подростки, поиграть у рельсов тянет детвору, - ветхий мяч футбольный ударяет в доски, и скрипит штакетник пыльный на ветру. Угасают трубы по гудку, покорно прочь выходит смена, молча, по-мужски, медленно, как будто глины или дерна тащит на подошвах грубые куски. Газ на стены светит сумрачно и тяжко, ветер наползает, гулок и глубок, - только на коленях нищий старикашка спичечный в отбросах ищет коробок. УЛИЧНЫЕ ПЕВЦЫ Вот-вот от трясучки каюк одному, щербат и потаскан другой; в потемках поют возле входа в корчму, однако ж в нее - ни ногой. Гармонику, дрожью измотан вконец, терзает бедняк испитой, и такт отбивает щербатый певец по донцу кастрюли пустой. Плетутся сквозь город с утра до утра; от песни - один лишь куплет остался, - так редко в колодец двора летит хоть немного монет. От кухонь едой пригоревшей несет; подачки дождешься навряд; но все же у каждых дверей и ворот фальцетом, как могут, скрипят. Пьянея от горечи зимних годин, бредут по кварталам в тоске: о мыльной веревке мечтает один, другой - о холодной реке. x x x Опять акация в цвету. Одето небо серизной, струится отблеск фонарей вокруг антенн и вдоль дверей, шипит роса, густеет зной. Опять акация в цвету. Жара от стен ползет во тьму и в горло, как струя свинца. Коль денег - на стакан пивца и только, так сиди в дому. Опять акация в цвету. Сгущает небо духоту, которой без того с лихвой, Кто похотлив - тот чуть живой, а кто болтлив - тот весь в поту. Опять акация в цвету вскипает, сладостью дыша. Ночною болью обуян любой, кто трезв, любой, кто пьян, кто при деньгах, кто без гроша. Жара, дыханье затрудня, растет, лицо щетина жжет, спина в поту и высох рот - довольно, отпусти меня! Опять акация в цвету! ЩЕТИНЩИК Ну, щеточник - еще рюмашку тминной! Ты мне мозги не вкрутишь с кислой миной; учти: за просто так не отдаю щетинку первоклассную мою! Ты как считаешь - дела нет вольготней, чем прятаться часами в подворотне с товаром, - иль попробуй-ка спроста поразбирать щетинку на сорта! Свинью сработал - стало-ть, взятки гладки? С хавроньи жирной - шиш возьмешь окатки, на тощей ты, паскудник, уясни - несортовые вычески одни! Ну нет, моя работа - не игрушки! Бывает - целый день нигде ни хрюшки, придешь домой с полупустым мешком и через силу шпаришь кипятком. Гони деньгу, не то возьмешь с нагрузкой! И не морочь мне голову утруской, и не качай по дурости права - не то товар получмшь черта с два. ДЕСЯТЬ ЛЕТ АРЕНДЫ Возьми с собой корзинку и вино, иди и подожди в саду за домом; сентябрь настал, - безветрено, темно, и звезд не перечесть над окоемом. Попозже я приду, - разлей питье, - и парники, и астровые грядки - здесь все отныне больше не мое и завтра надо уносить манатки. Вот артишоки, - ты имей в виду, я сам испек их, так что уж попробуй. Я десять лет трудился здесь, в саду, здесь что ни листик - то предмет особый. Налей по новой. Десять лет труда! Зато - мои, зато хоть их не троньте. Я пережил подобное, когда лежал, в дерьмо затоптанный, на фронте. Страданье - не по мне: меня навряд возможно записать в число покорных, - но слишком мал доход с капустных гряд и ничего не скопишь с помидорных. Не знал я тех, кем брошен был в дерьмо, не знаю тех, кто гонит прочь от сада. Хлебнем: понятно по себе само, что верить хоть во что-нибудь да надо! Я верю в горечь красного вина, что день сентябрьский - летнего короче, что будет после осени - весна, и что на смену дням - приходят ночи; я верю ветру, спящему сейчас, я верю, что вкусил немного меда, что вещи слишком связывают нас, что из-за них нам хуже год от года. Куда пойду, - ты спросишь у меня, - и заночую на какой чужбине? Вьюнку ползти далеко ль от плетня, легко ли с грядки откатиться дыне? Шуршит во мраке лиственный навес, печаль растений видится воочью, - синеет в вышине шатер небес, и не вином я пьян сегодня ночью. ПРОЩАНИЕ С ЛЕСНЫМ СКЛАДОМ Черный иней лег на весь придворок, никнет плющ, из жизни уходя. У кочнов торчат ряды подпорок, серые от ветра и дождя. Над землей струится в позднем блеске влажных испарений жалкий тюль, но вот-вот мороз ударит резкий, отливая череды сосуль. Из-под бревен все свои пожитки я уже достал, из тайника; я нередко на манер улитки заползал туда для холодка, и лежал, задремывая кротки, все дела забыв, само собой, прорастала в волосах яснотка и ласкался ветер голубой. Дома будет потеплей, посуше, но тоскливей, да и голодней, - там нельзя лежать и бить баклуши, отдыхать по стольку долгих дней; семечек возьму, на косогоре оглянусь на склад в последний раз - нет, не звезды погасил цикорий, это сам я вместе с ним погас. ШЕЛУШИЛЬЩИКИ ОРЕХОВ Они сидят вокруг стола в каморке, и перед каждым сложены рядком орехов строго считанные горки, - скорлупки знай хрустят под молотком; работают меньшие на подхвате - не так-то просто ядрышко извлечь, - в коробку, под замок его, к оплате, все остальное - на растопку, в печь. Вот - перерыв; нехитрая уборка, сметается метелкой шелуха: молчат и полдничают - только корка похрустывает, пыльна и суха. Но передых сомнителен и хрупок: конечно, подремать бы малышне, однако нужно ядра из скорлупок вылущивать, едва не в полусне. Частицы шелухи изъели горло, но длится труд: у взрослых и детей шершавой пылью легкие расперло и выступает кровь из-под ногтей. Спина и руки сведены ломотой, хлеб, горсть орехов и бутыль вино - как хорошо... Коли, лущи, работай, лущи, коли, старайся дотемна. ЗИМНЕЕ ПАЛЬТО В шалманчик за рынком приходит с утра безногий при помощи двух костылей; он мрачен, - крепленого выпить пора, - садится у печки, куда потеплей. Приплелся сюда через силу - зато сейчас помягчеет блуждающий взгляд: он ласково зимнее гладит пальто - его по часам отдает напрокат. Пальто - это вещь недурная весьма: и плечи на вате, и полы до пят, вдоль борта идет голубая тесьма, ну, правда, нагрудный карман плоховат, ну, правда, на швах и под воротником подкладочный светится войлок-злодей; дешевым пропахло пальто табаком и потом просительских очередей. В шалманчик к семи забежит человек, заплатит что надо - и вмиг за порог ныряет в пальто под начавшийся снег, - прокатчик покуда сыграет в тарок: он шлепает карты на стол тяжело, глядит на часы; наконец, доиграв: прокатное время, глядишь, истекло - уже не пора ли насчитывать штраф? ХОЛОДНЫЙ РЯД ФАБРИЧНЫХ ТРУБ Безмолвен город, и квартал торговый стоит пустым, как будто снова ждет: поторговаться, но купить готовый, куда-то схлынул начисто народ. В витринах понаставлено умело всего, что задержать могло бы взгляд; однако продавцы сидят без дела и нервничают, если к ним звонят. В слободках - скука без конца, без края, играют в карты, оседлав скамьи, лучам светила, как бы загорая, подставив спины потные свои. Домой - к чему ходить: обед несложен - всего-то коркой размешать бурду, и, вынув ложку, как кинжал из ножен, скрипя зубами, взяться за еду. Придут под вечер из лесу подростки, с почти пустой корзиной ли, с мешком, - Там - ягоды, и высохши, и жестки, - мамашам их предъявят со смешком, к порогу выйдет, тощей самокруткой затянутся, не разжимая губ, и долго смотрят с ненавистью жуткой в закат, на стылый ряд фабричных труб. СТОЧНЫЙ ЛЮК Измотан морозом и долгой ходьбой, старик огляделся вокруг, подвинул решетку над сточной трубой и медленно втиснулся в люк. Он выдолбил нишу тупым тесаком, спокойно улегся во тьме, то уголь, то хлеб он кусок за куском нашаривал в жидком дерьме. Почти не ворочался в нише старик, и видел одних только крыс, лишь поздний рассвет, наступая, на миг в решетку заглядывал вниз. И зренье, и слух отмирали в тиши, и холод как будто исчез, и дохли в одежде голодные вши, утратив к нему интерес. И был он безжалостно взят за грудки, и вынут наружу, дрожа, и тщетно пытался от грозной руки отбиться обтеском ножа. ВЫДВОРЕНИЕ ИЗ ПРИЮТА ДЛЯ СЛЕПЫХ Богадельная стала свалкой гнили, из отбросов стряпалась жратва - и слепые щеточники взвыли, и качнуть надумали права. Семеро пожаловались хором - персонал, выходит, нерадив, - расползлись, чуть живы, по каморам, с жалобой к опекуну сходив. Натыкались на углы страдальцы, там, где ковыляли столько лет, по-слепецки налагали пальцы на любой попавшийся предмет, - медленно валандались по дому от добра искавшие добра, и, соседям разгоняя дрему, что-то бормотали до утра. И, когда рассвет забрезжил хмурый, каждый был на лежбище своем трижды и четырежды, как шкурой, позамотан щеточным сырьем. Думали - начальство гнев ослабит, и до смерти бы лежали так, - но к обеду с кошта снятых ябед выперли из дома, как собак. ПРИЕМ В ДОМ ДЛЯ ПРЕСТАРЕЛЫХ Отныне - вот постель твоя. Одежку в этот шкаф повесь. Следи, чтоб не было нытья: у нас оно не в моде здесь. Вот эти тапки забери. Клопов не бойся, нет почти. Крючок на фортке - изнутри. Запомни все, и все учти. Нас будет четверо: уснем, увидишь, легши по местам. Мы в коридор выходим днем, Курить, понятно, только там. Как видишь, койки широки: да ты лежал ли на такой? К покою склонны старики, так ты уж нас не беспокой. Здесь может разное бывать. Не делай удивленный вид, не лезь, коль кто начнет кивать и сам с собой заговорит. Ну, я пойду. Тебе - впервой. Подумай, полежи ничком. Когда черед настанет твой, то будь приветлив с новичком. ЖИТЕЛИ ВАГОНА Вагон, бесплатная квартира, стоит на рельсах тупика. Сюда доносится из мира далекий лязг товарняка, тут служит лестницей подножка, - каморка, может, и мала, а все же места есть немножко для колыбельки, для стола. Живущим здесь - не до уюта, здесь громыхают поезда, от трассы - тяжкий дух мазута и гарь, - а впрочем, не беда: и здесь судьба дает поблажки, жизнь хочет жить - и потому не могут не цвести ромашки, и все-таки цветут в дыму. Нам ни к чему людская жалость, возьмем лишь то, что даст земля: запрем вагон, побродим малость, вдоль рельсов наберем угля. Живем легко, не ждем напасти, мир, как вагон забытый, тих: видать, о нас не знают власти, а мы не жаждем знать о них. ПО ПОВОДУ НАСИЛЬСТВЕННОЙ СМЕРТИ ВЛАДЕЛЬЦА ТАБАЧНОГО КИОСКА Лавочник-табачник, из воды у плотины всплывший поутру, были губы у тебя худы и дрожали в холод и в жару. Вышла смерть тебе - последний сорт, да и жизнь - не шибко хороша: был ножной протез, как камень, тверд, и усы торчали, как парша. Жил один ты долгие года, тишина звенела в голове; ставню опускали ты, лишь когда улицы тонули в синеве. Но порой нырял ты в темноту, и тогда захватывало дух: у канала, на пустом мосту ты ловил подешевевших шлюх. И, над ними обретая власть, средь клопов, с отстегнутой ногой, ты желал повеселиться всласть, расплатившись кровною деньгой. Знал ты этой публики пошиб, и наутро звал себя ослом: потому, когда серьезно влип, понял, что имеешь поделом. Эту дочерь городского дна ты узнал, дрожащий, в тот же миг, как тебя окликнула она, мертвой хваткой взяв за воротник, - вынырнул босяк из темноты, вынул нож, - и был ты с босяком в миг последний так подумал ты - вроде как бы даже и знаком. И, умело спущенный в канал, даже без нательного белья, ты в воде про то уже не знал, как наличность плакала твоя, вся истаяв к утренним часам: оба руки вымыли в реке, а потом, как ты бы сделал сам, пили и дрожали в кабаке. ШАГИ Вцепившись в набитый соломой тюфяк, я медленно гибну во

Страницы: 1  - 2  - 3  - 4  - 5  - 6  - 7  - 8  -


Все книги на данном сайте, являются собственностью его уважаемых авторов и предназначены исключительно для ознакомительных целей. Просматривая или скачивая книгу, Вы обязуетесь в течении суток удалить ее. Если вы желаете чтоб произведение было удалено пишите админитратору