нному, то может показаться, что предлагаемое ими более реализуемо; однако где же сегодня они найдут "кельтизм" в чистом виде и к тому же одаренный достаточной жизненной силой, чтобы можно было бы принять его в качестве точки опоры? Мы не говорим здесь об археологических или даже просто "литературных" реконструкциях, как может показаться; речь идет совершенно о другом. Это правда, что весьма узнаваемые и еще используемые кельтские элементы дошли до нас через различных посредников, но эти элементы далеки от того, чтобы представлять собою полноту традиции, и самое поразительное это то, что та цивилизация, в странах которой она некогда жила, теперь знакома с нею гораздо меньше, чем те многие цивилизации, которые всегда были чужими для этих самых стран; не правда ли, есть о чем задуматься, по крайней мере для тех, кто не порабощен полностью предвзятой идеей? Более того, во всех подобных случаях, когда дело имеют со следами исчезнувших цивилизаций, понять их можно на самом деле лишь через сравнение с тем, что есть сходного в традиционных цивилизациях, еще живых. То же можно сказать и о средних веках, где встречается многое такое, значение чего утрачено для современных западных людей. Это установление контакта с традициями, дух которых всегда жив, есть единственное средство оживить то, что еще способно к существованию; и в этом, как мы уже говорили много раз, одна из самых больших услуг, которые может предоставить Восток Западу. Мы не отрицаем уцелевшего остатка некоего "кельтского духа", который еще может проявляться в различных формах, как это и было уже в разные эпохи, но когда нас уверяют, что всегда существуют некоторые духовные центры, в полноте хранящие друидскую традицию до наступления нового порядка, то мы ждем, чтобы нам предоставили доказательства. Нам это кажется очень сомнительным, если не совсем невероятным.
Истина состоит в том, что сохранившиеся кельтские элементы в средние века были большей частью ассимилированы христианством. Легенда о "Святом Граале" со всем тем, что с ним связано, пример в этом отношении особенно значимый и плодотворный. Впрочем, относительно западной традиции мы полагаем, что если ей удастся восстановиться, то она обязательно примет внешне религиозную форму, в самом строгом смысле этого слова, и что эта форма может быть только христианством, так как с одной стороны, другие возможные формы уже давно чужды западной ментальности, а с другой, только в одном христианстве, и скажем еще точнее, в католицизме, находятся на Западе остатки еще выжившего традиционного духа. Все "традиционалистские" попытки, которые не учитывают этого факта, неминуемо придут к поражению, потому что у них нет никакого основания. Слишком очевидно, что опираться можно лишь на то, что действительно существует и что там, где нарушена непрерывность, можно получить только искусственное восстановление, которое не будет жизнеспособным. Если возразят, что само христианство в наше время не находит истинного понимания в его глубоком смысле, то мы ответим, что оно по крайней мере, сохранило в самой своей форме все то, что необходимо, чтобы предоставить то основание, о котором идет речь. Менее химерической попыткой, даже единственной, которая не натыкалась бы на непреодолимые препятствия непосредственно, была бы та, которая имеет целью восстановить нечто сравнимое со средними веками, учитывая изменение обстоятельств; а для всего того, что полностью утрачено на Западе, следует обратиться к традициям, которые сохранились полностью, как мы только что говорили, а затем выполнить работу по адаптации, что может быть лишь делом специально созданной элиты. Обо всем этом мы уже говорили; но хорошо еще раз это повторить, потому что в настоящее время слишком распространились неосновательные мечтания, а также потому, что следует понять, что если восточные традиции в их чистой форме с успехом могут быть ассимилированы элитой, которая как бы по определению должна быть вне всяких форм, то они, без сомнения, никогда не смогут быть ассимилированы, даже при непредвиденных изменениях, большинством западных людей, для которых они вовсе и не созданы. Если западной элите удастся сформироваться, то для того, чтобы она могла исполнить свою функцию, истинное познание западных учений будет для нее необходимым по указанной нами причине, но те, кто всегда ищет выгоды от своего труда и которых всегда будет большинство, могут совершенно этого и не осознавать; влияние, которому они будут подвергаться, не подозревая об этом, и всегда с помощью совершенно ускользающих от них средств, из-за этого не станет ни менее действенным, ни менее реальным. Мы никогда ничего другого и не утверждали, но считаем своим долгом повторить это еще раз как можно более четко, потому что если мы и не должны ожидать, что нас поймут полностью все, то мы по крайней мере стремимся к тому, чтобы нам не приписывали совершенно чуждых нам намерений.
Но оставим теперь в стороне все предвосхищения, потому что нас должно больше всего занимать настоящее положение вещей, и вернемся на некоторое время еще раз к идеям реставрации "западной традиции", в том виде, какими мы можем их наблюдать вокруг нас. Всего одного замечания достаточно, чтобы показать, что они не совсем "в порядке", если можно так сказать: они почти всегда зачинаются в более или менее осознанном духе враждебности по отношению к Востоку. Даже те, кто хотел бы опереться на христианство, иногда, надо отметить, бывают воодушевлены этим духом; представляется, что они прежде всего стараются обнаружить противоположности, которых в реальности совсем нет; так, мы слышали высказывание такого абсурдного мнения, что если одно и то же встречается в христианстве и в восточных учениях и выражается в обоих случаях в почти тождественной форме, то тем не менее значение этого в обоих случаях разное, даже противоположное. Те, кто высказывает подобные утверждения, тем самым доказывают, что каковы бы ни были их притязания, они не продвинулись далеко в понимании традиционных учений, потому что они не усматривают фундаментальной тождественности, скрывающейся за всеми различиями внешних форм и даже там, где эта тождественность становится совершенно явной, они все еще сопротивляются ее признанию. К тому же они рассматривают само христианство совершенно внешним образом, не отвечающим понятию об истинно традиционном учении, предлагающем для всех порядков полный синтез; им не достает именно принципа, и в этом они заражены гораздо в большей степени, чем могут предположить, тем самым современным духом, против которого они хотели действовать. Когда им приходится использовать слово "традиция", они, разумеется, берут его не в том смысле, что мы.
В умственном беспорядке, характерном для нашей эпохи, одно и то же слово "традиция" стали применять ко всему без разбора, часто к неимеющему значения, как например, к простым ничего не значащим и иногда недавнего происхождения обычаям; мы уже упоминали о заблуждениях такого рода относительно слова "религия". Надо остерегаться этих неправильностей языка, в которых передается вырождение соответствующих идей; из одного того, что кто-то себя называет "традиционалистом", не следует, что он знает, пусть даже несовершенным образом, что есть традиция в истинном смысле этого слова. Мы же, со своей стороны, отказываемся называть этим именем все то, что существует в чисто человеческом порядке; было бы уместным специально заявить об этом теперь, когда каждое мгновение можно, например, встретить выражение "традиционная философия". Философия, даже если она действительно то, чем она может быть, не имеет никакого права на это имя, потому что она целиком остается в рациональном порядке, даже если она и не отрицает того, что его превосходит; она есть только конструкция, созданная человеческими индивидами, без вдохновений и откровений иного какого-либо рода, или же, чтобы все это резюмировать в одном слове, потому что она есть нечто, по существу, "профанное". Впрочем, вопреки всем иллюзиям, которыми некоторые люди довольствуются, никакая "книжная" наука не сможет, разумеется, восстановить ментальность расы и эпохи. Для этого нужно нечто иное, чем философская спекуляция, которая даже в самом благоприятном случае, осуждена по самой своей природе оставаться внешней и гораздо более вербальной, чем реальной. Чтобы восстановить утерянную традицию, чтобы ее оживить поистине, нужен контакт с живым традиционным духом, а как мы уже сказали, еще полностью жив этот дух только на Востоке. Так же для Запада верно, что это предполагает прежде всего стремление возвратиться к этому традиционному духу, но это может быть только лишь одно простое стремление. Некоторые движения "антисовременной" реакции до сих пор возникавшие, впрочем, весьма неполные, по нашему мнению, только лишь укрепляют нас в этом убеждении, так как все это, несомненно, превосходное в своей негативной и критической части, тем не менее, весьма далеко от восстановления истинной разумности и развивается лишь в границах довольно узкого умственного горизонта. Тем не менее, это уже кое-что, в том смысле, что в этом - знак состояния духа, ни малейшего следа которого нельзя было найти еще несколько лет назад; если не все западные люди удовлетворены исключительно материальным развитием современной цивилизации, то для них это, может быть, знак того, что надежда на спасение еще не полностью потеряна.
Как бы то ни было, если предположить, что каким-то образом Запад вернется к традиции, то его оппозиция к Востоку тем самым оказалась бы снятой и перестала бы существовать, потому что она родилась только от факта отклонения западной цивилизации и на самом деле это оппозиция между традиционным и антитрадиционным духом. Таким образом, если бы возвращение к традиции произошло, то в противоположность тому, что полагают упоминавшиеся нами люди, среди первых результатов в настоящее время была бы непосредственная возможность соглашения с Востоком, как это есть между всеми цивилизациями, обладающими сходными или эквивалентными элементами, и только между ними, потому что это суть элементы, составляющие почву, на которой это соглашение может осуществиться надлежащим образом. Истинный традиционный дух, в какую бы форму он ни был облечен, по сути всегда один и тот же, всегда и повсюду; различные формы, которые специально приспособлены к тем или иным ментальным условиям, к тем или иным обстоятельствам места и времени, суть только лишь выражения одной и той же истины. Но надо оказаться в порядке чистой интеллектуальности, чтобы за всем этим видимым многообразием открыть это фундаментальное единство. Именно в этом интеллектуальном порядке находятся принципы, от которых обычно зависит все остальное, в смысле более или менее удаленных последствий и применений. Следовательно, надо прежде всего согласиться именно относительно этих принципов, если хотят достичь соглашения поистине глубокого, потому что в этом все существо дела, и начиная с этого, если их правильно поймут, соглашение возникнет само собою. Надо отметить, что в действительности, будучи познанием по существу и являясь метафизическим в подлинном смысле этого слова, познание принципов универсально, как и сами принципы, и следовательно, освобождено от всех индивидуальных случайностей, которые напротив, с необходимостью привходят с того момента, когда переходят к применению. Это также и чисто интеллектуальная сфера, единственная, где нет необходимости в усилиях по приспособлению друг к другу различных ментальностей. Кроме того, когда выполнена работа этого порядка, то остается только развить результаты, чтобы согласие во всех других областях также оказалось реализованным, потому что, как мы только что сказали именно от этого прямо или косвенно зависит все. Напротив, согласие, достигнутое в частной области, вне принципов, всегда неминуемо будет ненадежным и нестабильным и гораздо более похожим на дипломатические комбинации, чем на истинное соглашение. Вот почему, - мы еще раз на этом настаиваем, - оно может реально осуществляться лишь сверху, а не снизу, что следует понимать в двух смыслах: надо исходить из самого высокого, то есть из принципов, чтобы постепенно спуститься к различным порядкам приложения, тщательно соблюдая все время иерархическую зависимость, существующую между ними. По самому своему характеру это может быть только лишь делом элиты, в самом полном и истинном смысле этого слова: мы говорим исключительно об интеллектуальной элите, и по нашему мнению, никогда не существует другой, а все внешние социальные разделения не имеют никакого значения с точки зрения, на которой мы находимся.
Эти некоторые замечания уже сделали понятным, чего не хватает современной западной цивилизации не только из того, что касается возможности эффективного сближения с восточной цивилизацией, но также и для нее самой, чтобы быть нормальной и совершенной цивилизацией; впрочем, на самом деле оба вопроса так тесно связаны один с другим, что составляют единое целое, и мы только что показали причины этого. Сейчас мы более подробно покажем, из чего состоит антитрадиционный дух, который и есть, собственно говоря, современный дух, и каковы носимые им в себе следствия, следствия, которые, как мы видим, развертываются с неумолимой логикой в событиях настоящего времени. Но прежде, чем обратиться к этому, требуется еще одно рассмотрение. Быть "антисовременным" вовсе еще не означает быть "антизападным", если можно так сказать, потому что это, напротив, значит сделать то единственное должное усилие, чтобы попытаться спасти Запад от его собственного беспорядка; с другой стороны, ни один восточный человек, верный своей собственной традиции, не может иначе смотреть на вещи, чем мы; конечно, противников Запада как такового гораздо меньше, чем Запада, отождествляющегося с современной цивилизацией. Кое-кто говорит сегодня о "защите Запада", что поистине странно, поскольку, как мы это увидим далее, именно Запад угрожает все затопить и вовлечь все человечество в водоворот своей беспорядочной активности; странно, повторяем, и совершенно непростительно, когда под этим, как это представляется при всех оговорках, подразумевают, что защита эта должна быть направлена против Востока, тогда как истинный Восток не думает о том, чтобы нападать или господствовать над кем бы то ни было; он ничего, кроме своей независимости и своего спокойствия, не требует, что, надо согласиться, достаточно законно. Однако истина заключается в том, что Запад, действительно, нуждается в защите, но в защите исключительно против самого себя, против своих собственных тенденций, которые, если их довести до конца, неизбежно приведут его к руинам и разрушениям. Следовательно, "реформа Запада", о которой стоило бы говорить и если бы эта реформа была тем, чем должна быть, то есть подлинной реставрацией традиции, имела бы своим естественным следствием сближение с Востоком. Что касается нас, то мы бы хотели, в той мере, в какой это в наших силах, сделать вклад одновременно и в эту реформу и в это сближение, если все-таки есть время и если этот результат можно достичь до наступления окончательной катастрофы, к которой современная цивилизация устремляется большими шагами; но даже если уже слишком поздно, чтобы избежать эту катастрофу, то труд, выполненный в этом направлении, не будет бесполезным, так как он во всяком случае послужит к подготовке того "различения", о котором мы говорили, насколько бы отдаленным это ни было, обеспечит, таким образом, сохранение элементов, которые должны избежать кораблекрушения современного мира, чтобы стать зародышами будущего мира.
Глава седьмая. Материальная цивилизация
Из сказанного выше с ясностью следует, как нам кажется, что люди Востока имеют все основания, когда они упрекают западную цивилизацию в том, что она является цивилизацией совершенно материальной: как раз исключительно в этом направлении она и развивается, и с какой бы точки зрения ее ни рассматривали, всегда обнаруживаются более или менее прямые последствия этой материализации. Однако нам следует еще дополнить то, что мы уже сказали, и объяснить прежде всего те различные смыслы, в которых может быть взято такое слово, как "материализм", так как если мы используем его для характеристики современного мира, который, конечно, не считает себя "материалистическим", претендуя при этом быть очень "современным", то у нас не будет недостатка в протестах и заверениях, что это поистине насмешка; требуются, следовательно, уточнения, чтобы заранее устранить всякие двусмысленности, которые могут возникнуть по этому поводу.
Довольно знаменательно, что само слово датируется только XVIII веком; оно было изобретено философом Беркли, который пользовался им, чтобы обозначить любую теорию, предполагающую реальное существование материи; вряд ли есть необходимость говорить, что речь здесь идет не об этом, существование материи здесь вовсе не рассматривается. Несколько позже тому же слову был придан более узкий смысл, который сохранился и впоследствии: им характеризуется концепция, согласно которой ничего другого не существует, кроме материи и того, что из нее происходит; уместно отметить новизну такой концепции, состоящую в том факте, что она является, по существу, продуктом современного духа, она, следовательно, соответствует по крайней мере части присущих ему тенденций[9]. Прежде всего мы намереваемся говорить здесь о "материализме" в другом значении, гораздо более широком и, однако, более четком: тогда это слово представляет собою все духовное состояние, для которого концепция, только что нами обозначенная, есть лишь одно из проявлений наряду с многими другими, и которое само по себе независимо от любой философской теории. Это состояние духа заключается в том, чтобы более или менее сознательно придавать решающее значение вещам материального порядка и связанным с ним занятиям, сохраняют ли эти занятия еще видимость спекулятивных или же они являются чисто практическими; невозможно серьезно спорить с тем, что ментальность огромного большинства наших современников именно такова.
Любая "профанная" наука, развившаяся за последние века, является только лишь изучением чувственного мира, она ограничена только этим, и ее методы приложимы только лишь к одной этой области; тем не менее эти методы объявляются "научными" при исключении любого другого метода, что приводит к отрицанию любой науки, которая не имеет отношения к материальным вещам. Среди тех, кто так думает и даже среди тех, кто специально посвятил себя наукам, о которых идет речь, многие отказались бы объявить себя "материалистами" и приписать себя к философской теории, носящей это имя; есть среди них даже и такие, кто охотно исповедует религиозную веру, искренность которой несомненна; но их "научная" установка существенно не отличается от установки признанных материалистов. С религиозной точки зрения часто обсуждался вопрос, должна ли быть современная наука отвергнута как атеистическая или как материалистическая, и чаще всего этот вопрос был неверно поставлен; разумеется, эта наука не заставляет специально исповедывать атеизм или материализм, поскольку она ограничивается тем, что игнорирует некоторые вещи без провозглашение по отношению к ним формального отрицания, как это делает та или иная философия; следовательно, в том, что касается ее, можно говорить лишь о фактическом материализме, о том, что мы бы охотно назвали практическим материализмом; но от этого может происходить лишь еще большее зло, потому что оно глубже и распространенней. Философская установка может быть чем-то весьма поверхностным, даже у "профессиональных" философов; более того, существуют души, которые бы отступили перед отрицанием, но которые принимают как должное полное безразличие; и это самое опасное, так как чтобы что-то отрицать, надо еще об этом думать, сколь малым бы это ни было, тогда как здесь доходят до того, что больше не думают никаким образом. Когда мы видим, исключительно материальную науку, которую выдают за единственно возможную науку, когда люди привыкли принимать в качестве неоспоримой истины, что вне нее не может быть никакого значимого познания, когда все предоставляемое им обучение направлено на то, чтобы вне