ъективная
удовлетворенность  тем,  что  теперь это произведение имеется в наличии, что
космос  обладающих  какой-то  степенью  ценности  вещей стал богаче еще и на
данный  предмет.  Может  быть,  и  вообще  в  природе нет более возвышенного
наслаждения собственным произведением, нежели возникающее в момент, когда мы
воспринимаем  его  в  полной  обезличенности  и  оторванности  от всех наших
субъективных моментов. И также как ценны объективации духа, существующие уже
вне  субъективного  жизненного  процесса,  который  в  качестве  их  причины
оказывается  перешедшим  в  них,  так  же  ценны эти объективации и вне иных
субъективных явлений, зависящих от них как их следствия. Как бы высоко мы ни
оценивали  общественные  институты и техническое оформление природной среды,
произведение  искусства  и научное познание истины, обычай и нравственность,
или  же  просто  рассматривали  их  с  точки  зрения исходящего с их стороны
воздействия  на  жизнь  и на душевное развитие, часто, а быть может и всегда
сюда  примешивается  признание того, что эти построения просто наличествуют,
что  мир  охватывает также и эти формообразования духа. В происходящих в нас
процессах   оценки   имеется   установка:   останавливаться   на  содержании
духовно-объективного   как  такового,  не  задаваясь  вопросом  относительно
душевных  следствий  этих  предметов  в  их  конкретности. Помимо всего того
субъективного  наслаждения,  с  которым, например, входит в нас произведение
искусства,  в  качестве  ценности особого рода мы сознаем то, что оно вообще
существует, что дух создал себе этот сосуд. Подобно тому как по крайней мере
одна  линия  внутри  художественной  воли  направлена  в сторону конкретного
содержания  произведения  искусства,  так  что  к чувству самонаслаждения от
полноты выявления творческих сил примешивается объективная оценка, такая же,
подобным  образом  направленная  линия  существует и внутри воспринимающего.
Совершенно   иным   характером   обладают   ценности,  связываемые  с  чисто
предметными данностями, с природно объективными объектами. Ибо море и цветы,
Альпы  и  звездное  небо, если мы вообще в состоянии определить их ценность,
имеют  ее  лишь  в  качестве  отображений в субъективных душах. Ведь если не
принимать   во   внимание  мистические  и  фантастические  антропоморфизации
природы,   она   является   сплошь   взаимосвязанным  целым,  индифферентная
закономерность   которого   не  удостаивает  никакой  своей  части  особого,
основанного   на  ее  вещественном  содержании  акцента  и  даже  объективно
отграниченного   от   остальных  существования.  Только  наши,  человеческие
категории   вырезают  из  нее  отдельные  куски,  с  которыми  мы  связываем
эстетические,  возвышенные, символически значимые реакции: что прекрасное от
природы  "испытывает  блаженство  само  от себя", правомерно лишь в качестве
поэтического  измышления, для сознания же, нацеленного на объективное, с ним
не  связывается  никакого  иного блаженства, нежели то, которое создается им
внутри  нас. Так что в то время как порождения исключительно объективных сил
могут   иметь   ценность   исключительно  в  субъективном  смысле,  создания
субъективных сил, напротив, имеют для нас объективную ценность. Материальные
и  нематериальные образования, в которые вложены человеческие воля и навыки,
знание  и  чувство,  являются тем объективно пребывающим, что воспринимается
нами в качестве значимости и обогащения бытия также и в том случае, когда мы
совершенно  абстрагируемся  от  возможности его созерцать, им пользоваться и
наслаждаться.  Пускай  ценность  и  значение,  смысл  и  важность  создаются
исключительно  в  человеческой  душе  -  истинность  всего  этого  постоянно
подтверждается   в   отношении   данной   природы,   однако  это  не  мешает
объективной ценности тех образований, в которые уже вложены эти - творческие
и  формообразующие  -  душевные  силы  и ценности. Восход солнца, который не
видит  ни  один  человеческий  взор, не делает мир ни более ценным, ни более
возвышенным,  потому  что в его объективной фактичности вообще нет места для
этих  категорий. Однако если только художник внесет в свое изображение этого
восхода   свое   настроение,  чувство  формы  и  цвета,  свои  выразительные
способности, то мы рассматриваем это произведение (вопрос о том, в отношении
каких метафизических категорий, остается здесь незатронутым) как обогащение,
как  рост  ценности бытия вообще. Мир представляется нам, так сказать, более
достойным  своего  бытия,  приблизившимся  к  своему  смыслу, когда источник
всякой   ценности,   человеческая   душа   вылилась   в  таком,  теперь  уже
принадлежащем  объективному  миру  факте, наделенном своеобразным значением,
причем  независимо  от  того,  сможет ли чья-то другая душа снова освободить
околдованную  в  ней  ценность  и  дать  вылиться  в  поток ее субъективного
восприятия. И природный восход солнца, и картина - оба существуют в качестве
действительных  фактов,  однако в то время как первый обретает свою ценность
исключительно  в своей дальнейшей жизни в психических субъектах, в отношении
второй,  уже  впитавшей  в  себя такую жизнь и превратившейся в объект, наше
восприятие  ценности  делает  остановку  как  на  чем-то  окончательном,  не
нуждающемся в этой субъективации.
     Если   заострить   эти   два   момента  и  довести  их  до  биполярного
противостояния,  с  одной стороны окажется исключительная оценка субъективно
движущейся  жизни, которая не только порождает смысл, ценность, значение, но
и  является  единственным  их  пристанищем.  С  другой  же стороны, не менее
понятно  радикальное выделение уже ставшей объективной ценности. Разумеется,
последнюю  не  следует  связывать  исключительно  с  созданием  оригинальных
произведений  искусства,  религий,  отдельных видов техники и знаний. Однако
чем  бы  ни  занимался  человек,  для  того, чтобы восприниматься в качестве
ценности,   все   это   должно   быть   вкладом  в  идеальный  исторический,
материализированный   космос   духа.   Это   относится   не  к  субъективной
непосредственности  нашего  бытия  и  нашей деятельности, но к их объективно
нормированному,  объективно  упорядоченному  содержанию,  так что в конечном
итоге лишь эти нормы и правила содержат саму субстанцию ценности, сообщая ее
текучести  личностных  процессов. Даже понятие автономии нравственной воли у
Канта   не   предполагало   какой-либо  ее  ценности  в  ее  психологической
фактичности,  но  ставило  эту  ценность  в  зависимость  от сохраняющейся в
объективной  идеальности  формы.  Даже  настроение  ума  и личность обретают
значение,  как  в отношении добра, так и зла, через свою принадлежность миру
сверхличностного.  Поскольку  эти  оценки  субъективного и объективного духа
противостоят  друг  другу,  культура проводит их единство через то и другое,
постольку   она  означает  ту  разновидность  индивидуального  совершенства,
которая   может   осуществиться  исключительно  посредством  восприятия  или
использования  некоего  сверхличностного,  залегающего в каком-то смысле вне
субъекта   образования.   Специфическая  ценность  окультуренности  остается
недоступной    для   субъекта,   если   он   не   достигает   ее   на   пути
объективно-духовных  данностей,  а  эти  последние являются со своей стороны
культурными  ценностями  лишь постельку, поскольку через них лежит путь души
от  себя  к  себе  же  самой,  от  того, что может быть названо ее природным
состоянием - к ее культурному состоянию.
     Итак, структуру понятия культуры можно выразить еще и таким образом. Не
существует   такой   культурной  ценности,  которая  была  бы  исключительно
культурной ценностью, но всякая из них должна, чтобы заслужить это значение,
быть  также  ценностью  предметного  ряда.  Однако  там,  где  эта последняя
присутствует, так что какой-либо наш интерес или способность нашего существа
получают  поддержку  с  ее стороны, культурной ценностью она становится лишь
тогда,  когда  это  частное  продвижение  вперед одновременно поднимает наше
общее  Я  на  одну ступень в направлении его целостного совершенства. Только
так  становятся понятны два соответствующих отрица- тельных явления духовной
культуры. Одно из них - то, что зачастую люди глубочайшей заинтересованности
в культуре проявляют примечательное безразличие и даже неприятие в отношении
отдельных  культурных  вещных содержаний - как раз потому, что им не удается
обнаружить  их,  в  высшей  степени  специализированный,  вклад в содействие
развитию личностности как таковой. А ведь не существует такого человеческого
произведения,  которое  непременно  должно было бы обнаруживать такой вклад,
как нет, разумеется, и такого, которое не могло бы обнаружить такого вклада.
С    другой   стороны,   однако,   встречаются   явления,   представляющиеся
исключительно  культурными  ценностями,  на  деле же это - лишь определенные
формальные  моменты  и  утончения  жизни,  как  это  имеет  место  в периоды
перезрелости  и  утомления.  Ибо  там, где жизнь стала сама по себе пустой и
бессмысленной,  всякое  сопряженное  с  волевыми  усилиями  и  возможностями
развитие, достигающее новой высоты, оказывается исключительно схематическим,
неспособным   извлечь  из  материального  и  идейного  содержания  питание и
поддержку  для  себя,  подобно  тому  как недужные тела более не в состоянии
ассимилировать  из питательных средств те вещества, из которых обретает рост
и  силы  здоровое  тело.  В таком случае индивидуальное развитие в состоянии
извлечь  из  социальных  норм  лишь  общественно  приемлемое  поведение,  из
искусств - одно только непродуктивное наслаждение, из технического прогресса
-   лишь   отрицательный   момент   необременительной  гладкости  скольжения
повседневной   жизни:   возникает   некоторого  рода  формально-субъективная
культура,  лишенная  внутреннего переплетения с вещественным моментом, через
которое и становится наполненным понятие конкретной культуры. Таким образом,
имеется,  с  одной  стороны,  столь  страстное  подчеркивание  культуры, для
которого   конкретное   содержание   ее   объективных  факторов  оказывается
излишним  и  чересчур отклоняющимся, поскольку как таковое это содержание не
исчерпывается  своей  культурной функцией, да и не может ею исчерпываться. С
другой  же  стороны, существует и такая слабость и пустота культуры, что она
вообще  не  в  состоянии включить в себя объективные факторы с их конкретным
содержанием.  Явления того и другого рода, представляющиеся на первый взгляд
примерами,   противоречащими  связи  личностной  культуры  с  безличностными
данностями,   при  более  внимательном  рассмотрении  такую  связь  как  раз
удостоверяют.
     То,  что  в  культуре  таким  образом  воссоединяются  самые последние,
определяющие  все  прочее  жизненные факторы, становится явным именно в том,
что  развитие  каждого  из  них  по  отдельности  возможно  в условиях такой
самостоятельности,  которая  не только в состоянии обойтись без мотивации со
стороны  культурного  идеала,  но  и прямо от него отказывается. Ибо взгляд,
брошенный  в  том  или  другом  направлении, ощущает отход от единства своей
интенции,  в  то  время  как  он должен быть определяем синтезом между тем и
другим.  И  прежде  всего творцы, созидатели вечнопребывающих содержательных
элементов,  т.е.  объективного  момента  культуры,  конечно же, не склонны к
тому,  чтобы  заимствовать мотивы и ценность своего труда непосредственно из
идеи  культуры.  Если посмотреть на дело изнутри, положение здесь следующее.
Двойственны  процессы,  протекающие  в  основателях  религий и художниках, в
государственных деятелях и изобретателях: с одной стороны, это есть разрядка
их  сущностных сил, возвышение их природы до высот, на которых она извлекает
из  себя объекты, наполняющие культурную жизнь; с другой же, - это страсть к
собственному   делу:  в  определяемом  одними  только  внутренними  законами
доведении его до совершенства субъект становится самому себе безразличен - и
растворяется  без  остатка.  В гении то и другое сливается воедино: развитие
субъективного  духа  ради него самого, по воле настойчивости его собственных
сил,  является  для  гения  нераздельным  целым с самозабвенной отдачей себя
объективной  задаче. Как оказалось, культура явля- ется постоянным синтезом.
Однако  синтез  не  является единственной и наиболее непосредственной формой
единства,  поскольку  он постоянно предполагает разложимость своих элементов
в  качестве  себе  предшествующего или же с собой корреспондирующего. Только
склонная   к  анализу  современность  могла  усмотреть  в  синтезе  наиболее
глубокую  и  полную  форму отношения духа с миром, в то время как существует
еще  изначальное,  предшествующее  всякой дифференциации единство. И по мере
того как это единство отпускает из себя аналитические элементы, подобно тому
как органический зародыш разветвляется во множество обособленных членов, оно
оказывается  по  другую  сторону  от  анализа и синтеза, независимо от того,
развиваются  ли  оба они из него во взаимодействии друг с другом, так что на
всякой  ступени  каждый  предполагает  другого,  или  же синтез аналитически
разделенных  элементов  приходит  впоследствии  к единству, которое, однако,
оказывается  чем-то иным, нежели то, что существовало до всякого разделения.
Творческий   гений   обладает   тем  изначальным  единством  субъективного и
объективного,  которое  сначала должно распасться, чтобы в определенной мере
вновь  возникнуть в процессе окультуривания индивидуума - в совершенно иной,
синтетической  форме.  По  этой  причине интерес к культуре не лежит в одной
плоскости  ни  с  чистым  саморазвитием  субъективного  духа,  ни  с  чистым
растворением  в  произведении,  а  присоединяется  к  ним в качестве чего-то
вторичного,  от  них  отраженного  и  абстрактно-обобщенного, лежащего по ту
сторону  ценностного  импульса  души. Так что даже там, где путь души к себе
самой  -  один  из  моментов  культуры  -  несет  на себе ее прочие моменты,
порождая  их,  культура  оказывается  вне  игры  до  тех пор, пока этот путь
пролегает  для души, так сказать, исключительно через ее собственную область
и  завершается в чистом саморазвитии ее сущности - независимо от того, каким
предметным содержанием оно определено.
     Если  же  мы  рассмотрим  другой  момент культуры в его самодостаточной
изолированности,   а   именно   порождения  духа,  созревшие  до  идеального
обособленного существования, независимого от всякой психической подвижности,
то оказывается, что наиболее глубоко присущие ему смысл и ценность ни в коей
степени не совпадают с его же культурной ценностью, более того, вопрос о его
культурном  значении  остается  полностью  открытым.  Произведение искусства
должно  быть  совершенным  согласно  нормам  искусства, которые интересуются
исключительно только сами собой и присвоили бы данному произведению ценность
или  же воздержались от этого даже и в том случае, если бы в мире только оно
одно  и  существовало.  Результат  исследования  как  такового  должен  быть
истинным  -  и  ничем  более; религия замыкается на исцелении, приносимом ею
душе,  а  произведение  экономической  деятельности  желает быть совершенным
именно  с экономической точки зрения и не признает для себя никакого другого
масштаба  помимо  экономического.  Все эти ряды впадают в замкнутость своего
чисто внутреннего законодательства, а то, возможно ли им и если возможно, то
в  качестве  каких  именно  ценностей,  быть  использованными  для  развития
субъективной  души, не имеет вовсе никакого значения для их чисто конкретных
и  применимых  исключительно  к  ним  одним  норм.  Из  такого положения дел
становится  понятно,  как  это  так  происходит, что нам зачастую приходится
сталкиваться с весьма примечательным безразличием и даже неприятием культуры
как  у  тех  людей,  которые обращены исключительно на субъект, так и у тех,
которых  привлекает  исключительно  объект. Кто ищет одного только душевного
исцеления, или же идеала своей личностной силы, или же чисто индивидуального
развития,  в  которые  недолжно  вмешиваться  ничего  для  них внешнего, - в
оценках  того  будет отсутствовать один интеграционный момент культуры, в то
время  как  другой  будет отсутствовать у того, кто обращен исключительно на
чисто  предметное  совершенство  наших произведений, чтобы в них исполнялась
только  их  собственная  идея, и никакая иная с нею так или иначе связанная.
Крайностью   первого  типа  будет  святой-столпник,  второго  -  замкнутый в
профессиональном фанатизме специалист. Есть что-то на первый взгляд в высшей
степени  изумительное  в  том,  что  носители  таких несомненно "культурных"
ценностей,  как  религиозность,  личностное  развитие,  всякого рода техника
способны презирать или даже бороться с понятием культуры. Однако то, что это
на  деле  возможно,  проясняется  благодаря  усмотрению  того,  что культура
означает   именно  синтез  субъективного  развития  и  объективных  духовных
ценностей,  следование  же  каждому  из  этих элементов по отдельности, в их
исключительности, чуждается соединения того и другого.
     Такая  зависимость  культурной  ценности  от  участия  второго фактора,
стоящего  вне  вещественно  определенного  ценностного  ряда объекта, делает
понятным,  что зачастую этот объект может получать совершенно иную оценку по
шкале  культурной  ценности, нежели то было бы на основании чисто предметной
его значимости. Многочисленные произведения, недотягивающие в качестве чисто
художественных,  технических и интеллектуальных до уже достигнутого уровня в
своих  областях,  все  же  обладают  способностью внести значимейший вклад в
развитие  множества людей: как способствующие раскрытию дремлющих в них сил,
как  мостики  к  их  высшей ступени. Вот и среди природных явлений ни в коем
разе  не наиболее из них динамичные и стремительные, не наиболее эстетически
совершенные  являются теми, из которых на нас изливаются глубокое блаженство
и  чувство того, что неясные и невысвобожденные элементы внутри нас внезапно
просветляются  и  гармонизируются.  Куда  чаще  мы  обязаны  этим совершенно
заурядному  ландшафту  или  же  игре теней летним полднем. Точно так же дело
обстоит  и  со  значением  произведения  духа:  пусть  его место в ряду себе
подобных  будет как угодно высоким или низким, на основании этого еще нельзя
определить,  что  следует  нам  от  него  ждать на путях культуры. Ибо самое
важное  здесь то, что в этом специальном значении произведения имеется еще и
побочный вклад: возможность служить стержневому или же специальному развитию
личности.   И  если  этот  вклад  произведения  обратно  пропорционален  его
собственной   или  же  внутренней  ценности  -  тому  может  быть  множество
глубоких  причин.  Существуют  человеческие творения, для которых характерна
высшая  степень  совершенства,  но  к  которым  мы  как раз по причине их не
знающей  изъянов закругленности не имеем никакого доступа или которые по той
же  причине  не  могут  пробиться  к нам. Такое произведение неким целостные
совершенством  пребывает,  так  сказать,  на своем месте, с которого нам нет
никакой  возможности  передвинуть  его  к  себе  поближе; к нему мы, правда,
отправляемся  сами, однако мы не в состоянии его использовать таким образом,
чтобы  с  его  помощью  поднять  на  более  высокий уровень наше собственное
совершенствование.  Для  современного  ощущения  жизни такой самодостаточной
замкнутостью  обладает  античность, отказывающаяся от участия в пульсациях и
беспрестанных  сдвигах  нашей стремительно развивающейся эпохи. И многих это
заставляет  теперь  отыскивать  другой  основополагающий  фактор  для  нашей
культуры.  Так  же  точно  обстоит  дело и с некоторыми этическими идеалами.
Обозначаемые  этим  словом  образования объективного духа, быть мож