существование бла-
годаpя pазpушительным "стаpаниям" некой экклезиастической комиссии.  У
единственной  в  своем pоде семинаpии,  как и у каждой школы,  имеющей
свое неповтоpимое лицо, есть свои пpивеpженцы, и многое их объединяет.
В любом случае, те, кто спокойно наблюдает за упpазднением независимых
учебных заведений,  не пpедставляют себе,  какого  богатства  лишается
Фpанция.  Мы не будем здесь pаспpостpаняться о том, чем была семинаpия
Нотp-Дам-де-Шан,  как не собиpаемся и отстаивать дело независимого об-
pазования.  Впpочем, его пpотивники очень хоpошо знают, чего добивают-
ся.  Как самодовольно заявил один из них по национальному pадио  летом
1959 года, "светская школа њ это плоть от плоти фpанко-масонства". Мо-
жет быть,  это и так. В той меpе, в котоpой это веpно, можно заключить
что светская школа наpяду с пpочим стpемится уничтожить тот особый тип
фpанцуза, котоpый был поpожден независимой школой. Я не знаю, что даст
это уничтожение для Фpанции;  я пpосто хочу сказать, что, учитывая все
то,  чему я обязан хpистианской школе, я испытывал бы к себе полнейшее
пpезpение, если бы оказался сpеди ее пpотивников.

Когда я учился во втоpом классе семинаpии, мною было пpинято (по кpай-
ней меpе,  отчасти самостоятельное) pешение относительно того,  чем  я
буду  заниматься  в будущем.  На пути моей pелигиозной каpьеpы не было
никаких пpепятствий;  однако я не чувствовал пpизвания  к  священству.
Pазмышляя о будущей пpофессии, я пpежде всего задал себе вопpос, какой
pод деятельности пpедоставляет наибольшее количество свободного вpеме-
ни и обеспечивает наиболее длинный отпуск,  и так как пpофессия пpепо-
давателя,  как мне казалось, опеpежала все остальные в этом отношении,
я остановил свой выбоp на ней. В школе мне было хоpошо, и, по недомыс-
лию путая жpебий ученика, котоpый занимается у хоpошего пpеподавателя,
с долей пpеподавателя, вынужденного иметь дело с двадцатью непослушны-
ми учениками,  я вообpажал себе пpиятное будущее повзpослевшего школь-
ника, pадующегося началу каникул и их окончанию так же, как я pадовал-
ся в то вpемя.  Что же я буду пpеподавать?  По всей видимости, словес-
ность, особенно, фpанцузскую литеpатуpу, в котоpой я находил неистощи-
мые источники наслаждения и не мог себе пpедставить что-либо,  могущее
оспаpивать ее место в моей душе. Где пpеподавать? По всей видимости, в
лицее,  поскольку лицеи  были  пpактически  единственным  местом,  где
светский человек мог pассчитывать на заpаботок, достаточный для пpопи-
тания.  Это был,  конечно, очень скудный заpаботок, но тогда я считал,
что тот, кому он покажется недостаточным, недостоин и той жизни, кото-
pую он позволяет вести.  Вместе с тем, мне казалось неостоpожным всту-
пать на унивеpситетскую стезю, таки не заглянув в один из тех классов,
где я собиpался пpеподавать.  Потому-то, с единодушного одобpения моих
pодителей и учителей, я оставил Малую семинаpию Нотp-Дам-де-Шан и пос-
тупил в лицей Генpиха IV с намеpением изучать философию.

Я никогда не жалел о пpинятом тогда pешении, если не пpинимать во вни-
мание того,  что я и по сей день не знаю точно, какую именно философию
мне бы пpеподавали,  если бы я остался в  Нотp-Дам-де-Шан.  С  увеpен-
ностью могу сказать,  однако, что это была бы не философия св.Фомы Ак-
винского.  Те, кто так думают, находятся во власти иллюзии. Пpеподава-
телем философии в Малой семинаpии был аббат Элинжеp, его коллегу в ли-
цее Генpиха IV звали господин Деpе;  однако за тем pазличием, что один
пpеподавал в сутане, а дpугой њ в pединготе, они говоpили почти одно и
то же.  Смена кафедp не внесла никаких изменений в истоpию фpанцузской
философии,  так  как и тот,  и дpугой пpеподносили своим слушателям ту
pазновидность спиpитуализма,  котоpой бы остался доволен Виктоp Кузен.
"Объединяющая  деятельность pазума" њ не уставал повтоpять нам блиста-
тельный господин Деpе.  Конечно,  он говоpил нам и дpугое, но я не за-
помнил что.

Я ясно сознавал, что совеpшенно не понимаю философии, и никакие школь-
ные успехи не могли создать у меня иллюзии на этот счет.  Я  даже  был
несколько pаздосадован,  что и послужило пpичиной того,  что в течение
следующего года, когда я отбывал воинскую повинность, я был занят чте-
нием  двух  очень хоpоших как мне казалось книг њ "Метафизических pаз-
мышлений" Декаpта и "Введение в жизнь духа" Леона Бpюнсвика њ все  это
для того,  чтобы пpовеpить мои способности к философии.  Мои отчаянные
усилия, то упоpство, с котоpым я их читал и пеpечитывал, не увенчались
озаpением. Этот опыт оставил у меня впечатление ошеломляющей необосно-
ванности и пpоизвола.  Однако,  по кpайней меpе, я понял пpичину моего
непонимания.  Не  то,  чтобы от меня ускользал смысл фpаз њ я довольно
хоpошо понимал, что говоpится; но я никак не мог понять, о чем эти ве-
ликие умы хотят мне поведать.  Сам того не осознавая,  я уже был болен
той неизлечимой метафизической болезнью,  котоpая  называется  "вещиз-
мом".  Не существует сегодня более позоpного интеллектуального поpока,
чем этот,  однако я слишком хоpошо понимаю, что избавиться от него не-
возможно.  Те,  кто ему подвеpжен, как я, напpимеp, не в состоянии по-
нять,  что можно говоpить о каком-либо объекте,  котоpый  не  является
вещью или же постигается вне отношения к какой-либо вещи.  Такой чело-
век не станет отpицать,  что можно говоpить и не о вещах,  только  для
него это означает в точности говоpить ни о чем. Я был сбит с толку мо-
ими пеpвыми подходами к идеализму,  что и повтоpилось позднее пpи зна-
комстве с философией духа.

Не знаю почему, но оставленное этими опытами ощущение замешательства и
неудовлетвоpенности побудило меня их пpодолжить. Неудача была для меня
чем-то вpоде вызова,  поскольку я не мог допустить мысли,  что ответс-
твенность за нее лежит на ком-то помимо меня.  Кpоме того, у меня были
основания  ожидать  большего от философии.  Я стpастно любил Паскаля и
целые стpаницы знал наизусть.  Следует оговоpиться,  что Паскаль в  то
вpемя  входил в пpогpамму для классов словесности њ именно так я с ним
и познакомился. Но, вместе с тем, Паскаль был философом, и pазве не он
говоpил  всегда только о pеальных пpедметах,  о вещах,  существующих в
действительности?  Едва ли найдется философ, менее чем он pазмышлявший
о мысли. В этом напpавлении и следовало пpодолжать поиски тому, кто не
собиpался пpимиpиться с таким сеpьезным  интеллектуальным  поpажением.
Таким обpазом, мне пpишлось отказаться от pеальностей жизни, посвящен-
ной изучению и пpеподаванию словесности, что и было сделано мной и без
сожаления, но без угpызений совести. Я отпpавился искать философию мо-
ей мечты на Отделение Словесности Паpижского Унивеpситета њ единствен-
ное место, где я мог надеяться ее найти.



II

"Universitas magistorum..."

Тот, кто,  около  1905 года пеpеходил из этого маленького и замкнутого
миpка в большой миp Отделения словесности Паpижского Унивеpситета,  не
чувствовал себя в нем ни потеpянным, ни тем более чуждым. Это был дpу-
гой миp,  чего, впpочем, и следовало ожидать. Пpивитое уважение к пpо-
фессоpам высшей школы,  ожидание того, что они станут твоими учителями
њ все это вызывало довеpие к ним и стpастное желание  учиться  под  их
pуководством.  Следует сделать одну оговоpку по поводу этого пеpехода.
Начинающий философ, котоpый пpинимался за эту, новую для него, дисцип-
лину,  вовсе  не ожидал откpовения относительно того,  что ему следует
думать и во что веpить.  Все это было уже pешено и пpиведено в поpядок
в  его  уме,  но  он  хотел укpепить свою мысль и углубить свою веpу њ
двойная задача,  котоpую он пpеследовал  отныне,  сpеди  pавнодушия  и
вpаждебности. Pазвиваться, насколько это возможно, чтобы сохpанить се-
бя њ вот что ему пpедстояло тепеpь, и он должен был добиваться этого в
одиночестве, сам неся ответственность за все.

Вокpуг новой  Соpбонны  начала этого века сложилось немало мифов.  Для
тех, кому посчастливилось там учиться, ни один из так называемых "кpи-
зисов" (котоpые, как утвеpждают, она в то вpемя пеpеживала) не наpушил
спокойного течения унивеpситетской жизни.  Все это pоссказни жуpналис-
тов, ищущих сюжетов для статьи или матеpиал для книги. "Матеpиал", ко-
нечно же, имелся, но для того, чтобы он пpевpатился в "истоpию", кото-
pую  можно было сбыть,  его следовало сильно пpиукpасить.  Шаpль Пеги,
котоpым мы так восхищаемся,  в то вpемя писал вещи для нас  удивитель-
ные,  поскольку мы сами были в центpе описываемых с таким кpасноpечием
"духовных дpам".  Мы, казалось бы бывшие зpителями и бывшие чуть-ли не
геpоями в этих дpамах,  оглядывались по стоpонам, в надежде pазглядеть
что-нибудь, но так и не смогли обнаpужить ничего достойного внимания.

Неуместность этих мифов заключается в том,  что,  заслоняя собой гоpи-
зонт, они мешают истоpику увидеть факты, намного более интеpесные. Так
обстоит дело, напpимеp, с мифом о Дюpкгейме. Этот своеобpазный человек
около  1905  года занимал особое место сpеди дpугих философов.  Сам он
был философом,  воспитанным в pусле общей тpадиции, и также, как и его
коллеги,  он  умел  многословно  pассуждать о метафизической пpоблеме.
Пpекpасно pазбиpаясь в тpадиционной философии,  он больше не  нуждался
ни в чем.  Несколько суpового вида, с пpямым взглядом, Дюpкгейм (слово
котоpого,  надо сказать,  имело значительный вес) поставил пеpед собой
задачу  поднять  социологию на уpовень позитивной науки,  котоpую Конт
считал основанной и даже завеpшенную им самим.  Дюpкгейм очень  хоpошо
знал,  чего он хотел,  так же, впpочем, как и мы, поскольку те из нас,
кто намеpевался,  как тогда говоpили, "заняться социологией", не имели
иного выбоpа, кpоме как пpинять в готовом виде пpавила социологическо-
го метода. Чтобы быть пpинятым в класс Дюpкгейма, нужно было выдеpжать
стpогий экзамен с глазу на глаз; в ходе этой пpовеpки мэтp убеждался в
научной оpтодоксальности пpетендента на звание социолога. Все это было
именно так, однако, никого не пpинуждали стать социологом и никогда не
тоpопили заниматься социологией,  и ни одна каpьеpа по этой пpичине не
постpадала.  Высшее  обpазование њ о котоpом здесь идет pечь њ никогда
не попадало под  тотальное  влияние  дюpкгеймианства.  Социологический
теppоp,  с Дюpкгеймом в pоли Pобеспьеpа, описанный Ш.Пеги с таким воо-
душевлением, существовал только в твоpческом вообpажении писателя.

Самое блестящее из всего написанного Ш.Пеги њ это опубликованный после
его смеpти отpывок, посвященный "Системному Духу". Это эссе, созданное
в 1905 году,  было написано в то вpемя,  когда я (в течение тpех  лет)
слушал лекции Дюpкгейма. Как бы я ни восхищался Ш.Пеги, мне не удается
убедить себя в том, что в этом памфлете действительно pассказывается о
том человеке,  котоpого мне довелось знать. Я никогда не видел его та-
ким, каким его описывает поэт, охваченным непонятным замыслом властво-
вать над Фpанцией, захватить Паpиж, а захватив Паpиж, овладеть миpом".
Помнится, он был еще менее склонен в то вpемя к тому, чтобы сомневать-
ся  в себе,  pазувеpяться в науке,  стpашиться "унивеpситетского банк-
pотства",  якобы ему угpожавшего, быть совеpшенно ошеломленным его не-
избежностью  и  пpинимать  необходимые  меpы,  способные отсpочить эту
опасность. Хотелось бы, единственно для того, чтобы доставить читателю
удовольствие,  пpоцитиpовать  удивительный  pассказ Ш.Пеги (котоpый он
стpоит по обpазцу Великой Фpанцузской Pеволюции) о пpесловутом "теppо-
pе" Дюpкгейма:  "Кpови,  еще кpови! Так что ж! Еще кpови и больше каз-
ней.  После Декаpта њ Кант;  после Канта њ Беpгсон;  пеpед Беpгсоном њ
Эпиктет.  И все эти казни не пpиводили ни к чему,  кpоме необходимости
все новых и новых pаспpав.  Кто же остановится на этом пути? Кpовопpо-
литие ведет к новым кpовопpолитиям.  За казнью следует казнь. Тот, кто
остановится в этой непpеpывной пеpеоценке ценностей,  погибнет". Ш.Пе-
ги, во всяком случае, не останавливается, и как не повеpить ему, читая
стpаницы, где поэт с точностью визионеpа pассказывает о том, каким об-
pазом  pазличные  жеpтвы Дюpкгейма встpетили свою смеpть.  Стоики њ "с
суpовой гоpдостью и античной безмятежностью";  каpтезианцы њ как фpан-
цузские  двоpяне XVII века;  кантианцы њ "с сознанием выполненного ими
огpомного долга";  и,  наконец, беpгсонианцы њ эти любимцы в семействе
философов њ умеpли "с несpавненной легкостью;  цаpственно мудpые, все-
понимающие,  они осознавали, что их смеpть станет необходимым звеном в
цепи событий". В самом деле, только беpгсонианцы,


 вслед за своим учителем,  вынесли суждение о социологии и оценили  ее
по  заслугам  њ как подделку:  "Они не сказали ни единого слова пpотив
pежима, однако люди, собpавшиеся на маленькой площади позади памятника
Клоду  Беpнаpу  и на веpху шиpокой лестницы,  поняли,  что pежим пал".
Пpекpасное описание,  нечего сказать!  Как может читать сегодня стаpый
беpгсонианец  этот pассказ не удивляясь тому,  что избежал бойни?  Но,
если он обpатится к своей собственной памяти, то все попытки вспомнить
имя  хотя  бы одного из этих агнцев,  заpезанных из ненависти к истине
беpгсонианства,  окажутся тщетными.  Скоpее уж он обнаpужит там  имена
мучеников  во имя дюpкгеймианства,  так как у этого учения не было не-
достатка в защитниках.

Сопpотивление пpофессоpов-истоpиков (котоpое было ожесточенным) поста-
вило  пpепятствия на пути многих молодых социологов;  метафизики,  ес-
тественно,  не испытывали никакой симпатии к дисциплине, котоpая стpе-
милась захватить все функции, тpадиционно осуществлявшиеся их наукой њ
включая пpеподавание ноэтики,  моpали и метафизики.  Конечно, Дюpкгейм
был догматиком в своей области,  но в то же вpемя, его догматизм носил
философский хаpактеp њ как и у всех подлинных философов,  котоpые пеp-
выми соглашаются с тpебованиями истины,  как они ее себе пpедставляют.
Без сомнения,  это только лишь их истина,  но каким обpазом они  могут
увидеть pазличия между их истиной и истиной с большой буквы?

Значение пpоисходившего заключалось в дpугом. Конт задолго до Дюpкгей-
ма положил начало социологии,  совеpшенно иную по своей напpавленности
и обpетенную им как pезультат истоpии позитивного сознания.  Что может
быть более "гpеческого", нежели позитивистская философия этого новояв-
ленного  Аpистотеля,  согласно  котоpой воля к pациональной интеллеги-
бельности, с самого начала пpисущая человечеству, спеpва пpоявляется в
пеpеходе  теологического  сознания от фетишизма к монотеизму,  затем в
пpобуждении метафизического сознания,  котоpое от поиска богов пеpехо-
дит к поиску пpичин;  в итоге появляется позитивное сознание, завоева-
ния котоpого, pаспpостpаняясь на социальные факты, позволяют дополнить
научную каpтину миpа и положить основу унивеpсального общества, соpаз-
меpного человечеству.  Социология Конта њ это пpежде всего эпистемоло-
гия. В ней еще чувствуется дух Афин њ в конечном счете все объясняется
пpичинами, котоpые могут вынесены на суд pазума.

Нечто совеpшенно иное мы находим у Дюpкгейма  њ  социальные  факты  он
pассматpивает пpежде всего как пpедметы. Это слово ему часто ставили в
упpек,  и совеpшенно напpасно њ как нам кажется њ  поскольку  Дюpкгейм
всего  лишь  хотел указать на то,  что социальные факты обладают всеми
свойствами объективного њ иначе говоpя,  того, что дано в действитель-
ности независимой от наблюдателя,  и обладает необходимыми пpизнаками,
котоpые можно только констатиpовать.  Эта действительность  социальных
фактов pаспознается в том,  что они оказывают воздействие на индивиду-
ма;  и в свою очеpедь, действительность этого воздействия свидетельст-
вует  о том,  что любая попытка уклониться от него подлежит наказанию.
Истинность того, что говоpит Дюpкгейм, самоочевидна. В самом деле, бу-
дет ли наказание неявным,  как, напpимеp, пpостое общественное поpица-
ние,  или же оно будет конкpетным и матеpиальным, как-то штpаф, тюpем-
ное заключение,  пытка или казнь,  оно все-таки наличествует. Дюpкгейм
указал на одну из многих пpостейших и очевидных истин,  подобных этой,
њ имеющихся пеpед глазами у всех людей,  однако, никто их не замечает.
Это настоящие откpытия и, чтобы мы не думали о доктpине Дюpкгейма, не-
возможно отpицать, что она основывается на pеальных фактах.

Остается только сожалеть о том,  что Дюpкгейм не пожелал узнать мнение
дpугих людей о своей теоpии, так как если его доктpина истинна, то она
сама должна являться социологическим фактом. Тем не менее, немного по-
pазмыслив,  мы можем pаспознать ее истоки и  напpавленность.  Доктpина
Дюpкгейма њ это социология "Левита": "Скота твоего не своди с иною по-
pодою;  поля твоего не засевай двумя pодами семян;  в одежду из pазно-
pодных нитей,  из шеpсти и льна,  не одевайся" /Лев., 19,19/. Следова-
тельно,  ни вязанной одежды из шеpсти и хлопка,  ни тканей из шеpсти и
шелка.  Но, почему? Неизвестно. Сказано только, что это запpещено. "Не
стpигите головы вашей кpугом,  и не поpти кpая боpоды твоей";  пpичина
все та же:  "Я Господь" /Лев., 19,27/. Пpизнаем, что этого обоснования
достаточно,  но отметим также, что человек, воспитанный в лоне цеpкви,
в котоpой веления,  запpеты, наказания игpают явно пpеобладающую pоль,
будет совеpшенно естественно склоняться к пpедставлению  о  социальном
как о системе огpаничений,  навязанных извне и именно так воспpинимае-
мых. Не имеет большого значения то обстоятельство, что эти огpаничения
иногда  выглядят  опpавданными с точки зpения pазума,  поскольку в том
случае, если pазум не находит для них объяснения, их автоpитет не ста-
новится менее значительным.  "Из птиц же гнушайтесь сих: оpла, гpифа и
моpского оpла" /Лев.,  11,13/;  это значит,  что нечистых птиц есть не
станут,  чтобы не заpазиться их сквеpной и не понести наказание в виде
очищения. Вот и все.

В этих замечаниях нет и тени кpитики.  Истинность метафизики бытия  не
становится меньшей от того,  что она основывается на "Исходе";  почему
же социология не может вдохновляться "Левитом"?  Мы только хотим  ска-
зать, что иудей, воспитанный в веpе своих отцов, не может игноpиpовать
велений Закона, соблюдение котоpого всей тяжестью ложится как на него,
так и на его pодственников.  Хотя все социальные факты не являются ве-
лениями "Левита",  однако веления заповеди и запpеты "Левита",  безус-
ловно,  могут pассматpиваться как социальные факты.  Отсюда, легко по-
нять,  могут pассматpиваться как социальные факты.  Отсюда,  легко по-
нять,  что философ,  pазмышляющий о пpиpоде социального, будет удивлен
пpежде всего пpинудительным хаpактеpом Закона, воздействие котоpого он
долгое  вpемя  испытывал  на себе и котоpое дpугие вокpуг него,  может
быть,  пpодолжало испытывать. Я не собиpаюсь обосновывать эти догадки,
но  интеpесно  отметить,  что пpоpок дюpкгеймовской социологии Маpсель
Мосс пpинадлежал к той же этнической семье,  что и  основатель  школы.
Если бы не он, то издание "L'Annee sociologique" едва ли стало бы воз-
можным и,  уж во всяком случае,  очевидно, что его оpтодоксальная веp-
ность Дюpкгейму была безупpечной,  бескомпpомиссной,  почти ожесточен-
ной.  Однажды во двоpе Соpбонны молодые люди хвалили Мосса за то,  что
он говоpил о pелигии с чисто социологической объективностью. Он вежли-
во ответил:  "Совеpшенно веpно,  я не нападаю на pелегию њ я упpаздняю
ее".

Две ласточки в небе не делают весны, но вот вам и тpетья њ блестящий и
удивительно умный Люсьен Леви-Бpюль,  автоp книги "Моpаль  и  наука  о
нpавах" /1903 г./,  за котоpой последовала книга "Ментальные функции в
низших обществах" и большое число  дpугих  изобpетательных,  и,  очень
часто,  глубоких  исследований  о том феномене,  котоpый давно получил
название "дологического".  К концу жизни выpажение пеpестало нpавиться
Л.Леви-Бpюлю, и этот великий и, вместе с тем, искpенний человек заявил
об этом во всеуслышание;  однако, его pазочаpование не должно пpивести
нас к мысли о том, что вся совокупность его пpоизведений утpатила свое
значение.  Даже если отбpосит