страшится смертельного удара, пусть нанесет его первый и, покончив с врагом, избежит опасности. Придя к такому решению и твердо остановившись на нем, заговорщики назначили для исполнения базарный день в Форли, так как тогда в город съезжалось множество их друзей и они могли рассчитывать на их помощь без того, чтобы особо вызывать для этого случая. Стоял май, когда большая часть итальянцев имеет обыкновение ужинать еще засветло. Заговорщики сочли, что удобнее всего будет покончить с графом сейчас же после того, как он поужинает: вся его челядь именно в это время сядет за ужин, и он останется в своем покое, можно сказать, совсем один. Приняв это решение и назначив час, Франческо с друзьями отправился к графу. Оставив их в передних комнатах, он пошел туда, где находился граф, и сказал одному из слуг пойти доложить графу, что он желает с ним переговорить. Франческо впустили. Граф оказался один. Поговорив с ним немного о деле, послужившим предлогом для встречи, Франческо заколол его кинжалом, позвал своих сообщников, и они умертвили также и слугу. Капитан города случайно явился к графу для какого-то разговора с немногочисленными спутниками и тоже пал под ударами убийц. Совершив все эти убийства, заговорщики подняли в городе смуту, выбросили труп графа из окна на площадь и с криком "Церковь и Свобода!" вооружили народ, ненавидевший графа за алчность и жестокость.

Все дома его были разграблены, графиня Катарина с детьми арестована. Для того чтобы дело увенчалось полным успехом, оставалось только захватить крепость. Так как комендант отказывался сдаться, заговорщики обратились к графине с просьбой побудить его к сдаче. Она по-

618

обещала сделать это, если они пропустят ее в крепость, и предложила оставить своих детей в качестве заложников. Ей поверили и пропустили в крепость. Но едва оказавшись там, она принялась угрожать им мщением за мужа - смертью и жесточайшими пытками. Когда же заговорщики пригрозили, что убьют ее детей, она ответила, что имеет полную возможность народить других. Изумленные таким мужеством, заговорщики, видя к тому же, что папа их не поддерживает, а дядя графини, синьор Лодовико, шлет ей на помощь войско, взяли столько добычи, сколько могли унести, и укрылись в Читта-ди-Кастелло. Графиня снова получила свои владения и со всевозможными жестокостями отомстила за убийство мужа. Флорентийцы, узнав о смерти графа, воспользовались случаем и вернули себе крепость Пьянкальдоли, в свое время захваченную у них графом. Они отправили туда солдат, но захват ими крепости стоил жизни прославленному архитектору Чекке.










XXXV

Смуту в той же Романье вызвало еще одно событие, не менее важное. Галеотто, владетель Фаенцы, женат был на дочери мессера Джованни Бентивольо, владетеля Болоньи. Женщина эта, то ли из ревности, то ли из-за плохого обращения со стороны мужа, то ли будучи дурной от природы, воспылала такой ненавистью к супругу и так упорствовала в своей ненависти, что решила лишить его власти и жизни. Она выдала себя за больную и устроила так, чтобы, когда Галеотто явится навестить ее, его бы умертвили спрятанные в комнате сообщники. Этим своим замыслом она предварительно поделилась с отцом, рассчитывавшим после смерти зятя завладеть Фаенцой. Когда наступило назначенное для убийства время, Галеотто зашел, как обычно, в комнату жены. Он завел с ней беседу, и тут убийцы, выскочив оттуда, где спрятались, набросились на него и умертвили, а он не смог оказать им ни малейшего сопротивления.

Смерть его вызвала в городе величайшее смятение. Жена, захватив с собой малолетнего сына по имени Асторре, укрылась в крепости. Народ взялся за оружие. Мессер Джованни Бентивольо при поддержке некоего Бергами-но, кондотьера на службе у герцога Миланского, предва-

619


рительно ко всему этому подготовившись, вступил во главе значительного воинского отряда в Фаенцу, где еще находился флорентийский комиссар Антонио Босколи. Среди всего этого переполоха различные лица из городских властей собрались, чтобы обсудить вопрос о будущем устройстве, но в это время жители Валь-ди-Ламона, устремившиеся в связи с этими событиями в Фаенцу с оружием в руках, напали на мессера Джованни и Бергамино, одного убили, другого захватили в плен и, возглашая хвалу юному Асторре и Флоренции, передали власть в городе флорентийскому комиссару.

Когда известие об этих событиях пришло во Флоренцию, оно всех огорчило. Тем не менее велено было освободить мессера Джованни и его дочь, и республика с единодушного согласия всех жителей Фаенцы взяла под свое покровительство город и юного Асторре.

После того как главные войны между наиболее значительными государствами окончились, еще в течение нескольких лет продолжались подобные же смуты и волнения в Романье, Марке и Сиене, о которых по причине их незначительности рассказывать, я полагаю, не стоит. Правда, в Сиене, после ухода герцога Калабрийского по окончании военных действий в 1478 году смут было больше, чем где бы то ни было, и после ряда переворотов, когда верх брали то городские низы, то нобили, возобладал в конце концов нобилитет. В нем особым влиянием пользовались Пандольфо и Якопо Петруччи: первый славился своей мудростью, второй мужеством, и в своем родном городе они стали как бы носителями верховной власти.











XXXVI

Что же касается флорентийцев, то после прекращения сарцанской войны и до самой кончины Лоренцо Медичи в 1492 году они жили в величайшем благополучии. Когда благодаря мудрости и авторитету Лоренцо вся Италия замирилась, он все помыслы свои устремил к возвеличению своего отечества и своего дома. Старшего сына своего Пьеро он женил на Альфонсине, дочери кавалера Орсини. Для второго сына своего, Джованни, добился кардинальского звания; это было тем примечательней, что Джованни было всего четырнадцать лет и до того времени не

620

было случая, чтобы это звание давалось кому-либо в столь юном возрасте. И то была первая ступень лестницы, по которой род Медичи мог, как впоследствии и случилось, подняться до самого неба. Что касается третьего сына, Джульяно, то по крайнему его малолетству и вследствие скорой кончины Лоренцо не удалось особо блистательным образом устроить его судьбу. Из дочерей Лоренцо старшая вышла за Якопо Сальвиати, вторая за Франческо Чибо, третья за Пьеро Ридольфи. Четвертая, которую для упрочения уз внутри своего рода он вьщал за Джованни Медичи, скончалась еще при его жизни.

Что касается имущественных его дел, то в торговле ему не везло, ибо доверенные лица распоряжались его богатством не как частные люди, а скорее как владетельные князья, и он потерял значительную часть своих капиталов, так что отечеству пришлось поддержать его выдачей значительной суммы денег. Чтобы не подвергаться более превратностям судьбы, Лоренцо прекратил торговые дела и стал скупать земли, которые считал благосостоянием более твердым и прочным. В окрестностях Прато, Пизы и в Валь ди Пеза у него образовались владения, которые по доходности своей и великолепию воздвигнутых там построек достойны были скорее государя, чем частного лица. Затем он занялся увеличением и украшением своего родного города. В черте его было много незастроенных и безлюдных пустырей. Поэтому Лоренцо позаботился о проведении там строительства новых улиц, что весьма содействовало росту и красоте города. Кроме того, чтобы обеспечить безопасность республики, дать ей возможность обороняться от противника и сдерживать его далеко за пределами Флоренции, он укрепил замок Фиренцуола, расположенный в Апеннинах на пути в Болонью. Со стороны Сиены он начал восстанавливать Поджо Империале с тем, чтобы эта крепость стала одной из сильнейших. Со стороны Генуи благодаря приобретению Пьетрасанты и Сарцаны дорога неприятелю была закрыта. Оказывая своим друзьям денежную и иную помощь, он укрепил власть и влияние дома Бальони в Перудже, дома Вителли в Читта-ди-Кастелло, а в Фаенце правление было передано ему лично. И все это представляло собою как бы мощные укрепления на подступах к Флоренции. Его заботой в эти мирные годы в родном его городе одни празднества сменялись другими, и на них то происходили воинские

621


соревнования, то давались представления, в которых изображались какие-либо героические дела древности или триумфы древних полководцев. Целью же Лоренцо Медичи было изобилие в городе, единство народа и почет нобилитету.

Величайшую склонность имел он ко всем, кто отличался в каком-либо искусстве, крайне благоволил к ученым, что может засвидетельствовать пример мессера Аньоло да Монтепульчано, мессера Кристофако Ландини и грека, мессера Деметрио. Так что граф Джованни Ми-рандола, человек почти богоподобный, всем другим странам Европы, где побывал, предпочел Флоренцию и обосновался в ней, привлеченный великолепием Лоренцо, который самозабвенно увлекался архитектурой, музыкой и поэзией. В свет выпущено было немало поэтических произведений, сочиненных Лоренцо, даже снабженных его комментарием. Чтобы облегчить флорентийской молодежи изучение изящной словесности, он открыл в Пизе высшую школу, куда привлекал искуснейших людей со всей Италии. Брату Мариано да Кинаццано, августинскому монаху и одареннейшему проповеднику, он построил недалеко от Флоренции целый монастырь. Были к нему в высшей степени милостивы судьба и Господь Бог, ибо все его начинания давали счастливый исход, все же враги его кончили плохо.

Кроме Пацци, на жизнь его покушались также Баттиста Фрескобальди в церкви Карлице и Бальдинотто да Пистойя на его вилле, но оба они, равно как и их сообщники, понесли справедливую кару за свои злодеяния.

Этот его образ жизни, его удачливость и мудрость были известны не только итальянским государям, но и далеко за пределами Италии, и у всех вызывали восхищение. Матвей, король венгерский, не раз свидетельствовал свою привязанность к нему. Султан посылал к нему своих представителей с дарами, турки выдали ему Бернардо Бандини, убийцу его брата. И всеобщее это уважение стало для всей Италии предметом восхищенного изумления, которое ежедневно возрастало из-за неизменной его мудрости. Ибо в обсуждении тех или иных вопросов он бывал красноречив и силен доводами, в решениях благоразумен, в осуществлении решений быстр и смел. Нельзя назвать ни единого порока, который запятнал бы блеск стольких добродетелей. А между тем он был весьма скло-

622

нен к любовным наслаждениям, любил беседу с балагурами и остряками и детские забавы более, чем это, казалось бы, подобало такому человеку: его не раз видели участником игр его сыновей и дочерей. Видя, как он одновременно ведет жизнь и легкомысленную, и полную дел и забот, можно было подумать, что в нем самым немыслимым образом сочетаются две разные натуры.

В последние годы жизни Лоренцо мучила его тяжкая и угнетающая болезнь, ибо страдал он жестокими желудочными болями, которые так терзали его, что в апреле 1492 года он скончался в возрасте сорока четырех лет. Никогда еще не только Флоренция, но и вся Италия не теряли гражданина, столь прославленного своей мудростью и столь горестно оплакиваемого своим отечеством. И Небо дало весьма явные знамения бедствий, которые должна была породить его кончина: между прочим, молния с такой силой ударила в купол церкви Санта Репарата, что значительная часть его рухнула, вызвав всеобщее изумление и ужас. Смерть Лоренцо повергла в глубокую скорбь и сограждан, и итальянских государей, которые засвидетельствовали ее, ибо ни один из них не преминул отправить во Флоренцию своих послов, чтобы выразить республике сочувствие в ее горе. И события вскоре показали, сколь обоснована была эта скорбь. Ибо, когда Италия лишилась такого мудрого советчика, оставшиеся не сумели ни насытить, ни обуздать честолюбие Лодовико Сфорца, опекуна герцога Миланского. Вот почему, едва лишь Лоренцо испустил дух, снова стали давать всходы те семена, которые, - ведь теперь некому было их задавить, - и были, и доныне продолжают быть столь гибельными для Италии.
















ПРИЛОЖЕНИЕ

Ф. Де Санктис

МАКИАВЕЛЛИ [1]

1 Из кн.: Де Санктис Ф. История итальянской литературы. В 2 т. Т. 2. М.: Иностр. лит., 1964 (эссе приводится в сокращении).


Говорят, что в 1515 году, когда появился "Неистовый Орландо", Макиавелли находился в Риме. Он похвалил поэму, но не скрыл своего недовольства тем, что Ариосто в последней песне забыл упомянуть его имя в перечне итальянских поэтов.

Эти два великих человека, олицетворявшие два разных аспекта одного века, жили в одно время, знали друг о друге, но, по-видимому, не понимали друг друга. Никколо Макиавелли внешне был типичным флорентийцем, очень напоминавшим Лоренцо деи Медичи. Он любил приятно провести время в веселой компании, сочинял стихи и шутил, блистая тем же тонким и едким остроумием, какое мы наблюдали у Боккаччо и у Саккетти, у Пульчи, у Лоренцо и у Берни. Он не был состоятельным человеком и при обычных обстоятельствах превратился бы в одного из многих литераторов, трудившихся за определенную мзду в Риме или во Флоренции.

Но после падения Медичи и восстановления республики Макиавелли был назначен Секретарем и стал играть видную роль в государственных делах. Выполняя дипломатические поручения в Италии и за ее пределами, он приобрел немалый опыт - повидал людей и свет; он был предан республике всей душой, настолько, что после возвращения Медичи готов был принять любую муку.

В этой кипучей деятельности и борьбе закалился его характер, возмужал дух.

Оказавшись не у дел, в тиши Сан-Кашано, он предался размышлениям о древнем Риме и о судьбах Флоренции - вернее, всей Италии. Он ясно себе представлял, что Италия может сохранить свою независимость лишь при условии, если вся она или большая ее часть будет объединена под эгидой одного князя. И он надеялся, что династия Медичи, которая пользовалась властью в Риме и во Флоренции, возьмет на себя этот долг. Он надеялся также, что Медичи захотят прибегнуть к его услугам, избавят его от вынужденного безделья и вызволят из нужды. Но те использовали Макиавелли мало и плохо; он закончил дни свои печально, не оставив в наследство детям ничего, кроме имени. О нем было сказано: "Tanto nomini nullum par elogium" [1]

1 "Имя его выше всех похвал". Это слова надписи, составленной Феррони для памятника Макиавелли, воздвигнутого в Санта-Кроче, во Флоренции, в 1787 году.


624

Его перу принадлежат "Десятилетие" - сухая хроника о "трудах Италии за десять лет", написанная за пятнадцать дней, "Золотой осел", книга из восьми капитоло, - сатирическая картина упадка флорентийских нравов, книга "О случае" - несколько капитоло, "О фортуне", "О неблагодарности", "О честолюбии", карнавальные песни, стансы, серенады, сонеты, канцоны. На всех этих произведениях лежит печать эпохи: некоторые из них выдержаны в вольном, насмешливом тоне, другие - аллегоричны и нравоучительны, но все страдают сухостью. Стих его граничит с прозой, он маловыразителен; образов мало, а те, что есть, избиты.

Однако, несмотря на всю их банальность и отсутствие изящества, в этих произведениях Макиавелли появляются признаки нового человека, наделенного небывалой глубиной мысли и наблюдательностью. Воображение отсутствует, зато ума - изобилье.

Перед нами критик, а не поэт. Не человек, который самозабвенно сочиняет и фантазирует, подобно Лудовико Ариосто, а человек, пристально наблюдающий за собой, даже когда он страдает, и с философским спокойствием изрекающий суждения о своей судьбе и о судьбах мира. Его стихи походят на беседу:

Надеюсь я, не веруя в успех;
Я слезы лью - в них сердце утопает;
Смеюсь, но внутрь не проникает смех;
Пылаю весь - о том никто не знает;
Страшусь и звуков и видений всех;
Мне все вокруг мучений прибавляет.
Надеясь, плачу и, смеясь, горю,
Всего страшусь, на что ни посмотрю.


Таковы же рассуждения об изменчивости земных благ в "Фортуне". Что осталось от стихотворений Макиавелли? Несколько удачных строк, как, например, следующая из "Десятилетия":

Глас каплуна средь сотни петухов,

и несколько изречений или глубоких мыслей, как в песне "О дьяволах" или "Об отшельниках".

Шедевр Макиавелли - его капитоло "О случае", особенно концовка: она поражает и заставляет задуматься. Здесь в поэте уже чувствуется будущий автор "Князя" [2] и "Рассуждений".

2 В настоящем издании это произведение Макиавелли называется "Государь".



625


В прозе Макиавелли тоже ощущается забота о красоте стиля - в соответствии с представлениями того времени. Он рядится в римскую тогу и подражает Боккаччо - например, в своих проповедях собратьям, в описании чумы и в речах, которые он вкладывает в уста исторических персонажей.

Однако "Князя", "Рассуждения", "Письма", "Описания", "Диалоги об ополчении" и "Историю" [1] Макиавелли пишет спонтанно, здесь все внимание его приковано к конкретным вещам; погоню за красивыми словами и фразами он как бы считает ниже своего достоинства. Именно тогда, когда он не думал о форме, он стал мастером формы. Сам о том не помышляя, он обрел итальянскую прозу.

1 Де Санктис имеет в виду "Историю Флоренции"


У Никколо Макиавелли мы видим черты Лоренцо, его неверие и насмешливость, - черты, которыми была отмечена вся итальянская буржуазия того времени. Он обладал той же практичностью, той же проницательностью - умением понимать людей и события, - которые сделали Лоренцо первым среди князей и которые были характерны для всех итальянских государственных деятелей Венеции, Флоренции, Рима, Милана, Неаполя тех лет, когда жили Фердинанд Арагонский, Александр VI и Лудовико, по прозвищу Мавр, и когда венецианские послы писали живые, умные донесения о жизни при дворах, где они были аккредитованы.

Искусство существовало, но науки еще не было. Лоренцо был художником. Макиавелли предстояло стать критиком.

Флоренция все еще была сердцем Италии: народ еще сохранял там свой особый облик, еще был жив образ родины.

Свобода не хотела умирать. Понятий "гибеллин", "гвельф" больше не существовало - их сменила идея древнеримской республики, идея, порожденная классической культурой; она крепла вопреки всесильным Медичи, так как опиралась на традиционную тягу флорентийцев к вольной жизни и на воспоминания о славном прошлом. Свобода и политическая борьба поддерживали крепость духа и сделали возможным появление Савонаролы, Каппони, Микеланджело, Ферруччо и незабываемое сопротивление войскам папы и императора. Независимость, слава родины, свободолюбие - эти моральные силы еще более подчеркивались контрастом, который они составляли с разложением, царившим при дворе Медичи.

По своей культуре, по вольному образу жизни, по характерной для него насмешливости и любви к каламбуру и шутке Макиавелли примыкает к Боккаччо, к Лоренцо и ко всей новой литературе. Он не признает никакой религии, а посему мирится с любой из них; превознося мораль вообще, он в обыденной жизни перешагивает через нее. Дух его закалился и окреп в делах и в политической борьбе, а в период вынужденного безделья и одиночества он отточил свой ум. Совесть его не молчала: свобода и независимость родины - вот что волновало Макиа-


626

велли. Практический склад его недюжинного ума не давал ему предаваться иллюзиям и удерживал в рамках возможного. Увидев, что свобода утрачена, и помышляя лишь о независимости, он попытался использовать как орудие спасения все тех же Медичи. Разумеется, это тоже было иллюзией, соломинкой, за которую хватается утопающий, это было утопией, но утопией человека сильной и молодой души, человека пламенной веры. Если Франческо Гвиччардини сумел вернее оценить и точнее почувствовать положение Италии, то только потому, что совесть его к тому времени умолкла, окаменела. Образ Макиавелли в памяти потомков окружен любовью и ореолом поэтичности именно благодаря его твердому характеру, искренности его патриотизма и благородству стиля, благодаря тому, что он сумел сохранить мужественность и чувство собственного достоинства, которые выделяли его из толпы продажных писак. Влияние, каким он пользовался, далеко не соответствовало его заслугам.

Его считали не столько государственным деятелем, человеком действия, сколько писателе