вопросы, которые можно сформулировать так: если мое "цепляние" за жизнь втягивает меня в порочный круг, как я могу научиться не цепляться? Как могу я пытаться позволить всему быть собой, если само это усилие как раз и является "не-позволением всему быть"? Иными словами - старание не цепляться за что-то и есть цепляние, ибо мотив тут один и тот же: страстное желание избавить себя от трудностей. Я не могу освободиться от этого желания, потому что это желание - то же самое, что желание освободиться от него! Возникает знакомая, каждодневная психологическая проблема "обратной связи": проблема создается от того, что ее пытаются решить, беспокойство - от того, что беспокоятся, и страх боится самого страха. 
Философия Махаяны предлагает решительный, но весьма эффективный ответ на эти вопросы, и ему посвящены многочисленные сочинения, известные под названием Праджня-парамита или "Мудрость переправы на другой берег". Это литература, тесно примыкающая к трудам Нагарджуны (200 г. н.э.), который наряду с Шанкарой считается одним из величайших умов Индии. В упрощенном виде ответ заключается вот в чем. Любая привязанность, даже привязанность к нирване - тщетна, ибо не к чему привязываться. Это знаменитая Шуньявада Нагарджуны, "Учение о Пустоте". Иначе его еще называют Мадхьямика, или "Срединный путь", потому что это учение опровергает любые метафизические концепции, наглядно демонстрируя их относительность. С точки зрения академической философии Праджня-парамита и учение Нагарджуны являются, несомненно, разновидностью нигилизма или "абсолютного релятивизма". Но в действительности позиция Нагарджуны иная. Диалектика, которой он уничтожает любую концепцию реальности, есть лишь орудие, с помощью которого разрывается порочный круг цепляний, и завершает эту философию не жалкое нигилистическое отчаяние, а естественное и "несотворенное" блаженство (ананда) освобождения. 
Слово "Шуньявада" образовано от корня шунья, что значит "пустота", шуньята, "нуль", "нулевость". Этим словом Нагарджуна обозначал природу реальности, или, точнее, концепции реальности, которые создает человеческий ум. Концепция здесь включает не только метафизические воззрения, но и всякого рода идеалы, религиозные верования, конечные упования и честолюбивые стремления - то есть все, к чему в своем уме стремится человек, что он "захватывает" для обеспечения своего материального и духовного благополучия. Шуньявада разбивает не только убеждения, сознательно приобретенные человеком; она также вскрывает внутренние скрытые и неосознанные предпосылки мысли и поступков и до тех пор подвергает их решительной обработке, пока самые глубинные пласты сознания не приводятся к полному безмолвию. При этом даже сама идея шунъи должна опустошиться, свестись к нулю. 
Это не может быть названо
Hи "пустотой", ни "не-пустотой",
Ни "оба-вместе". ни "ни-одно-из-них",
Лишь для того, чтобы это как-то обозначить,
Его называют "Пустотой". [24]
Щербатской {72} прав, утверждая, что Шунь-яваду правильней всего называть учением относительности. Метод Нагарджуны заключается только в том, чтобы продемонстрировать, что ни одна вещь не обладает своебытием (свабхава), или независимой реальностью, а существует только в отношении к другим вещам. Ничто в природе не может существовать само по себе: ни вещь, ни факт, ни живое существо, ни событие. Поэтому бессмысленно выделять нечто в качестве идеала и стремиться завладеть им. То, что обособлено, существует лишь в отношении к своей собственной противоположности, ибо то, что есть, определяется тем, чего нет: наслаждение определяется болью, жизнь - смертью, движение - покоем. Очевидно, что наш ум не может создать представления о том, что значит "быть", не создавая при этом противоположного представления о "не-быть"; ведь идеи бытия и небытия являются абстракциями простейшего переживания, такого, например, как: в правой руке у меня есть монета, а в левой - нет. 
С этой точки зрения такая же относительность существует между нирваной и самсарой, между бодхи (пробуждением) и клешой (помраченностью). Так что поиски нирваны подразумевают существование и проблему самсары; стремление к просветлению указывает на то, что человек находится в состоянии помраченности. Иными словами, как только нирвана становится объектом желания, она становится элементом самсары. Истинная нирвана не может быть желаема, потому что она не может быть постигнута. Так Ланкаватара Сутра учит: 
И снова, Махамати, что означает "не-дуализм"? Это значит, что свет и тень, длинный и короткий, черное и белое суть относительные термины, Махамати, но не независимые друг от друга; так же, как Нирвана и Самсара, все вещи - не-два. Нирвана есть только там, где есть Самсара; Самсара есть только там, где есть Нирвана; условия их существования не носят взаимоисключающего характера. Поэтому и говорится, что все вещи не-дуальны, как не-дуальны Нирвана и Самсара. (11, 28), {76, с.67}
Но уравнение "Нирвана есть самсара" верно также и в другом смысле: то, что кажется нам самсарой, есть на самом деле нирвана, и то, что кажется миром форм, - рупа, есть в действительности пустота (шунья). Отсюда знаменитая формула: 
Форма не отлична от пустоты, пустота не отлична от формы. Форма в сущности есть пустота, пустота в сущности есть форма. [25]
Еще раз подчеркиваю, - это не значит, что просветление приведет к бесследному исчезновению мира форм, - к нирване нельзя стремиться как "будущему уничтожению чувств и их полей". Сутра утверждает, что форма пуста просто как она есть, во всей своей жгучей неповторимости. 
Смысл этого уравнения не в том, чтобы выдвинуть некий метафизический тезис, а в том, чтобы способствовать процессу пробуждения. Пробуждение никогда не наступит, пока человек: 
пытается избежать или изменить каждодневный мир форм, избавиться от того переживания, в котором находится в данный момент. Любая такая попытка есть лишь новое проявление "захватывания". Но само "захватывание" не может быть уничтожено силой, ибо: 
Бодхи (пробуждение) есть пять грехов, а пять грехов - это бодхи... Если кто-нибудь рассматривает бодхи как то, чего следует добиваться, что следует вырабатывать в себе с помощью дисциплины, он повинен в гордыне. [26]
Некоторые из этих высказываний могут создать впечатление, что Бодхисаттва - это просто свойский парень, вполне земной человек, который - поскольку самсара все равно оказывается нирваной - живет себе, как ему нравится. Как бы глубоко он ни заблуждался, то поскольку заблуждение и есть бодхи, - нет никакого смысла в попытках изменить что-либо. Между крайними противоположностями часто существует обманчивое сходство. Безумцы нередко выглядят как святые, а неподдельная скромность мудреца делает его похожим на самого обыкновенного человека. Тем не менее не так-то просто указать разницу и прямо сказать, какие поступки совершает или не совершает земной человек в отличие от Бодхисаттвы, или наоборот. В этом вся тайна Дзэн-буддизма, и в соответствующем месте мы еще вернемся к этому вопросу. Пока что ограничимся следующим замечанием: так называемый "обыкновенный человек" обладает лишь кажущейся естественностью, или, лучше сказать, его истинная естественность воспринимается как неестественное в нем. На практике просто невозможно решиться в сознательной форме прекратить стремление к нирване и обратиться к "обычному" образу жизни, ибо, поскольку обыкновенная жизнь человека намеренна, она уже перестает быть естественной. 
Именно по этой причине мысль о недосягаемости нирваны, которую так подчеркивают сутры Махаяны, должна быть воспринята не только теоретически, в качестве философского тезиса. Человек должен "нутром" ощутить, что нет ничего, что можно было бы захватить. 
По этому поводу некоторым из Богов в этом собрании пришла в голову мысль: "То, что говорят и бормочут феи, - мы, хоть и смутно, но понимаем. Того же, что поведал нам Субхути, - мы не понимаем!" 
Субхути прочел их мысли и сказал: "Нечего и понимать, нечего и понимать! Ничего особенного я не сказал, ничего особенного не объяснил... Никто не постигнет всего совершенства мудрости, которую я пытался вам объяснить. Ведь никакая Дхарма (доктрина) не излагалась, не выяснялась и не сообщалась. Значит и не будет никого, кто мог бы ее постичь. [27]
Таким образом, суть раскрывается лишь тогда, когда приходит ясное понимание, что все намеренные акты - желания, идеалы, расчеты - бесполезны. Во всей вселенной - как вовне, так и изнутри - нет ничего, чем можно бы было овладеть, и нет никого, кто мог бы чем-нибудь овладеть. Это открывается при ясном осознании всего того, что, как казалось когда-то, дает ответ на вопросы или обеспечивает надежную реальность, - интуитивной мудрости, называемой праджня, мудрости, которая видит относительный характер вещей. "Глаз праджни" видит человеческую ситуацию такой как она есть: утоление жажды - соленой водой, погоня за целями, порождающими новую погоню, привязанность к объектам, которые мгновенный бег времени превращает в призраки, в туман. А тот, кто жаждет, преследует, видит и знает внутреннюю цель, обладает существованием только в отношении к эфемерным объектам своего стремления. Он видит, что его попытка схватывания и удержания мира - это петля, накинутая на его собственную идею, петля, лишающая его той самой жизни, которой он так жаждет. И нет выхода, нет способа позволить всему просто быть, способа, которым можно было бы овладеть через усилие, волевой акт... Но кто же он, кто собственно жаждет выйти? 
Наступает момент, когда это ощущение безвыходной ловушки, где все мы одновременно и ловчие, и дичь, достигает своей критической точки. Оно, так сказать, "готово", "созрело". И тут происходит то, что Ланкавапгара Сутра называет "переворотом в глубочайших пластах сознания". В этот миг всякое чувство принуждения исчезает, чувство напряженности вдруг слетает, и кокон, которым шелковичный червь обмотал себя самого, рвется, чтобы выпустить его свободным, - крылатым мотыльком. Больше нет той озабоченности, которая, как заметил Кьеркегор, гнездится в тайниках души каждого обыкновенного человека.. Идеалы, честолюбие, уловки и самоутверждение уже не нужны, ибо теперь можно жить спонтанно, не стараясь быть спонтанным. Исчез и выбор - ибо ясно, что никогда и не было никакого "Я", которое могло бы держать "себя" под контролем. 
Если ограничиться самым существенным, то именно таков внутренний процесс, которому Шуньявада стремится дать ход с помощью своей философии тотального отрицания. Поэтому большая часть сочинений Нагарджуны - это тщательно разработанное логическое и систематическое опровержение всех философских систем, существовавших в его время в Индии. [28] Лица, изучающие Шуньяваду на Западе, часто не могут понять, как чисто негативный подход может быть плодотворным для философии, целью которой является внутреннее переживание. Поэтому необходимо еще раз подчеркнуть, что отрицание здесь относится не к самой реальности, а к нашим идеям относительно нее. Позитивное и творческое содержание Шуньявады не в самой ее срилософии, а в новом видении реальности, которое приходит, когда ее работа выполнена. И Нагарджуна далек от того, чтобы портить это видение попытками описать его. 
В Махаяне есть и другой термин для описания реальности, может быть, более значимый, чем шунья, пустота. Это слово татхата, которое можно перевести как "таковость". Будда соответственно зовется "Татхагата" - тот, кто приходит и уходит просто так, "тат". Санскритское слово тат (англ. that, - "то"), вероятно, связано с первыми попытками ребенка заговорить, когда он, указывая на предмет, произносит "та" или "да". Отцы льстят себе, воображая, что дитя зовет их по имени - "дада" или "дэдди" (англ. "папа"). Но скорее всего, говоря это, ребенок просто выражает узнавание мира. Когда мы просто говорим "То!" или "Так", мы указываем на целую область вне-словесного опыта, на реальность, которая воспринимается непосредственно, ибо таким путем мы пытаемся выразить не столько то, что думаем и говорим, сколько то, что видим и чувствуем. Слово татхата, следовательно, указывает на мир как он есть, не заслоненный и не расчлененный символами и определениями мысли. Оно указывает на конкретное, происходящее сейчас, как отличное от абстрактного и концептуального. Будда является Татхагатой, "просто-так-идущим", он пробудился этому первичному внеконцептуальному миру, который невыразим словами. Татхагата не смешивает этот мир с такими представлениями, как "бытие" и "не-бытие", "хорошее" и "дурное", "прошлое" и "будущее", "здесь" и "там", "движущийся" и "неподвижный", "постоянный" и "изменчивый". Вот что говорит о Татхагате Бодхисаттва Манджушри в Сапташатике 
"Таковость" (татхата) и не становится, и не прекращает становиться: таким я вижу Татхагату. Таковость не присутствует ни в каком месте, ни в каком пункте: таким я вижу Татхагату. "Таковость" - не возникает ни от двойственного, ни от недвойстаенного: таким я вижу Татхагату. Таковость ни чиста, ни нечиста: таким я вижу Татхагату. Таковость не возникает и не приходит к концу: таким я вижу Татхагачу (195). [29]
Поскольку татхата есть истинное состояние Будды и всех существ, этим же словом называют нашу изначальную истинную природу, иначе говоря, нашу природу Будды. Одно из кардинальных положений Махаяны гласит: все существа наделены природой Будды, и могут стать Буддами. Так как "природа Будды" и татхата - идентичные термины, слово "Будда" часто употребляется для обозначения самой реальности, а не только пробужденного человека. Получается, что в Махаяне Будда часто рассматривается как олицетворение самой реальности, и тем самым создается основа для народных культов, в которых Будде, по-видимому, поклоняются как божеству. Я говорю "по-видимому", потому что даже в буддизме Махаяны нет прямых параллелей иудейско-христианскому теизму, который четко отождествляет Бога с моральными принципами. Более того, различные Будды, которых так почитают: Амитабха, Вайрочана, Амитайус, Ратнасамбхава и пр. - все они являются олицетворением собственной подлинной природы человека. Здесь также кроется основа буддизма как веры, основа учения Сукхавати, или Школы Чистой Земли. Эта школа считает, что все попытки стать Буддой есть лишь ложная гордость, присущая "эго". На самом деле, все, что необходимо - это повторять формулу: Намо-амитабхайя - дословно: "Имя Амитабхи" или "славься, Амитабха"; надо твердо верить, что одного этого достаточно для обеспечения следующего рождения в Чистой Земле, блаженной стране Амитабхи. В этой Чистой Земле устранено все, что препятствует превращению в Будду в нашем мире. Так что перерождение в Чистой Земле фактически означает превращение в Будду. Повторение Имени считается чудодейственным, потому что некогда, много столетий тому назад, Амитабха дал обет: не вступать в высшее состояние Будды, пока перерождение в Светлой Земле не будет обеспечено всем живым существам, которые станут взывать к его имени. Так как после этого он достиг состояния Будды, то это значит, что обет его вошел в силу. 
Даже Нагарджуна относился с симпатией к такой точке зрения. Это очевидный, доходчивый и весьма красочный способ показать, что поскольку истинная природа человека уже является природой Будды, ничего и не нужно делать для того, чтобы она стала таковой. Даже наоборот, стараться стать Буддой - значит отрицать, что человек и так уже есть Будда, то есть отрицать единственную основу, на которой состояние Будды и может реализоваться! Короче говоря, для того, чтобы стать Буддой, нужно только верить, что ты уже и есть Будда. Один из великих толкователей буддизма Шинран пошел еще дальше: он учил, что достаточно лишь повторять это Имя, ибо, по его мнению, попытка пережить акт веры уже искусственна и приводит к сомнению в своей собственной вере. 
Буддизм Чистой Земли является прямым продолжением учения о Бодхисаттвах, о том, что истинное дело освобожденного человека - это освобождение всех остальных существ с помощью "упайя", или "искусных методов". Благодаря праджне, интуитивной мудрости, Бодхисаттва проникает взглядом в природу реальности, а это в свою очередь вызывает в нем отклик - каруну, или сострадание ко всем, кто еще находится под игом неведения. Кстати, на более глубоком уровне каруна означает нечто большее, чем сострадание к неведению других. Как мы видели, возвращение Бодхисаттвы в мир было вызвано тем, что самсара есть в действительности нирвана, что "пустота есть на самом деле форма". Если праджня открывает, что "форма - есть пустота", то каруна обнаруживает, что "пустота - это форма". Следовательно, происходит "утверждение" каждодневной жизни в ее естественной "таковости", что особенно подчеркивает в Махаяне Дзэн-буддизм. Это, в частности, обнажает и несостоятельность распространенного представления о буддизме как о философии отрицания мира, для которой неповторимость форм не имеет никакого значения. Именно благодаря принципу каруны буддизм Махаяны стал источником вдохновения для китайской живописи в эпоху династий Сун и Юань. А это искусство делало акцент на естественных формах, а не на религиозных символах. Благодаря каруне становится очевидным, что растворение форм в пустоте ничем не отличается от неповторимых признаков самих этих форм. Лишь условность отделяет жизнь от смерти; в действительности умирание и есть процесс жизни. 
Признание того, что каждая конкретная форма как она есть является пустотой, и что уникальность каждой формы возникает в связи со всеми другими формами, составляет основной принцип учения Дхармадхату - "Царства Дхармы", получившего свое развитие в гигантской Аватамсака Сутре. Это многотомное сочинение, возможно, - заключение и кульминация индийской Махаяны. Излюбленный образ Аватамсака Сутры - огромная сеть из драгоценных камней или кусочков хрусталя, подобная паутине, освещенной восходящим солнцем. Каждая камень в ней отражает все остальные. Эта переливающаяся сеть и есть Дхармадхату, вселенная, царство бесчисленных дхарм или "вещей-событий". 
Китайские комментаторы разработали четыре принципа Дхарматхату, которые впоследствии, в эпоху династии Тан, приобрели важное значение для Дзэн. Эта классификация "Царства Четырех Дхарм" такова: 
1. Ши - неповторимые, индивидуальные "вещи-события", из которых состоит вселенная. 
2. Ли - "принцип", или конечная реальность, лежащая в основе множественности вещей. 
3. Ли ши ву ай - "нет преград между принципами и вещами", то есть нет несовместимости между нирваной и сансарой, пустотой и формой. Достижение одной не требует уничтожения другой. 
4. Ши ши ву ай - "нет преград между вещью и вещью", то есть каждая "вещь - событие" связана со всеми остальными, и самое глубокое проникновение в них есть их восприятие в "таковости". На этом уровне любая "вещь-событие" воспринимается как самоопределяющая, самопорождающая и спонтанная. Ведь быть совершенно естественным, тем, что ты есть, быть татха, просто "таким" - и означает быть свободным и не иметь препятствий.
Учение Дхарматхату вкратце сводится к тому, что истинная гармония вселенной образуется, когда каждой "вещи-событию" предоставляется возможность свободно и естественно быть самой собой, без малейшего вмешательства извне. С более субъективной точки зрения это выглядит так: 
"Предоставь всему свободу быть тем, что оно есть. Не отделяй себя от мира, не пытайся организовать его вокруг себя". Между этим принципом и простым laissez faire (фр. непротивление, попустительство) есть тонкое различие, которое можно почувствовать, проанализировав движения при ходьбе. 
Руки и ноги двигаются сами, изнутри. Нам не приходится при ходьбе переставлять ноги руками. Тело каждого человека есть система Ши-ши-ву-ай. Но Будда постигает, что вся вселенная есть его тело, чудесным образом взаимосвязанная гармония, образовавшаяся себя сама, не столько благодаря вмешательству извне, сколько изнутри. 
Философия Махаяны считает, что у Будды три формы, три "тела" и рассматривает его как Трикайю, то есть "Троичное тело". С точки зрения множества "вещей-событий", или как конкретная человеческая форма, тело Будды есть Нирманакайя или "Тело трансформации". Конкретные человеческие формы - это исторические и доисторические Будды,