наблюдать происходящее и по привычке встретит  именем  батюшки  своих  новых
владык, ибо, - к чему тут обманывать себя самих,  -  ему  снова  понадобятся
владыки, всякий другой порядок он с презрением или с гневом отвергнет.
   193. Чего хочет новая школа?  Вновь  обрести,  восстановить  национальное
начало, которое нация  по  какой-то  рассеянности  некогда  позволила  Петру
Великому у себя похитить124; начало, вне которого,  однако,  невозможен  для
любого народа подлинный прогресс. Сущая истина,  -  и  мы  первые  под  этим
подписываемся, - что народы, точно так же,  как  и  отдельные  личности,  не
могут ни на шаг продвинуться  по  пути  прогресса  или  предназначенного  им
развития без глубокого чувства своей индивидуальности,  без  сознания  того,
что они такое; более того, лишенные этого чувства и этого сознания,  они  не
могли бы и существовать; но  именно  это  и  доказывает  ошибочность  вашего
учения, ибо никогда народ не утрачивал своей национальности, не  перестав  в
то же время существовать; между тем, если я не ошибаюсь,  мы,  как  ни  как,
существуем!
   194. Когда бесконечный разум принял форму разума конечного,  воплотившись
в человеке, он, естественно, должен  был  в  новом  модусе  бытия  сохранить
свойства своего прежнего существования, он прежде всего должен был сознавать
. Человек, таким образом,  ведет  свое  начало  не  от  двуногого
животного, как это представляют себе материалисты, но от  наивного,  хотя  и
неполного ощущения своей природы. Ум человеческий, значит, никогда не был  в
состоянии полного неведения по отношению ко всему; представление  более  или
менее ясное о законе своего бытия явилось у него в  тот  самый  день,  когда
этот ум сознал, что существует; не будь это так, он не заключал  бы  в  себе
основного  начала  своего  бытия,  он  не  был  бы  одухотворенным  
существом.  Но  несомненно   и   то,   что   в   последовательности   времен
индивидуальный ум,  именно  в  силу  своей  свободной  природы,  должен  был
обособиться, оторваться от всемирного разума, развиваться как субъект,  и  с
этой поры полное непонимание сделало неизбежным возвращение  индивидуального
бытия к бытию всеобщему, восстановление падшего Я. Эту цель и поставило себе
христианство в порядке логическом, что оно и осуществило на деле,  поскольку
переворот  такого  рода  мог  совершиться  без  нарушения  равновесия  между
различными силами, движущими нравственный мир, без  полного  нарушения  всех
законов  творения.  В  тот  день,  когда  на   Голгофе125   была   принесена
искупительная жертва человека,  разум  мировой  был  восстановлен  в  разуме
индивидуальном и на этот раз занял в нем  место  навсегда.  Отныне  человеку
стало доступно действенное обладание абсолютным добром и абсолютной истиной;
перед злом выросла преграда, которую оно не смело переступить, перед  добром
ее  не  было;  рассеялась  мрачная  тень,   которую   отбрасывала   когда-то
исполинская личность человека на все предметы его видения, и от него  одного
зависело отныне жить в истине.
   195. Впрочем, через  какие  бы  фазы  своего  существования  человечество
доселе ни проходило, -  в  те  ли  времена,  когда  оно  еще  жило  на  лоне
первобытной природы, или когда оно уже  шествовало  вперед  по  собственному
побуждению, или, наконец, тогда, когда его развитие  творчески  определилось
непосредственным проявлением мирового разума, - никогда оно не  выходило  из
сферы  сознания126;  это  и  есть  та  среда,  в  которой  протекает  всякое
человеческое действие; разум есть разум, он может только сознавать;  с  утра
до ночи человек  только  это  и  делает;  даже  ощущения  его,  по  мере  их
переживания, превращаются в его мозгу в восприятие, и это постоянное участие
его разумного существа во всем происходящем с  его  существом  физическим  и
создает в нем единство  и  делает  из  него  нечто  большее,  нежели  чистое
разумение.
   195-а. Поэтому мысль того гениального человека, который создал  учение  о
науке, была верной мыслью; но не нужно забывать, что если человек ничего  не
делает, кроме как познает, а он только этим и занимается, то по той причине,
что  вне  его  существует  нечто  такое,  что  есть  объект  его   познания,
следовательно, для постижения закона самого познания прежде  всего  надлежит
установить отношение между познаванием и его объектом. А вот это и  не  было
сделано; занимались только субъектом, т.е. познающим,  а  до  объекта,  т.е.
познаваемого,  не  дошли127.  Система,   явившаяся   непосредственно   после
упомянутой, должна была все свое внимание обратить на  объект  человеческого
познания;  так  в  действительности  и  произошло.  Но  при   этом   человек
растворялся  в  природе,  во  всем;  это   был   пантеизм   со   всеми   его
последствиями128. Оказалась необходимой новая реакция,  при  которой  Я,  не
отказываясь от своих прав, должно было признать совершившийся  синтетический
факт и предстать перед лицом вселенной и бога в  истине  и  реальности.  Это
последняя глава современной философии129.
   196. Вы видите, в этой системе именно разум станет, так  сказать,  высшей
категорией, или окончательной формой жизни.  Чтобы  дойти  до  этого,  бытие
проходит через  несколько  фаз,  опять-таки,  категорий,  но  гораздо  более
важных, чем категории  Канта.  Все  эти  фазы  всеобщей  жизни  человечества
логически связаны между собой и следуют одна за другой, и человеческое Я  не
перестает более или менее смутно ощущать их, хотя в каждую данную эпоху  оно
старается дать себе отчет в том, что испытывает, что происходит вокруг него.
Прогресс человечества, таким образом, должен бы заключаться во  все  большем
приближении к такому положению, когда ему будет дано полное  сознание  того,
что когда-нибудь составит его содержание, а  достигнув  этого,  человечество
оказалось бы в положении абсолютного разума,  т.е.  такого  разума,  который
сознает  и  постигает  себя  самого  в  совершенстве,   -   последняя   фаза
человеческого развития130.
   197. Мы только что видели,  в  чем  ошибка  знаменитого  учения  о  Я131,
учения, якобы установившего, что не существует ничего помимо познания, а  не
подозревавшего, что познание предполагает бытие познаваемого  объекта,  т.е.
чего-то не созданного человеком и существовавшего прежде,  чем  человек  его
познал; нельзя, однако, отрицать, что это учение оставило глубокие  следы  в
человеческом разуме. Дело в том,  что  этот  дерзновенный  апофеоз  личности
заключал в себе начало необычайно плодотворное. Если Фихте не видел объекта,
то это, конечно, не по недостатку философского понимания, а  просто  потому,
что он был поглощен страстно увлекавшей его работой,  которую  ему  пришлось
проделать на пути к  построению  внутреннего  факта.  Явившийся  после  него
Гегель, ученик Шеллинга, естественным образом должен  был  быть  приведен  к
построению факта внешнего, и эту задачу выполнил блестяще; вопрос о том,  не
слишком ли он со своей стороны увлекся объектом и в своей  теории  всеобщего
примирения  достаточное  ли  место  он  отвел  индивидууму?  Беспристрастное
рассмотрение его учения с этой точки зрения дало бы наиболее правильную  его
оценку. Его философия, однако, была по существу синтетической, поэтому он не
мог остановиться на полпути, как это сделал Фихте, который поневоле вернулся
к анализу, несмотря на  могучий  толчок,  сообщенный  Шеллингом  философской
мысли. Гегель  поэтому  необычайно  продвинул  вперед  синтез  человеческого
разума, это верно, но, да будет нам разрешено заметить,  что  он  не  вполне
доработал свою мысль; он умер слишком рано, в разгар своей  деятельности,  и
не успел сказать своего последнего слова, окончательно отделать свои  труды.
Вот, впрочем, несколько строчек самого Гегеля, которые лучше, чем сумеем это
сделать мы, покажут, куда направлена его  система.  "Человеческий  разум,  -
говорит он, - постиг искусство анализа, но не научился еще синтезу.  Так  он
отделил душу от тела, и это было хорошо, так как бог есть дух, а природа  не
что  иное,  как  материя;  но  сделав  это,  он  забыл   магическое   слово,
долженствовавшее воссоединить то и другое, подобно тому Гетевскому  ученику,
который, напустив воды в дом своего хозяина,  не  знал,  как  остановить  ее
приток, и неизбежно бы утонул, если бы на счастье не  спас  его  появившийся
вовремя хозяин"132. Вы догадываетесь, кто мастер - чародей в философии.
   198. Неужели вы воображаете, будто такой пустяк - вырвать пытливый ум  из
сферы его мышления и втиснуть его в тот узкий  и  мелочный  мир,  в  котором
вращается людская пошлость? Вас окружает множество людей или групп,  которым
суждено пройти свой путь  бесследно;  почему  вы  не  проповедуете  им  свои
возвышенные учения? Но не сбивайте с пути того, кто сосредоточенно и покорно
отдается началу, в нем заложенному; не отвлекайте его от пути,  по  которому
он следует не по своей воле, с которого не может отклониться, не  разбившись
сам, он увлечет, быть может, и вас в своем падении. Не  видите  ли  вы,  что
орбита, по которой он движется, начертана заранее?  Преградить  ему  путь  -
значит восстать против законов природы. Вы думаете, что лишь невинная  шутка
- бросать камни под ноги мыслящего человека, чтобы он споткнулся,  чтобы  он
грохнулся на мостовой во весь рост и мог бы подняться лишь облитый грязью, с
разбитым лицом, с изодранной одеждой? Конечно, не вам понять этого человека.
Уязвленный, искалеченный, измученный окружающей его пустотой - он тайна  для
самого себя, а тем более для вас; как  же,  в  самом  деле,  разгадать,  что
сокрыто на дне этой стесненной души;  как  разгадать  те  мысли  и  чувства,
которые вы и ваши присные загнали  в  его  бедное  сердце;  не  вам  понять,
сколько задатков, какие силы задушены миром  и  жизнью,  среди  которых  он,
задыхаясь, влачит свое существование. Мир его не  принял,  и  он  не  принял
мира, Он имел наивность думать, что хоть как-нибудь подхватят мысль, которую
он провозглашал, что его жертвы, его  муки  не  пройдут  незамеченными,  что
кто-нибудь из вас соберет то, что он с такою  щедростью  расточал.  Безумие,
конечно.  Но  пристало  ли  вам  расставлять  ему  сети,  провокаторски  его
завлекая, вам, которые сами называли мощным его  слово  и  мужественным  его
сердце? Если в этом не было горькой насмешки, то как  дерзнули  вы  заткнуть
ему рот, посадить его на цепь? А кто знает, кем бы он стал, если  бы  вы  не
преградили ему пути? Быть может, потоком, смывающим нечистоты, под  которыми
вы погребены? Быть может, мечом, рассекающим сковывающие вас цепи133?
   199. С того дня, как мы произнесли слово "Запад"  по  отношению  к  самим
себе, - мы себя потеряли.
   200. Не турки разрушили  восточную  империю,  а  народы  Запада,  которые
допустили завоевание Махмудом Константинополя и сами его уже ранее захватили
по пути134.
   201135.  Чем  больше  размышляешь  над  действием,  которое  христианство
оказывает на общество, тем больше убеждаешься, что в общем плане  Провидения
западная церковь была создана в видах социального развития человечества, что
вся ее история лишь логическое последствие вложенного  в  нее  организующего
начала. Можно осуждать средства,  карими  она  пользовалась  для  достижения
своей цели, но нужно признать,  что  эти  средства  были  не  только  самыми
действенными, но единственно возможными в  различные  эпохи,  через  которые
лежал ее путь; что верная своему призванию,  она  никогда  не  уклонялась  в
сторону   от   направления,   ей   сообщенного;   что   изумительное   чутье
предназначенной ей роли неизменно руководило ею на протяжении веков  борьбы,
поражений и небывалых побед; наконец, хотя нельзя  отрицать,  что  она  была
честолюбива,  нетерпима,  не  пренебрегала   земными   благами,   приходится
признать, что только при этих условиях может свершиться промысел божий.
   202. Не было ли прежде всего необходимо осуществить доверенную  ей  идею?
Потому все должно быть подчинено этому высшему велению.  Разве  не  абсурдно
упрекать ее в том, что она  последовательно,  пламенно,  страстно  выполняла
свою задачу? Что сталось бы с миром, если бы она то и дело колебалась  между
различными  ересями,  которые  стали  появляться  с  первого   же   дня   ее
установления, не переставали возникать до тех пор, пока,  наконец,  не  были
поглощены великой ересью XVI в.136, решившей заменить реальность совершенной
церкви пустотой своей церкви неосязаемой?
   Если вы меня спросите, носил ли  каждый  из  ее  членов  в  сердце  своем
совершенное сознание великого дела, которое выполнялось вокруг него,  я  вам
отвечу,  что  этого  не  думаю,  ибо  такое  сознание  станет  возможным   в
божественной церкви лишь после того, как она пройдет весь цикл человеческого
разума; тогда, исчерпав весь цикл конечного разума, она  вступит  в  область
разума бесконечного, чтобы затем уже не выходить  из  нее.  Нельзя,  однако,
сомневаться в том, что в ней  всегда  жило  некое  глубокое  ощущение  этого
разума и, сосредоточенное  в  неких  избранных  душах,  в  неких  увенчанных
священным сиянием умах,  оно  излучалось  на  всю  сферу  разумных  существ,
составляющих христианское  сообщество,  и  наполняло  их  всей  силой,  всей
правдой глубокого личного чувства.
   203.  Восточная  церковь,  по-видимому,  была  предназначена  совсем  для
другого: она должна была идти иными путями. Ее роль состояла  в  том,  чтобы
явить мощь христианства, предоставленного единственно  своим  силам;  она  в
совершенстве  выполняла  это  высокое  призвание.  Родившись  под   дыханием
пустыни, перенесенная  затем  в  другую  пустыню,  где,  живя  в  уединении,
созданном  для  нее  окружавшим  ее  варварством,  она,  естественно,  стала
аскетической и созерцательной. Самое происхождение отрезало ей путь к какому
бы то ни было честолюбию.  И  она,  надо  сознаться,  довела  покорность  до
крайности; она всячески стремилась себя уничижать: преклонять  колена  перед
всеми государями, каковы бы они ни были, верные или  неверные,  православные
или схизматики, монголы или сельджуки; когда гнет становился невыносимым или
когда на нее обрушивалось иноземное иго, редко умела она прибегнуть к  иному
средству,  кроме  как  заливать   слезами   церковную   паперть,   или   же,
повергнувшись в прах, призывать помощь небесную в  тихой  молитве.  Все  это
совершенно верно, но верно и то, что ничего иного она делать и не могла, что
она изменила бы своему призванию, если бы попыталась облечься в иную одежду.
Разве  только  в  славные  дни  русского  патриаршества  она  дерзнула  быть
честолюбивой,  и  мы  знаем,   какова   была   расплата   за   эту   попытку
противоестественной гордыни 137.
   Как бы то ни было, этой церкви, столь смиренной,  столь  покорной,  столь
безропотной, наша страна обязана не  только  самыми  прекрасными  страницами
своей истории, но и своим сохранением. Вот урок, который она  была  призвана
явить миру: великий  народ,  образовавшийся  всецело  под  влиянием  религии
Христа, -  поучительное  зрелище,  которое  мы  предъявляем  на  размышление
серьезных умов.
   204. Чего хочет новая школа?  Вновь  обрести,  восстановить  национальное
начало, которое, вероятно, в минуту  рассеянности  народ  некогда  незаметно
позволил у себя похитить Петру Великому, начало, вне  которого,  однако,  ни
для какого народа немыслим истинный прогресс. Это совершенно  верно.  Народ,
точно также, как и индивидуум, не может сделать ни шагу вперед без  ощущения
своей личности;  более  того,  он  не  может  даже  существовать  без  этого
ощущения; но это-то именно и доказывает ваше  заблуждение,  ибо  никогда  не
было  случая,  чтобы  народ  утратил  чувство  национальности,  не  перестав
существовать, а мы, кажется, существуем138.
   205. Перед нами произведения молодого французского философа139,  человека
во  многих  отношениях  очень  умного,  стоящего  совершенно  особняком   от
философской клики своей страны, но, к несчастью, находящегося также в полном
неведении того, что происходит по ту сторону Рейна, и судящего  о  философии
вообще по той, которой учат в в коллеж де Франс. А надо сказать, что страна,
в  которой  увидел   свет   родоначальник   современной   философии140,   не
пользовалась его наследием; в  наши  дни  это  замечательное  наследство  не
является достоянием ни г-на Кузена, ни г-на Жуфруа.
   206. Наш  автор,  например,  громко  возражает  против  притязаний  очень
известной во Франции шнолы, которая хотела бы упразднить  чувство  личное  и
заменить его чувством общественным. В этом он  совершенно  прав,  но  он  не
прав, смешивая это младенческое учение  с  учением  немецких  философов.  Мы
берем  на  себя  смелость  уверить  его,  что  нет   ничего   общего   между
гуманитарными теориями французов и серьезной философией,  предметом  которой
являются вопросы совершенно иного порядка, чем частные  вопросы  жизни  того
общества, в котором сталкиваются все логические и политические  анархические
теории. Эта философия стремится к определению связи между  миром  внешним  и
миром внутренним, к примирению идеи с действительностью:  все  эти  вопросы,
которые человеческий ум ставил себе искони, которые  христианство  разрешило
по своему при помощи веры, но которые еще никогда не были разрешены разумом.
Поэтому можно сказать, что  дело  этой  философии  есть  дело  христианства,
перенесенное или продолженное на почве  чистой  мысли;  как  видите,  отсюда
далеко  до  фурьеризма,   до   казарменного   размещения   человечества   по
фаланстерам. Общественные вопросы ждут разрешения всех проблем жизни,  но  в
философской области они должны будут раскрываться сами  собой,  когда  разум
будет окончательно утвержден, идея завершена, логическое действие совершено:
до тех пор философии нечего сказать по этому поводу.
   207. В общем нет разногласий по вопросу о том, что нравственная личность,
созданная христианством, иная, нежели та, которую породило язычество. И  что
же! Теперь философия занята воссозданием личности логической. Кто  же  ведет
речь  об  уничтожении  Я,  о  замене  его  каким-то  отвлеченным   сознанием
человечества в целом? Речь идет только о том,  чтобы  воссоздать  это  Я  на
основе более достоверной; вот и все. Если  вы  хотите  знать  каким  методом
философия думает достигнуть этой желанной цели,  я  скажу  вам:  она  прежде
всего ищет вокруг себя нечто такое, в чем был бы уже осуществлен тот великий
синтетический факт, который она хочет осуществить, или, лучше сказать, нечто
такое, в чем никогда не было  разделения  между  двумя  первичными  началами
мира, и не было их кажущегося антагонизма, - и это свое искомое она  находит
в  идее  абсолютного  бытия.  Абсолютное  же  бытие  есть  свойство   только
абсолютного разума, поэтому абсолютный разум и является отныне  объектом  ее
изучения, ее размышления, ее анализа. Все его проявления, где бы она  их  ни
встретила, она запомнит, она обдумает каждое в  отдельности,  она  исследует
все века, дойдет до современного положения, таящего  в  себе  итог  истекших
времен, она, наконец, попытается предвидеть факты, еще не  свершившиеся,  но
витающие уже в туманной дали будущего; весь этот  труд  она  передаст  мысли
человека и предложит ей продолжать его методом,  ею  разработанным.  Она  не
только не заздышляет уничтожить субъект, - наоборот, она на  него  возлагает
выполнение всей задачи, заставив его предварительно осознать  свою  природу;
тогда как, с другой стороны, дав нам точное представление об объекте, она  и
субъект и объект выводит из области неопределенной абстракции, вводит  их  в
действительность и таким образом уже ныне в известном отношении осуществляет
то их согласование, которое  она  должна  была  найти  лишь  в  конце  своей
деятельности. Такова философия наших дней.
   208. Извлечение из разбора Историософии г-на Цешковского г-ном  Михелетом
из Берлина (перевод с немецко