т  - он открывает ей дверь  опыта. Он видит этику в  том, что индивид
покоряется власти общепринятого в мышлении. Но человек приобщается к  этике,
только  когда  он  видит  себя в другом,  как в зеркале, и  понимает,  какое
поведение  может  способствовать  установлению   отношений   доверия.  Таким
образом,  мысль о  безусловном  требовании возникает  у  человека спонтанно,
преобразуясь  затем  в определенную  по содержанию  мысль, рожденную "опытом
человеческого общения, отношений доверия".

     Герман не  создал  этой  философской  этики.  Он сделал  для  нее  лишь
некоторые  наброски,  служащие  введением к теологической  этике,  причем не
менее искусственной, чем  первая. Его идеи  родственны теории  Адама Смита о
беспристрастном  свидетеле.  Мартино,  Грин,  Брэдли, Лаури  и  Сет пытаются
обосновать     единую     этику     только    потребностью     человека    в
самосовершенствовании.

     Среди  упомянутых  авторов  Мартино  более  или  менее  последовательно
продолжая   идеи  кембриджских  платоников   XVIII  столетия.  Согласно  его
взглядам,  этика начинается там,  где человек  признает  идеал совершенства,
данный ему  богом вместе  с жизнью, и  руководствуется им в своем поведении.
Грин, Брэдли, Лаури и Сет  заметно испытывали влияние И.-Г. Фихте. Этическое
начало, по их мнению, заключается в том, что человек, как глубоко деятельная
личность,  безудержно  растрачивает  свои  силы  и  таким  путем   достигает
истинного приобщения к  бесконечному духу. Наиболее последовательно излагает
эту идею Грин. При этом он затрагивает и проблему отношения культуры и этики
и утверждает,  что все  завоевания  человеческой  деятельности, в  частности
политическое и  социальное  совершенствование общества,  не  имеют  никакого
значения  сами  по  себе  - их  истинная  ценность определяется только  тем,
насколько  они способствуют  достижению  индивидами  наибольшего внутреннего
совершенства. Таким образом, вновь появляется на арене извращенное понимание
культуры.  В  Америке  представителем этой  этики  самосовершенствования был
Джосайя Ройс  (1855-1916) *. (* J.  Royce,  The Spirit of  Modern Philosophy
(1892); Religions. Aspects of Philosophy (4 изд., 1892).

     В    своем    стремлении    представить    всю    этику    как    этику
самосовершенствования  -  другими словами,  вывести  все  нормы поведения из
внутренней  необходимости  -  эти  философы,  по  существу,  высказали  идеи
жизнеспособной этики. Активная разработка основного  принципа  нравственного
даже  при  условии,  что  это  связано  со  всеобщими  и  на  первый  взгляд
абстрактными понятиями, всегда дает практически ценные  результаты, хотя при
этом решение самой проблемы мало продвигается вперед.

     Эти мыслители понимают  этику как высшее жизнеутверждение,  связанное с
активной деятельностью человека, внушаемой ему мировым духом. Фактически они
стоят на точке зрения деятельной мистики И.-Г. Фихте, хотя и отбрасывают его
спекулятивную аргументацию.

     Они не только не решают, а даже  не ставят вопроса о там, каким образом
высшее   жизнеутверждение   обретает   эту  свою   деятельность  в  качестве
содержания,  когда  совершенно   ясно,  что  эта  деятельность  находится  в
противоречии с  мировым процессом. Они понимают высшее  жизнеутверждение как
самоотречение, то есть, другими словами, как жизнеутверждение, проявляющееся
в  жизнеотрицании. Как  возникает этот  парадокс? Насколько  вообще возможна
такая  ориентация  воли,  противоречащая  естественной воле  к жизни? Почему
человек должен быть другим, чем мир, если он хочет жить в гармонии с мировым
духом и действовать в согласии с  ним?  И вообще,  какое значение имеет  его
поведение для происходящих в универсуме событий?

     Идеи  Альфреда  Фулье  (1838-1912)  и  Жана  Гюйо (1854-1888)  *  также
вращаются  вокруг  понятия  этики  как высшего  жизнеутверждения.  Но  и они
понимают Нравственность  как самоотречение, то есть как жизнеутверждение,  в
котором  обнаруживается жизнеотрицание. Надо сказать, что  они разрабатывают
эти проблемы более глубоко,  чем английские и американские приверженцы этики
самосовершенствования,    ибо    пытаются   обосновать   этику   с   помощью
натурфилософии.  Поэтому в их  трудах  всплывают вопросы, которые раньше  не
привлекали  внимания.  Впервые  они  выдвигают  проблему основного  принципа
нравственного  и  проблему  оптимистически-этического  мировоззрения   в  их
единстве, истолковывая ее всеохватывающе и элементарно.

     (* A. F о u 1 е е. Critique des systemes de morale contemporaine (1883)
[русск. пер.-Спб., 1898]; L'evolutionisme des idees-forces (1890); La morale
des idees-forces (1907).  G.  M.  Guyau,  La morale  anglaise  contemporaine
(1879);  Esquisse  d'une  morale   Sans   obligation  ni  sanction   (1885);
L'irreligion  de  1'avenir  (1886)  [русск.  пер.-Собр. соч.,  т. 1-5, Спб.,
1898-1901].)

     Солидную  философскую  аргументацию  получает  у Фулье вопрос о воле  к
жизни.  Он   утверждает,   что   идеи,   связанные  с  этическими  идеалами,
представляют собой, как и  все человеческие идеи, не  только нечто  присущее
мышлению  -  они  есть  проявление  тех  сил,  которые  толкают  человека  к
совершенствованию бытия *.  (* "В каждой идее содержится  некоторый импульс;
ни одна идея не есть только мыслимое состояние").

     Вообще  человек должен себе ясно  представлять,  что  эволюция, которую
совершает бытие в мировом процессе, обусловлена идеями-силами  и объяснима в
конечном  итоге  с  психической  точки  зрения.  Своего  апогея эта эволюция
достигает   в   осознанных   идеях   человека.   В   этом   высшем  существе
действительность  начинает  творить идеалы, выходящие  уже за  границы самой
действительности, и  благодаря  этому действительность выходит  и за границы
самой  себя. Этика,  таким  образом,  представляет  собой результат эволюции
мира.  Идея  самосовершенствования  через  самоотречение,   которую  человек
ощущает  в  себе как  нечто  загадочное,  есть  тем  не  менее  естественное
проявление воли к жизни.

     Человеческое  Я,  достигшее  высшей  ступени  желания   и  воображения,
разрастается  затем до  таких  пределов,  что  начинает  распространять свою
власть и на других  людей. Самоотречение не есть, следовательно, задача Я, а
есть  лишь  проявление  экспансионистских стремлений этого  Я  *.  (*  "Наше
сознание  распространяет  свое  совершенство  на   других  экспансионистским
образом").   Человек,   занимающийся  самоанализом,   узнает,   что   высшее
жизнеутверждение  проявляется  не  в  том, что  естественная  воля  к  жизни
переходит  просто  на  ступень воли  к власти,  а  в  том,  что  он сам себя
"распространяет". "Действуй так против  других, как если бы ты  осознавал их
так же, как себя".

     Жан  Гюйо,  ученик  и  друг  Фулье, в  своей книге "Нравственность  без
обязательства   и   без    санкции"   пытается    осуществить   идею   этого
этически-экспансивного   жизнеутверждения.   Обычная   этика,  говорит   он,
беспомощно останавливается перед неразрешимой для нее проблемой противоречия
Я и остальных людей. Но живая природа не останавливается на этом.

     Индивидуальная  жизнь  экспансивна,  ибо она  есть жизнь.  Так же,  как
физический  мир  содержит  в  себе  импульс,  побуждающий  производить  себе
подобную жизнь, так  и  духовный мир стремится расширить свое  существование
путем  включения в себя себе подобных. Жизнь не  есть  только принятие пищи,
она  -  воспроизводство  и  "плодоношение".  Жить по-настоящему означает  не
только  вбирать  в  себя, но и расходовать себя.  Человек  -  это  организм,
который   всегда  обнаруживает   себя   в  других.  Его  совершенство   есть
совершенство самообнаружения.

     В  этих  рассуждениях  находит свое  более глубокое  выражение юмовское
понятие  симпатии. Фулье  и Гюйо жили вместе  в  Ницце  и Ментоне,  где  они
находились на лечении. Они много спорили друг с другом о высшем нравственном
жизнеутверждении во время частых прогулок по побережью.  В те же годы живший
там  Ницше вынашивал свою идею жизнеутверждения  по ту сторону добра и  зла.
Ему  были  известны  их труды так  же, как и им  его. Но  лично они  не были
знакомы *. (* В 1902 году Фулье в книге "Ницше и безнравственность" высказал
свою оценку Ницше. Сохранились также и заметки Ницше о трудах Фулье и Гюйо).

     Глубина  рассуждений  Фулье  и Гюйо позволила им перейти  от  философии
этического  становления  воли к жизни к  натурфилософии. В  рамках  миро-  и
жизнеутверждающей  натурфилософии   они  стремятся   обосновать  этику   как
логически необходимое углубление  жизнеутверждения. В этом  они  смыкаются с
идеями китайских монистов. То, что пытались, но не смогли сделать Спиноза  и
Фихте, пытаются теперь сделать они,  веря, что их натурфилософия стоит ближе
всего к понятию жизненного бытия.

     Плывя  по бурным волнам возвышенного жизнеутверждения, они  нетерпеливо
налегают  на  весла,  торопясь  достичь  берега  этики. Они уже  думают, что
достигли его... Но волны вновь  относят их прочь, как это всегда случалось и
с их предшественниками.

     Они   не  могут  убедительно  показать,   что  высшее  жизнеутверждение
благодаря   внутренней   противоречивости,    присущей   вещам,   становится
нравственным  самоотречением  ради  других. Эта  их  попытка  преобразования
естественного   мировоззрения   в  этическое,  может  быть   принята  только
мышлением, которое вынуждено сделать этот скачок, так как у него нет никакой
другой возможности выбраться на берег из гонимой волнами лодки.

     Этика Фулье и Гюйо, таким образом, представляет собой  энтузиастическое
понимание жизни, понимание, до которого поднимается человек в своей полемике
с бытием, стремясь утвердиться и действовать  в универсуме  в соответствии с
той высшей ценностью, которую он в себе чувствует.

     Фулье  и  Гюйо  являются  приверженцами   элементарной  этики,  подобно
Шопенгауэру и Ницше. В отличие от них, однако, они не  плывут с закрепленным
рулем в море миро- и жизнеутверждения или миро-  и жизнеотрицания, а  твердо
берут курс на  таинственное объединение мироутверждения, жизнеутверждения  и
жизнеотрицания,  образующее  этическое  жизнеутверждение...   Но  этот  курс
выводит их в бесконечный океан. Земли они так и не достигают.

     Для того чтобы этика могла познать себя как необходимую ориентацию воли
к жизни и стать  затем этическим мировоззрением, она должна полемизировать с
натурфилософией. При этом этика всегда  пыталась - так было у рационалистов,
у Канта  и спекулятивных философов  - вложить в мир более или менее глубокий
оптимистически-этический смысл или по меньшей мере - как это было  у Спинозы
-  придать отношению индивида  к универсуму  некоторый  этический  характер.
Фулье и Гюйо также ведут  борьбу с натурфилософией, стремясь утвердить этику
и  этическое  мировоззрение.  Но   одновременно  они  мужественно  оценивают
вероятный исход своей борьбы  -  эта черта характерна  для  них, - а  именно
невозможность реализации своего замысла.

     Но  какова тогда  будет  судьба этики и  этического  мировоззрения? Они
останутся,  хотя  и  должны были бы  разрушиться, решают  Фулье и  Гюйо.  На
вопрос:  "Может  ли идея добра в конце концов иметь  объективное значение?"-
Фулье отвечает в своей книге "Мораль идеи - силы", что с полной уверенностью
этого нельзя утверждать. В  конце концов человек сам отвечает за  то, что он
принимает  мораль экспансивного  жизнеутверждения  потому,  что  считает  ее
единственным, что придает жизни ценность. Из любви  к идеалу он отметает все
сомнения и приносит себя в  жертву этому идеалу, не заботясь о  том,  выйдет
что-нибудь из этого или нет.

     В  таком  же  духе   выдержана   и   книга  Гюйо  "Нравственность   без
обязательства и без санкции". Он утверждает, что в человеке живет  и толкает
его вперед внутренняя  сила.  Пойдет  ли человек вперед  один  или его  идея
окажет когда-нибудь влияние на природу?.. Всегда вперед!.. "Может быть, наша
земля,  может  быть, человечество  достигнут когда-нибудь  невиданной  цели,
которую  они   сами   себе  поставят.  Никто  не  руководит  ими,  никто  не
прокладывает путь для них; руль давно сломан, а  может быть, его и вообще не
было;  его   надо  сделать  -  это  великая  задача,  и  это  наша  задача".
Нравственные люди плывут по  океану событий на обломках корабля  без руля  и
мачт с надеждой достигнуть земли когда-нибудь и где-нибудь.

     Эти  фразы  звучат  как  предчувствие  конца  оптимистически-этического
понимания  мира.  Фулье  и  Гюйо  были  величайшими   из  всех   мыслителей,
разрабатывавших вопросы мировоззрения.  Они бесстрашно отказались от старого
понимания этики и провозгласили величие этики в принципе.

     Однако они  не идут до конца по той тропе, на которую вступили.  Сделав
этику независимой от того, будет  или не будет узаконено ее действие в общей
целостности  мирового  процесса как целесообразный и необходимый его момент,
они  признали  одновременно   наличие  конфликта  между   мировоззрением   и
жизневоззрением, конфликта,  оставшегося, собственно, незамеченным в прежней
философии. Но они не приводят никаких  разъяснений сути этого конфликта, они
не    обосновывают   даже   той    смелости,    с   которой   жизневоззрение
противопоставляет себя мировоззрению.

     Они   довольствуются  пророчеством   о   том,  что  этика  и  этическое
мировоззрение будут  и впредь процветать, подобно огромным оазисам, питаемым
подземными водами, и  им будут не страшны песчаные бури скептицизма, которые
превратят   в   пустыню   эту   обширную   землю   оптимистически-этического
миропонимания, где  человек  должен жить. В глубине души они  надеются,  что
этого не произойдет. Их уверенность в том, что натурфилософия, нацеленная на
познание  сущности  бытия,  в  конце  концов  станет   этикой  и   этическим
мировоззрением, поколеблена не до конца.

     В связи с тем, что Фулье и  Гюйо  излагают свои  идеи  в гипотетической
форме  и не всегда  строго  обосновывают их, они не оказывают  на  философию
уходящего XIX и  наступающего XX столетия того влияния, которое должны  были
бы оказать.  Необходимо заметить также, что их эпоха не созрела тогда еще  и
для отказа от познания, который они подготовили.

     Предшественницей  этики Фулье и  Гюйо можно  считать ту этику, наброски
которой сделал Фридрих Альберт Ланге в своей "Истории  материализма" (1866).
Этика, говорил  он, есть  поэтическое воображение, к которому человек всегда
стремится,   так   как   в   нем  живет   идеал.   Человек  поднимается  над
действительностью,  не  находя  в  ней  удовлетворения.  Он   несет  в  себе
нравственное  начало,   ибо  благодаря  ему   жизнь  приобретает   некоторую
определенность, по которой он тоскует... Этика есть освобождение от мира.

     Ланге,   следовательно,   также   пришел   к    пониманию   того,   что
непосредственное философствование  о мире  и  жизни  вырабатывает  этическое
мировоззрение   не   как   логическую   необходимость,   а   как   жизненную
необходимость.  Но, как и оба француза, он только высказывает  эту мысль, но
не продумывает до конца все ее предпосылки и следствия.

     Своеобразным дополнением этики  Фулье, Гюйо и Ланге, хотя  и без ссылок
на них,  служит малоизвестный труд берлинского  врача  Вильгельма Штерна  об
истории  возникновения этики*.  (*  W.  Stern,  Grundlegung  der  Ethik  als
positiver  Wissenschaft  (1897).  Сущность нравственного,  говорит он,  есть
стремление   к  сохранению  жизни   посредством  защиты  от  всяких  вредных
вмешательств,  благодаря чему  индивид ощущает  свою  сплоченность с другими
одушевленными существами и может противостоять вредным воздействиям природы.

     Как же возникают  у  человека  такие взгляды?  Они  возникают благодаря
тому, что бесчисленные поколения живых существ самых  различных видов должны
были вместе бороться за свое существование против сил природы и в этой общей
заботе утрачивали чувство  вражды друг к другу, стремясь сообща организовать
защиту против  грозящего  им уничтожения или вместе погибнуть.  Это чувство,
возникшее в  глубокой древности и  развивавшееся в течение  жизни миллиардов
поколений,  определило затем и  психику живого  существа. Любая  этика  есть
утверждение жизни, которое основывается  на осознаваемом всеми представлении
об угрозе жизни.

     Насколько глубже,  чем  Дарвин,  рассуждает  Штерн! У  Дарвина  чувство
растущей угрозы  для жизни всех особей рождает всего-навсего только  стадный
инстинкт  сплоченности  одновидовых   существ.  У  Штерна  же   это  чувство
развивается в  своего рода чувство  солидарности со всеми живыми существами.
Границы снимаются. Человек испытывает  чувство  солидарности с животным, так
же  как и животное с  ним, хотя  и не так полно. Этика есть не только нечто,
присущее лишь человеку, но  и нечто, заложенное  в  любом  существе,  хотя и
менее  развитое в  нем. Самоотрицание есть  чувство глубокого инстинктивного
самосохранения. В активном или пассивном смысле ко всем существам может быть
применим принцип нравственного.

     Главнейшей  заповедью этики является, следовательно,  тот принцип,  что
человек не должен причинять никакого  зла  ни одному одушевленному существу,
пусть даже низшему и даже  тогда, когда он вынужден прибегать  к обороне,  и
что  человек  должен  по  мере  своих  сил  своим  положительным  поведением
содействовать пользе других существ.

     У Фулье,  Гюйо  и Ланге  этика  полемизирует с натурфилософией,  но  не
становится   космической.   Она   впадает  в   анахронизм,   ибо  продолжает
рассматриваться  как  регламентирование отношения человека  к себе подобным,
вместо того чтобы стать нормой поведения человека по отношению ко всем живым
существам и бытию вообще. У Штерна этика делает этот само собой разумеющийся
шаг.

     Только этика, ставшая универсальной и космической, способна предпринять
исследование   основного  принципа   нравственного.  Только   она   способна
действительно разумно полемизировать с натурфилософией.

     Этика  Эдуарда Гартмана  (1842-1906)  также  пытается  осознать себя  в
рамках  натурфилософии *.  Его "Философия бессознательного" соприкасается во
многом с  идеями  Фулье. Но  в  мировоззрении Гартман  идет другими  путями.
Вместо  того чтобы  при полемике  этики с натурфилософией  дать  ей  ощутить
внутреннюю свободу, он вновь вынуждает ее ориентироваться на натурфилософию.
Его  натурфилософия пессимистична. Она вынуждена сознаться  в том,  что не в
состоянии открыть в мировой истории какого-либо разумного принципа. Поэтому,
заключает Гартман,  подобно индусам  и  Шопенгауэру,  мировой  процесс  есть
нечто, что  должно прийти к  покою.  Все, что существует,  должно постепенно
перейти в блаженство  безволия. Этика и есть то  убеждение, которое помогает
свершить  этот  путь. (* Е.  Hartmant.  Philosophie  des Unbewussten  (1869)
[русск.  пер.-"Сущность мирового процесса или  философия  бессознательного",
М., 1873-1875]; Phaenomenologie des sittlichen Bewusstsein (1879).

     Довольно  туманным  языком Гартман формулирует в  конце  "Феноменологии
нравственного   сознания"   свое   пессимистически-этическое  мировоззрение:
"Реальное бытие  есть  воплощение  божества,  мировой процесс  есть  история
страданий воплотившегося бога и одновременно путь к избавлению  распятого во
плоти;  нравственность  выполняет при этом роль помощника, сокращающего этот
путь страданий и избавлений".

     Но вместо того чтобы показать далее, что представляет собой эта этика и
как  она  реализуется,  Гартман  пытается   объяснить,  что  все   этические
воззрения, существовавшие когда-либо  в  истории, имеют свое  оправдание. Он
намерен  всем   им   дать  место   в  единой  эволюции,   с   необходимостью
вырабатывающей пессимистическую этику.

     Гартман