гда получите! И еще, и еще, и еще!..

- Что там происходит? - спросил Покойник.

- Может быть, надо помочь? - воскликнул я. Бросил прощальный взгляд на
Наташу и кинулся наверх.

Дверь угловой комнаты была приоткрыта. Племянник Григорий играл сам с собой
в "дурачка". Он "ходил" и за себя и за противника, которого не было.

- Ах, вы еще дышите? Вот вам! Вот вам еще! Он стал подкидывать королей.

- Сюда! Смелее сюда! - крикнул я, словно взобрался на вершину горы, а
остальные были еще где-то на склоне. Миронова зашагала: она подчинялась
командам. Глеб тоже взбежал наверх. Поднялась и Наташа. Принц

Датский прикрывал собою Покойника.

Племянник Григории повернул голову к нам и погасил папиросу прямо об стол,
на котором лежали карты.

Это было огромное существо лет двадцати пяти, не более.

- Он вырос на глазах у дедушки, - сказал Глеб.

Я часто стараюсь представить себе взрослых людей детьми, которыми они были
когда-то... Григория я почему-то представить себе ребенком не смог. Острая
наблюдательность давно подсказала мне, что почти в каждом человеке на всю
жизнь остается что-нибудь детское: или взгляд, или смех, или какой-нибудь
жест. У Григория ничего детского не осталось... И я не мог вообразить себе,
как Гл. Бородаев таскал его на руках.

Я уже говорил, что прозвища стали у нас в школе "повальным бедствием":
почти никого не называли по имени. Я до того привык к этому, что, знакомясь
с каким-нибудь человеком, сразу же мысленно давал ему прозвище. Григория я
стал про себя называть Племянником. Очень как-то не подходило к нему это
милое семейное слово, вот я его и прозвал: мы часто давали прозвища как бы
в насмешку. Низкорослому кричали: "Эй, Паганель!", а длинному: "Пригнись,
Лилипутик!" Племянник поднялся со стула.

Можно было подумать, что ему от рождения досталась не своя голова: она была
очень маленькой. И на лице было так мало места, что на нем не умещалось
ничего, кроме усмешки. Усмехался Племянник все время.

- Ну, чего вам показывать?

- Нам все интересно! - сказала Миронова.

- В этой комнате тот самый чудак жил, который пропал. Залез сюда под Новый
год - и баста. Провалился, как будто мать родная не родила. Соображаете?

Миронова сразу стала записывать. Она на всяких докладах, лекциях или
творческих встречах записывала буквально каждое слово. Скажет докладчик:
"Здравствуйте!" - она начинает писать. Скажет он: "До свидания!" - она тоже
запишет и захлопнет тетрадь.

"Туго, как струны, натянутые провода чуть не касались окна его комнаты..."
- вспомнил я строки из повести. Провода в самом деле "чуть не касались".
Тут не было домысла.

"Пора уже наконец по-настоящему оправдать свое прозвище!" - решил я. И
произнес:

- Мне помнится, в повести сказано: "В полночь на даче потух свет. Утонул во
тьме и весь дачный поселок..."

- Слушай, парнек, ты не выскакивай!.. - Племянник отмахнулся, будто на том
месте, где я стоял, вдруг зажужжал комар. В слове "паренек" он почему-то
пропустил первое "е".

Я очень любил, чтобы на меня при Наташе Кулагиной поглядывали девчонки и
чтобы она это замечала. Я был счастлив, если при ней ко мне обращались за
помощью, просили что-нибудь объяснить: задачку или там теорему... Но когда
при ней ко мне относились пренебрежительно, я ужасно страдал.

- Понимаете, - стал я объяснять сразу всем, - напрашивается такая догадка:
раз электричества не было, Дачник мог вылезти через окно, схватиться за
провода (они были в тот миг безопасны!), потом мог долезть, цепляясь за
них, как циркач, до первого столба, а потом спуститься на землю. И навсегда
скрыться от родственников! Поэтому и следов на дачном участке не было. Это,
как говорят, гипотеза... То есть предположение.

- Окно было заперто изнутри, - сказал Глеб.

- Тогда гипотеза отпадает!

- Если ты, парнек... - угрожающе начал Племянник. Слово "паренек" он упорно
сокращал на одно "е", и слово звучало пренебрежительно. Сердце мое сжалось
от боли: ведь рядом была Наташа.

- Гипотеза отпадает! - громко повторил я, трепеща всем телом при мысли о
том, что он совсем уж унизит меня при н е й. И я не смогу потребовать
удовлетворения: все-таки он был в два раза длинней меня.

Он снова махнул ручищей, словно прогнал комара. Но все-таки оскорбительные
слова не слетели с его насмешливых губ.

Мы спустились по "ворчливо-скрипучей" лестнице, которая не скрипела.
Племянник распахнул какую-то дверь, пригнулся и вошел в комнату. Мы тоже
вошли. Комната переходила прямо в террасу, а терраса выходила прямо во двор.

- Хороший был писатель, - сказал Племянник. - Он у тетки дачу сразу на
полгода, а то и на год снимал. И деньги вперед платил. Хороший писатель!

- В этой комнате он создавал "Старую дачу"? - спросил я.

- Слушай, парнек, если ты будешь выскакивать... Если ты будешь...

- Понятно! Понятно! - перебил я. - Я нарушаю ваш план? Это, поверьте, от
нетерпения!

Опять он не успел унизить меня при ней.

- Писатель здесь не писал, - сообщил нам Племянник. - Он про Дачника в
подвале писал. В подземелье... Миронова продолжала записывать.

- Здесь есть подземелье? - шепотом спросил я.

- Он утром залезет туда - и баста. До обеда не видно, будто мать родная не
родила... Соображаете?

- Философ Диоген сочинял в бочке, - лениво изрек Покойник. - А этот,
значит, в подвале?

- Он там страху на себя нагонял, - объяснил нам Племянник. - Там сыро,
темно...

- Понимаю: входил в настроение! - продолжал выхваляться Покойник.

Племянник Григорий почему-то не крикнул ему: "Слушай, парнек!.." - а
рассказывал дальше:

- Я там бумажки какие-то нашел, листочки... Хотел выбросить, а тетка
говорит: "Снеси-ка в музей!" Я и снес. Есть у нас музей на соседней станции.

- Видимо, краеведческий, - высказал предположение Покойник.

Племянник и тут не цыкнул на него, а спокойно сказал:

- Ага, этот самый. Мне благодарность в письменном виде выдали! Бумажки эти
под стеклом разложили и написали:

"Найдены и доставлены Григорием Шавкиным". Теперь все читают. Экскурсантам
про меня рассказывают... Соображаете?

- Еще бы: рукописи, черновики! - снова вмешался Покойник.

- Они самые! - согласился Племянник.

Я давно заметил, что личности вроде Племянника обычно выбирают одного
какого-нибудь человека и начинают к нему придираться: "Ну, чего смотришь?
Чего уставился? Чего тут стоишь? Чего тут сидишь?" Хотя все остальные тоже
смотрят, тоже стоят и тоже сидят. Но типы вроде Племянника выбирают
кого-нибудь одного и, как правило, самого симпатичного, самого
интеллигентного человека. Племянник выбрал меня...

- Слушай, парнек, чего в пол уставился? Слушать не хочешь?

- Он, вероятно, задумался, - сказал Покойник. Все посмотрели на него с
благодарностью: он вроде бы меня защитил. Это было невыносимо!

- Скорее туда! - крикнул я. - В подземелье!.. К рабочему месту писателя!

- Если не дрейфите, то айда! - сказал Племянник. Это мое предложение его
почему-то не разозлило. Позже я узнал почему. Но в ту минуту... В ту минуту
догадка не захотела меня озарить, хотя вообще она делала это очень охотно.
Бледный Покойник топтался на месте.

- Боишься? - спросил я шепотом, но так, чтобы услышала Наташа Кулагина. Я
должен был раскрыть ей глаза!

Мы стали спускаться по ступеням, на которых скользила нога: может быть, это
была сырость, а может быть, даже плесень... Радостное волнение охватило
меня; по таким вот ступеням спускались в подземелья настоящие сыщики. Они
спускались, зная, что могут уже никогда не подняться!..

"О, если бы нас поджидала там какая-нибудь опасность! - мечтал я. - Наташа
бы в страхе бросилась не к Покойнику, а ко мне, и я бы нашел выход из
положения. Я спас бы ее! Но, к несчастью... Раз туда каждый день залезал
Гл. Бородаев, значит, ничего опасного там быть не может. И я не смогу
доказать ей..."

- Эй, парнек, опять ты того... поперек батьки в подвал лезешь! Я свет зажгу.

Он повернул выключатель. И сквозь приоткрытую дверь, обитую, как и
полагается, ржавым железом, выползла полоска тусклого света. В повести Гл.
Бородаева свет всегда "выползал" из приоткрытых дверей или "мрачно
выхватывал" что-то из темноты, а потом, когда двери закрывались, он
"уползал" обратно. Это я хорошо помнил.

Племянник с трудом раскрыл дверь до конца. Она завизжала на плохо смазанных
петлях. В повести у Гл. Бородаева все дверные петли были обязательно плохо
смазаны и визжали. Это я тоже помнил.

Итак, все было прекрасно, как в самых настоящих детективных произведениях!

- Валяйте! - сказал Племянник.

Миронова опередила всех: она любила выполнять приказания. Племянник
пропустил нас в подвал. Последним вошел Покойник... На меня приятно пахнуло
гнилью и плесенью. Я вдыхал полной грудью!

Внезапно дверь с визгом захлопнулась. Потом железо проехало по железу - это
Племянник задвинул щеколду. Он остался по ту сторону двери, которая, как
мне показалось, захлопнулась навсегда!..

ГЛАВА VI,
из которой становится ясно, что мне ничего не ясно

Невольный страх овладел мною. Но лишь на мгновение. А уже в следующую
секунду я отбросил его. Верней сказать, отшвырнул.

Тем более, что Наташа сделала шаг по направлению ко мне. Совсем незаметный
шажок, но я-то его заметил. Точнее сказать, почувствовал. Вообще, когда
есть существо, которое тебе нравится, следишь только за ним и говоришь для
него, хотя делаешь вид, что для всех. И наблюдаешь, как оно на все
реагирует. И подсчитываешь, сколько раз это существо на тебя посмотрело.
Тот, кто любил, поймет меня без труда!

"В эту опасную минуту она хочет быть рядом со мной! - решил я. - Хочет,
чтоб я уберег ее, заслонил собой!"

О, как часто мы выдаем желаемое за действительное!..

- Я должна уехать электричкой, которая в семнадцать ноль-ноль, - сказала
Наташа.

"Должна уехать..." Даже не сказала, что "м ы должны".

"Волнуется за свою маму", - подумал я. И вот удивительно: в ту минуту я
позавидовал ее маме, хоть у нее было очень больное сердце, а у меня сердце
было абсолютно здоровое, и, если как следует рассудить, ее мама должна была
бы завидовать мне. Но я не подчинялся рассудку!

- Племянник Григорий шутит, - сказал я Наташе. - Неужели ты не видишь, что
он пошутил?..

- Тогда пусть откроет, - сказала Наташа. Ее желание было для меня законом!
Но для Племянника оно законом не было.

- Откройте, пожалуйста, - попросил я его.

- Это ты, парнек? - послышалось из-за двери. - Опять тебе больше всех надо?
Все сидят тихо, будто мать родная не родила... А ты один ерепенишься!

Он тихо и противно засмеялся.

- Откройте сейчас же! - приказал я ему. И посмотрел на Наташу.

Она стояла, опустив голову. Лица ее я не видел, потому что тусклая
лампочка, которую зажег Племянник, была где-то далеко, в глубине подземелья.

- Ты же хотел узнать, куда тот Дачник девался? - спросил Племянник. - Вот
теперь и узнаешь!

- Что он хочет сказать? - Я толкнул Глеба в плечо.

- Не знаю, - ответил Глеб.

И вдруг мы услышали за дверью шаги: Племянник поднимался наверх. Он уходил,
оставляя нас в подземелье. Страшная история началась!

- Остановитесь! - умоляюще воскликнул Покойник. Громкие шаги Племянника
были ему ответом. Я снова схватил за плечо Глеба.

- Верни! Задержи!..

- Разве его задержишь?

- Кричи! - шепотом, чтобы не выдать внутреннего волнения, сказал я Глебу. -
Ори на всю дачу!

- Не услышит... Он ведь уже наверх... Там ни слова... Дверь-то железная...
Кричи не кричи...

- А ключа у тебя нет?

- Ни у кого... Потеряли... Английский замок: дверь захлопывается - и все...
Открывается с той стороны... Он ведь и на щеколду...

- Погребены? - тихо сказал Покойник. - Живьем?

Я вспомнил про Аиду и Радамеса, которых замуровали живьем. И снова взглянул
на Наташу. Кай мне хотелось, чтобы и она мысленно сравнила нашу судьбу с их
судьбой! Но она думала только об электричке. Это мне было ясно. Да и можно
ли было сравнивать? Ведь Аиду и Радамеса замуровали вдвоем, а нас было
целых шесть человек.

- О, не печалься! - сказал я Наташе. - Я выведу вас отсюда. Вы снова
увидите солнце!

Она взглянула на меня с легким испугом. И тогда я добавил:

- Все будет в порядке!

Мне так хотелось, чтоб опасность сблизила нас. Но Наташа никак не
сближалась: она думала об электричке.

- Я должна быть дома не позже шести.

- И будешь!

Я огляделся...

Тусклая лампочка мрачно выхватывала из темноты отдельные предметы. Она
выхватила таинственный круглый стол, который раньше, в дни своей молодости,
я думаю, назывался садовым и стоял где-нибудь в беседке. У стола было три
ноги, и он угрюмо кренился на ту сторону, где когда-то была четвертая.
Лампочка выхватила из темноты и таинственный стул, у которого тоже было
всего три ноги, чтобы столу было не так уж обидно. Непонятная, жестокая
сила зло разбросала по земле странные ящики... К одной из стен загадочно
прислонился кусок фанеры, с которого на нас всех угрожающе глядели одни
лишь зловещие слова: "Опасно! Не подходить!" И чуть пониже свирепо чернели
на фанерном листе череп и кости.

Проходя мимо фанеры, Наташа случайно коснулась ее, и на пальто остался
черный след краски, которая, видно, никогда не высыхала в этой могильной
сырости.

- Осторожно! Не подходите! - крикнул Глеб.

Все вздрогнули и подавленно замолчали. Даже не очень опытный глаз мог
безошибочно определить, что настроение у всех было ужасное.

Я для вида пошептался с Глебом и громко, весело объявил:

- Вот Глеб говорит, что племянник Григорий часто так шутит: сначала эапрет,
а потом отопрет.

- И через сколько же времени он отпирает? - спросил Покойник.

- Через час. Максимум через два! - бодро сообщил я. - А пока давайте
осмотрим окрестности. Познакомимся с достопримечательностями этого
подземелья... Чтобы потом, когда мы выйдем наверх, было что рассказать!

- А мы выйдем? - спросил Покойник.

- А мы их увидим?

- Конечно! Когда мы увидим родных и близких, они спросят нас...

Лампочка все время выхватывала из темноты лицо Наташи Кулагиной. Вернее
сказать, я то и дело смотрел на Наташу.

- Кого ты больше всех любишь? - внезапно спросила она. "Тебя!" - хотел я
ответить. Но она бы мне не поверила, потому что это была неправда. Больше
всех я все-таки любил маму и папу. Потом Костю... А потом уж ее. Не мог же
я это сказать!

- Кого ты больше всех любишь? - повторила она.

- Вообще... или у нас в классе? - Скажи еще: в нашем звене!

- А ты кого?

- Маму.

- Я тоже маму и папу.

- Нет, я не маму и папу, а именно - маму. Я могу за нее умереть. А ты
можешь за кого-нибудь умереть?

"Могу! За тебя!" - рвался вперед мой язык. Но что-то ему мешало.

- Можешь? За маму?..

- Я как-то не думал...

- И правильно делал: самое страшное для матери - пережить детей своих...

- Эту мысль ты должна записать!

- Какая же это мысль! Это истина. Вот и все... Поэтому я должна уехать на
электричке в семнадцать ноль-ноль!

- Так и будет! Я тебе обещаю!..

Но как я выведу ее из подвала - это было неясно. "О, если я что-то
придумаю! - мечтал я. - Она будет считать меня избавителем, героем,
спасителем своей мамы, за которую она готова отдать даже жизнь!"

- То, что было еще час назад, кажется сейчас таким замечательным. Даже
прекрасным, - сказала Наташа. - Хорошее по-настоящему ценишь на фоне
плохого. Ты замечал?

- Да! Конечно... Еще бы! Сколько раз! Эту мысль ты обязана записать!..

Наташа почти шептала. Но я улавливал каждое слово, потому что, когда она ко
мне обращалась, слух мой становился каким-то особенным. И если бы рядом в
такие минуты что-нибудь взрывалось и грохотало, я бы этого не услышал, а
услышал бы только ее голос.

"Странное дело, - лезли мне в голову мысли, - маму я люблю больше, но не
думаю целый день о том, что люблю ее. А Наташу люблю меньше, но думаю об
этом все время. О, как много в нашей жизни необъяснимого!"

Острая наблюдательность подсказала мне, что Наташа разговаривала только со
мной. И это вернуло мне силы, которые понемножечку начинали уже уходить. Я
снова готов был жить, бороться, искать выход из положения. Верней сказать,
из подвала.

Лампочка выхватила из темноты лицо Покойника. Но лучше бы она не
выхватывала: бледные губы его дрожали.

Я решил оживить Покойника!

- Снаряжаем спасательную экспедицию, - объявил я.

- Сами себя будем спасать? - пролепетал Покойник.

- Да! И ты вместе со мной пойдешь впереди! Где-то здесь должен быть выход.
В крайнем случае мы будем пробиваться сквозь стену. Как в "Графе
Монте-Кристо". Ты помнишь, Покойник? Эдмон Дантес и аббат Фариа пробились
друг к Другу. А ведь это было не на даче, а в замке Иф: там стены покрепче.

- Их обоих кормили. А мы умрем с голоду. Принц Датский положил руку
Покойнику на плечо. Глеб, казалось, изучал земляной пол, которого не было
видно.

- Алик же сказал нам, что племянник Григорий будет шутить всего час или
максимум два, - объяснила Миронова.

Она одна, мне казалось, сохраняла абсолютное спокойствие. Теперь она видела
командира во мне, а команды волноваться я не давал: она и не волновалась.

- Конечно, Племянник откроет дверь. Ты права, - сказал я Мироновой. - Но мы
не обязаны ждать его помощи. Освободиться своими силами - вот в чем задача!

Наташа улыбнулась - чуть-чуть, еле-еле, да еще было полутемно, но я заметил
ее улыбку. Ну конечно: я говорил, как с трибуны. Но ведь надо было
ободрить, у всех поднять дух!

- А может, лучше кричать? - предложил Покойник. - Кто-нибудь да услышит...

- На даче же... И в поселке тоже... - сказал Глеб. Он вдруг снова перестал
договаривать фразы.

- Идемте! Вперед! - сказал я. Взял Покойника за руку, и мы двинулись. Мне
хотелось взять за руку и Наташу, но я не решился.

Мы двинулись по подземелью. Сверху падали леденящие капли. Ноги то и дело
проваливались в коварные углубления. Кромешная тьма окружала нас, как
заговорщица. Неверный свет тусклой лампочки остался в неясной, мрачной
дали... Ядовитый запах сырости уже не радовал меня, и мне не хотелось
дышать полной грудью.

"Читать детективные истории - это совсем не то, что участвовать в них, -
рассуждал я. - Я хотел играть во что-нибудь страшное, а тут самый настоящий
кошмар обрушился на нас всех. Только я не должен показывать виду, что тоже
волнуюсь... Придет ли племянник Григорий? Откроет ли дверь? И зачем он ее
закрыл? Зачем?! А что значат его слова: "Ты же хотел узнать, куда тот
Дачник девался? Вот теперь и узнаешь!"?"

- Покойник!! - крикнул Покойник. Он весь дрожал. "Наверное, рехнулся, -
подумал я. - Нервы не выдержали!.

- Протяни... Ты сразу... Как я... - Верхние его зубы не попадали на нижние.
И он, как Глеб, не дотягивал фразы до конца.

Я протянул руку и нащупал... скелет. Он стоял в темноте. Ребра и череп...
Уже не нарисованные, а самые что ни на есть...

- Назад! - крикнул я.

Мы бросились обратно, к неверному свету тусклой и мрачной лампочки. Но
теперь она казалась нам целым солнцем.

Внезапно догадка озарила меня. "Так вот как погиб тот Дачник! Вот куда он
исчез!.."

Неужели и нас ждала та же горькая участь?

ГЛАВА VII,
в которой мы снова знакомимся с героями повести, не все из которых будут
героями

"Итак, судьбе было угодно, чтоб я понял и разгадал страшную тайну старой
дачи, но тайна погибнет вместе со мной", - эта мысль заставила меня
похолодеть. Но уже в следующую минуту я отогрелся, поняв, что не имею права
поддаваться страху ни на мгновение! Рядом была Наташа и остальные... Я
должен был их спасти. А пока что поднять или хоть чуть-чуть приподнять их
дух!

Никто не узнал о моей догадке. Я остался с нею наедине. Приятно быть
наедине с легкими мыслями. А вот когда приходят тяжелые, хочется, наоборот,
не оставаться с ними с глазу на глаз, а с кем-нибудь посоветоваться,
поделиться. Но посоветоваться я не мог! Я должен был скрывать правду.

- Никакого скелета не было! Покойнику показалось...

- Как же не было? - промямлил Покойник. - А ребра?

- Галлюцинации! Вот и все.

- Какие же галлюцинации... в т