парадному и
остановился. И он оказался совсем не дяденькой, а молодым парнем. Потом он
поставил велосипед около трубы и  ушел.  А  я  остался тут же с  разинутым
ртом. Вдруг выходит Мишка.
   Он говорит:
   - Ну? Чего уставился?
   Я говорю:
   - Сам едет, понял?
   Мишка говорит:
   - Это нашего племянника Федьки машина.  Велосипед с  мотором.  Федька к
нам приехал по делу - чай пить.
   Я спрашиваю:
   - А трудно такой машиной управлять?
   - Ерунда  на  постном  масле,  -  говорит  Мишка.  -  Она  заводится  с
пол-оборота.  Один раз  нажмешь на  педаль,  и  готово -  можешь ехать.  А
бензину  в  ней  на  сто  километров.  А  скорость  двадцать километров за
полчаса.
   -  Ого!  Вот  это да! - говорю я. - Вот это машина! На такой покататься
бы!
   Тут Мишка покачал головой:
   - Влетит. Федька убьет. Голову оторвет!
   - Да. Опасно, - говорю я.
   Но Мишка огляделся по сторонам и вдруг заявляет:
   - Во дворе никого нет,  а ты все-таки "чемпион мира".  Садись! Я помогу
разогнать машину,  а  ты  один разок толкни педаль,  и  все  пойдет как по
маслу.  Объедешь вокруг  садика два-три  круга,  и  мы  тихонечко поставим
машину на  место.  Федька у  нас  чай подолгу пьет.  По  три стакана дует.
Давай!
   - Давай! - сказал я.
   И  Мишка стал держать велосипед,  а я на него взгромоздился.  Одна нога
действительно доставала самым носком до края педали,  зато другая висела в
воздухе,  как макаронина.  Я этой макарониной отпихнулся от трубы, а Мишка
побежал рядом и кричит:
   - Жми педаль, жми давай!
   Я постарался,  съехал чуть набок с седла да как нажму на педаль.  Мишка
чем-то щелкнул на руле... И вдруг машина затрещала, и я поехал!
   Я поехал!  Сам!  На педали не жму -  не достаю,  а только еду, соблюдаю
равновесие!
   Это было чудесно! Ветерок засвистел у меня в ушах, все вокруг понеслось
быстро-быстро по  кругу:  столбик,  ворота,  скамеечка,  грибы  от  дождя,
песочник,  качели,  домоуправление,  и опять столбик,  ворота,  скамеечка,
грибы от дождя,  песочник,  качели, домоуправление, и опять столбик, и все
сначала,  и я ехал,  вцепившись в руль,  а Мишка все бежал за мной,  но на
третьем круге он крикнул:
   - Я устал! - и прислонился к столбику.
   А  я поехал один,  и мне было очень весело,  и я все ездил и воображал,
что участвую в мотогонках по отвесной стене. Я видел, в парке культуры так
мчалась отважная артистка...
   И столбик,  и Мишка,  и качели,  и домоуправление - все мелькало передо
мной довольно долго, и все было очень хорошо, только ногу, которая висела,
как  макаронина,  стали немножко колоть мурашки...  И  еще мне вдруг стало
как-то  не  по  себе,  и  ладони сразу стали мокрыми,  и  очень захотелось
остановиться.
   Я доехал до Мишки и крикнул:
   - Хватит! Останавливай!
   Мишка побежал за мной и кричит:
   - Что? Говори громче!
   Я кричу:
   - Ты что, оглох, что ли?
   Но Мишка уже отстал. Тогда я проехал еще круг и закричал:
   - Останови машину, Мишка!
   Тогда он схватился за руль,  машину качнуло,  он упал, а я опять поехал
дальше. Гляжу, он снова встречает меня у столбика и орет:
   - Тормоз! Тормоз!
   Я промчался мимо него и стал искать этот тормоз.  Но ведь я же не знал,
где он! Я стал крутить разные винтики и что-то нажимать на руле. Куда там!
Никакого толку.  Машина трещит себе как ни в  чем не бывало,  а  у  меня в
макаронную ногу уже тысячи иголок впиваются!
   Я кричу:
   - Мишка, а где этот тормоз?
   А он:
   - Я забыл!
   А я:
   - Ты вспомни!
   - Ладно, вспомню, ты пока покрутись еще немножко!
   - Ты скорей вспоминай, Мишка! - опять кричу я.
   И  проехал  дальше,  и  чувствую,  что мне уже совсем не по себе, тошно
как-то. А на следующем кругу Мишка снова кричит:
   - Не могу вспомнить! Ты лучше попробуй спрыгни!
   А я ему:
   - Меня тошнит!
   Если бы я знал, что так получится, ни за что бы не стал кататься, лучше
пешком ходить, честное слово!
   А тут опять впереди Мишка кричит:
   -  Надо  достать  матрац,  на  котором  спят! Чтоб ты в него врезался и
остановился! Ты на чем спишь?
   Я кричу:
   - На раскладушке!
   А Мишка:
   - Тогда езди, пока бензин не кончится!
   Я  чуть не переехал его за это. "Пока бензин не кончится"... Это, может
быть, еще две недели так носиться вокруг садика, а у нас на вторник билеты
в кукольный театр. И ногу колет! Я кричу этому дуралею:
   - Сбегай за вашим Федькой!
   - Он чай пьет! - кричит Мишка.
   - Потом допьет! - ору я.
   А он не дослышал и соглашается со мной:
   - Убьет! Обязательно убьет!
   И  опять  все  завертелось  передо  мной:  столбик,  ворота, скамеечка,
качели, домоуправление. Потом наоборот: домоуправление, качели, скамеечка,
столбик, а потом пошло вперемешку: домик, столбоуправление, грибеечка... И
я понял, что дело плохо.
   Но  в  это время кто-то сильно схватил машину, она перестала трещать, и
меня  довольно  крепко  хлопнули  по  затылку. Я сообразил, что это Мишкин
Федька наконец почайпил. И я тут же кинулся бежать, но не смог, потому что
макаронная  нога вонзилась в меня, как кинжал. Но я все-таки не растерялся
и ускакал от Федьки на одной ноге.
   И он не стал догонять меня.
   А  я  на  него не  рассердился за подзатыльник.  Потому что без него я,
наверно, кружил бы по двору до сих пор.



ТРЕТЬЕ МЕСТО В СТИЛЕ БАТТЕРФЛЯЙ

   Когда я  шел домой из бассейна,  у  меня было очень хорошее настроение.
Мне нравились все троллейбусы, что они такие прозрачные и всех видать, кто
в них едет,  и мороженщицы нравились, что они веселые, и нравилось, что не
жарко  на  улице  и  ветерок холодит мою  мокрую голову.  Но  особенно мне
нравилось,  что я  занял третье место в  стиле баттерфляй и  что я  сейчас
расскажу об этом папе,  -  он давно хотел,  чтобы я  научился плавать.  Он
говорит,  что все люди должны уметь плавать,  а мальчишки особенно, потому
что они мужчины.  А какой же это мужчина,  если он может потонуть во время
кораблекрушения  или   просто  так,   на   Чистых  прудах,   когда   лодка
перевернется?
   И вот я сегодня занял третье место и сейчас скажу об этом папе. Я очень
торопился домой, и, когда вошел в комнату, мама сразу спросила:
   - Ты что так сияешь?
   Я сказал:
   - А у нас сегодня было соревнование.
   Папа сказал:
   - Это какое же?
   - Заплыв на двадцать пять метров в стиле баттерфляй...
   Папа сказал:
   - Ну и как?
   - Третье место! - сказал я.
   Папа прямо весь расцвел.
   - Ну да?  -  сказал он. - Вот здорово! - Он отложил в сторону газету. -
Молодчина!
   Я так и знал, что он обрадуется. У меня еще лучше настроение стало.
   - А кто же первое занял? - спросил папа.
   Я ответил:
   - Первое место,  папа, занял Вовка, он уже давно умеет плавать. Ему это
не трудно было...
   - Ай да Вовка! - сказал папа. - Так, а кто же занял второе место?
   - А второе,  - сказал я, - занял рыженький один мальчишка, не знаю, как
зовут. На лягушонка похож, особенно в воде...
   - А ты, значит, вышел на третье? - Папа улыбнулся, и мне это было очень
приятно.  -  Ну,  что ж,  -  сказал он, - все-таки что ни говори, а третье
место тоже призовое,  бронзовая медаль!  Ну а кто же на четвертом остался?
Не помнишь? Кто занял четвертое?
   Я сказал:
   - Четвертое место никто не занял, папа!
   Он очень удивился:
   - Это как же?
   Я сказал:
   - Мы все третье место заняли: и я, и Мишка, и Толька, и Кимка, все-все.
Вовка  -  первое,  рыжий  лягушонок - второе, а мы, остальные восемнадцать
человек, мы заняли третье. Так инструктор сказал!
   Пана сказал:
   - Ах, вот оно что... Все понятно!..
   И он снова уткнулся в газеты.
   А у меня почему-то совсем пропало хорошее настроение.



СВЕРХУ ВНИЗ, НАИСКОСОК!

   В  то лето,  когда я  еще не ходил в школу,  у нас во дворе был ремонт.
Повсюду валялись кирпичи и  доски,  а посреди двора высилась огромная куча
песку.  И  мы играли на этом песке в  "разгром фашистов под Москвой",  или
делали куличики, или просто так играли ни во что.
   Нам было очень весело,  и  мы подружились с рабочими и даже помогали им
ремонтировать дом:  один  раз  я  принес слесарю дяде  Грише полный чайник
кипятку, а второй раз Аленка показала монтерам, где у нас черный ход. И мы
еще много помогали, только сейчас я уже не помню всего.
   А  потом как-то  незаметно ремонт стал  заканчиваться,  рабочие уходили
один за другим,  дядя Гриша попрощался с нами за руку, подарил мне тяжелую
железку и тоже ушел.
   И  вместо  дяди  Гриши  во  двор пришли три девушки. Они все были очень
красиво одеты: носили мужские длинные штаны, измазанные разными красками и
совершенно  твердые.  Когда  эти девушки ходили, штаны на них гремели, как
железо  на  крыше. А на головах девушки носили шапки из газет. Эти девушки
были маляры и назывались: бригада. Они были очень веселые и ловкие, любили
смеяться  и всегда пели песню "Ландыши, ландыши". Но я эту песню не люблю.
И Аленка. И Мишка тоже не любит. Зато мы все любили смотреть, как работают
девушки-маляры и как у них все получается складно и аккуратно. Мы знали по
именам всю бригаду. Их звали Санька, Раечка и Нелли.
   И однажды мы к ним подошли, и тетя Саня сказала:
   - Ребятки, сбегайте кто-нибудь и узнайте, который час.
   Я сбегал, узнал и сказал:
   - Без пяти двенадцать, тетя Саня...
   Она сказала:
   - Шабаш, девчата! Я - в столовую! - и пошла со двора.
   И тетя Раечка и тетя Нелли пошли за ней обедать.
   А бочонок с краской оставили. И резиновый шланг тоже.
   Мы  сразу подошли ближе и  стали смотреть на тот кусочек дома,  где они
только сейчас красили.  Было очень здорово: ровно и коричнево, с небольшой
краснотой. Мишка смотрел-смотрел, потом говорит:
   - Интересно, а если я покачаю насос, краска пойдет?
   Аленка говорит:
   - Спорим, не пойдет!
   Тогда я говорю:
   - А вот спорим, пойдет!
   Тут Мишка говорит:
   - Не надо спорить.  Сейчас я  попробую.  Держи,  Дениска,  шланг,  а  я
покачаю.
   И давай качать. Раза два-три качнул, и вдруг из шланга побежала краска!
Она  шипела,  как  змея,  потому что на  конце у  шланга была нахлобучка с
дырочками,  как у лейки. Только дырки были совсем маленькие, и краска шла,
как одеколон в парикмахерской, чуть-чуть видно.
   Мишка обрадовался и как закричит:
   - Крась скорей! Скорей крась что-нибудь!
   Я   сразу  взял  и  направил  шланг  на  чистую  стенку.  Краска  стала
брызгаться, и там сейчас же получилось светло-коричневое пятно, похожее на
паука.
   - Ура!  - закричала Аленка. - Пошло! Пошло-поехало! - и подставила ногу
под краску.
   Я сразу покрасил ей ногу от колена до пальцев.  Тут же,  прямо у нас на
глазах,  на ноге не стало видно ни синяков, ни царапин! Наоборот, Аленкина
нога стала гладкая, коричневая, с блеском, как новенькая кегля.
   Мишка кричит:
   - ЗдОрово получается! Подставляй вторую, скорей!
   И  Аленка  живенько подставила вторую ногу, а я моментально покрасил ее
сверху донизу два раза.
   Тогда Мишка говорит:
   - Люди добрые, как красиво! Ноги совсем как у настоящего индейца! Крась
же ее скорей!
   - Всю? Всю красить? С головы до пят?
   Тут Аленка прямо завизжала от восторга:
   - Давайте,  люди добрые!  Красьте с  головы до  пят!  Я  буду настоящая
индейка.
   Тогда Мишка приналег на насос и стал качать во всю ивановскую, а я стал
Аленку поливать краской.  Я замечательно ее покрасил:  и спину,  и ноги, и
руки,  и плечи,  и живот,  и трусики.  И стала она вся коричневая,  только
волосы белые торчат.
   Я спрашиваю:
   - Мишка, как думаешь, а волосы красить?
   Мишка отвечает:
   - Ну конечно! Крась скорей! Быстрей давай!
   И Аленка торопит:
   - Давай-давай! И волосы давай! И уши!
   Я быстро закончил ее красить и говорю:
   - Иди, Аленка, на солнце пообсохни! Эх, что бы еще покрасить?
   А Мишка:
   - Вон видишь, наше белье сушится? Скорей давай крась!
   Ну с этим-то делом я быстро справился!  Два полотенца и Мишкину рубашку
я за какую-нибудь минуту так отделал, что любо-дорого смотреть было!
   А  Мишка прямо вошел в  азарт,  качает насос,  как заводной.  И  только
покрикивает:
   - Крась давай!  Скорей давай!  Вон и  дверь новая на  парадном,  давай,
давай, быстрее крась!
   И я перешел на дверь. Сверху вниз! Снизу вверх! Сверху вниз, наискосок!
   И  тут  дверь вдруг раскрылась,  и  из  нее  вышел наш управдом Алексей
Акимыч в белом костюме.
   Он прямо остолбенел.  И я тоже. Мы оба были как заколдованные. Главное,
я  его поливаю и с испугу не могу даже догадаться отвести в сторону шланг,
а только размахиваю сверху вниз,  снизу вверх. А у него глаза расширились,
и ему в голову не приходит отойти хоть на шаг вправо или влево...
   А Мишка качает и знай себе ладит свое:
   - Крась давай, быстрей давай!
   И Аленка сбоку вытанцовывает:
   - Я индейка! Я индейка!
   Ужас!
   ...Да  здОрово нам  тогда  влетело.  Мишка две  недели белье стирал.  А
Аленку мыли в семи водах со скипидаром...
   Алексею Акимычу купили новый костюм.  А  меня  мама вовсе не  хотела во
двор пускать. Но я все-таки вышел, и тетя Саня, Раечка и Нелли сказали:
   - Вырастай,  Денис, побыстрей, мы тебя к себе в бригаду возьмем. Будешь
маляром!
   И с тех пор я стараюсь расти побыстрей.



НЕ ПИФ, НЕ ПАФ!

   Когда я был дошкольником, я был ужасно жалостливый. Я совершенно не мог
слушать про  что-нибудь жалостное.  И  если кто  кого съел,  или  бросил в
огонь,  или заточил в темницу,  -  я сразу начинал плакать. Вот, например,
волки съели козлика,  и  от  него остались рожки да  ножки.  Я  реву.  Или
Бабариха посадила в бочку царицу и царевича и бросила эту бочку в море.  Я
опять реву.  Да  как!  Слезы бегут из меня толстыми струями прямо на пол и
даже сливаются в целые лужи.
   Главное,  когда я  слушал сказки,  я  уже заранее,  еще до  того самого
страшного места,  настраивался плакать. У меня кривились и ломались губы и
голос начинал дрожать,  словно меня  кто-нибудь тряс за  шиворот.  И  мама
просто не знала,  что ей делать, потому что я всегда просил, чтобы она мне
читала или рассказывала сказки,  а чуть дело доходило до страшного,  как я
сразу это  понимал и  начинал на  ходу сказку сокращать.  За  какие-нибудь
две-три секунды до  того,  как случиться беде,  я  уже принимался дрожащим
голосом просить: "Это место пропусти!"
   Мама,  конечно,  пропускала,  перескакивала с  пятого на десятое,  и  я
слушал дальше,  но  только совсем немножко,  потому что  в  сказках каждую
минуту что-нибудь случается,  и,  как только становилось ясно, что вот-вот
опять произойдет какое-нибудь несчастье, я снова начинал вопить и умолять:
"И это пропусти!"
   Мама опять пропускала какое-нибудь кровавое преступление, и я ненадолго
успокаивался. И так с волнениями, остановками и быстрыми сокращениями мы с
мамой в конце концов добирались до благополучного конца.
   Конечно,  я  все-таки соображал,  что сказки от всего этого становились
какие-то не очень интересные: во-первых, очень уж короткие, а во-вторых, в
них почти совсем не было приключений.  Но зато я  мог слушать их спокойно,
не обливаться слезами,  и потом все же после таких сказок можно было ночью
спать,  а  не валяться с  открытыми глазами и  бояться до утра.  И поэтому
такие  сокращенные  сказки  мне   очень  нравились.   Они  делались  такие
спокойные.  Как  все  равно прохладный сладкий чай.  Например,  есть такая
сказка про Красную Шапочку. Мы с мамой в ней столько напропускали, что она
стала самой короткой сказкой в  мире и  самой счастливой.  Мама ее вот как
рассказывала:
   "Жила-была Красная Шапочка.  Раз она напекла пирожков и пошла проведать
свою бабушку. И стали они жить-поживать и добра наживать".
   И я был рад,  что у них все так хорошо получилось. Но, к сожалению, это
было еще  не  все.  Особенно я  переживал другую сказку,  про  зайца.  Это
короткая такая сказочка, вроде считалки, ее все на свете знают:

                       Раз, два, три, четыре, пять,
                       Вышел зайчик погулять,
                       Вдруг охотник выбегает...

   И  вот тут у  меня уже начинало пощипывать в носу и губы разъезжались в
разные стороны,  верхняя направо,  нижняя налево,  а  сказка в  это  время
продолжалась... Охотник, значит, вдруг выбегает и...

                       Прямо в зайчика стреляет!

   Тут у  меня прямо сердце проваливалось.  Я  не  мог понять,  как же это
получается.  Почему этот  свирепый охотник стреляет прямо в  зайчика?  Что
зайчик ему сделал?  Что он,  первый начал, что ли? Ведь нет! Ведь он же не
задирался? Он просто вышел погулять! А этот прямо, без разговоров:

                       Пиф-паф!

   Из своей тяжелой двустволки!  И тут из меня начинали течь слезы, как из
крана. Потому что раненный в живот зайчик кричал:

                       Ой-ой-ой!

   Он кричал:
   - Ой-ой-ой!  Прощайте,  все!  Прощайте,  зайчата и зайчиха! Прощай, моя
веселая,  легкая жизнь!  Прощай, алая морковка и хрустящая капуста! Прощай
навек, моя полянка, и цветы, и роса, и весь лес, где под каждым кустом был
готов и стол и дом!
   Я  прямо своими глазами видел,  как  серый зайчик ложится под тоненькую
березку и  умирает...  Я  заливался в  три ручья горючими слезами и портил
всем настроение, потому что меня надо было успокаивать, а я только ревел и
ревел...
   И вот однажды ночью,  когда все улеглись спать,  я долго лежал на своей
раскладушке и  вспоминал беднягу зайчика и все думал,  как было бы хорошо,
если бы с ним этого не случилось.  Как было бы по-настоящему хорошо,  если
бы только все это не случилось.  И  я  так долго думал об этом,  что вдруг
незаметно для себя пересочинил всю эту историю:

                       Раз, два, три, четыре, пять,
                       Вышел зайчик погулять,
                       Вдруг охотник выбегает...
                       Прямо в зайчика...
                       Не стреляет!!!
                       Не пиф! Не паф!
                       Не ой-ой-ой!
                       Не умирает зайчик мой!!!

   Вот это да!  Я  даже рассмеялся!  Как все складно получилось!  Это было
самое настоящее чудо.  Не  пиф!  Не паф!  Я  поставил одно только короткое
"не",  и охотник как ни в чем не бывало протопал в своих подшитых валенках
мимо  зайчика.  И  тот  остался жить!  Он  опять будет играть по  утрам на
росистой полянке,  будет скакать и  прыгать и  колотить лапками в  старый,
трухлявый пень. Этакий забавный, славный барабанщик!
   И  я  так лежал в  темноте и  улыбался и  хотел рассказать маме про это
чудо,  но  побоялся ее  разбудить.  И  в  конце  концов  заснул.  А  когда
проснулся,  я  уже знал навсегда,  что больше не  буду реветь в  жалостных
местах,  потому что  я  теперь могу в  любую минуту вмешаться во  все  эти
ужасные несправедливости,  могу вмешаться и  перевернуть все по-своему,  и
все будет хорошо. Надо только вовремя сказать: "Не пиф, не паф!"



АНГЛИЧАНИН ПАВЛЯ

   - Завтра первое сентября, - сказала мама. - И вот наступила осень, и ты
пойдешь уже во второй класс. Ох, как летит время!..
   - И по этому случаю, - подхватил папа, - мы сейчас "зарежем" арбуз!
   И  он  взял ножик и  взрезал арбуз.  Когда он  резал,  был слышен такой
полный,  приятный,  зеленый треск,  что  у  меня прямо спина похолодела от
предчувствия,  как я  буду есть этот арбуз.  И  я  уже раскрыл рот,  чтобы
вцепиться в  розовый арбузный ломоть,  но  тут  дверь  распахнулась,  и  в
комнату вошел Павля.  Мы все страшно обрадовались, потому что он давно уже
не был у нас и мы по нем соскучились.
   - Ого, кто пришел! - сказал папа. - Сам Павля. Сам Павля-Бородавля!
   - Садись с  нами,  Павлик,  арбуз  есть,  -  сказала мама,  -  Дениска,
подвинься.
   Я сказал:
   - Привет! - и дал ему место рядом с собой.
   - Привет! - сказал он и сел.
   И мы начали есть и долго ели и молчали. Нам неохота было разговаривать.
   А о чем тут разговаривать, когда во рту такая вкуснотища!
   И когда Павле дали третий кусок, он сказал:
   - Ах,  люблю я арбуз. Даж