За четверых крестьянских сыновей,
                        Которых не вернуть теперь до дому,
                        Которым жить на свете по-иному -
                        Не в Хуторянке, а в России всей...

                        ...Она хранила у себя в комоде
                        Из Ленинграда письма от Володи,
                        Из Сталинграда письма от Ильи,
                        Одесские открытки от Андрея
                        И весточки от Гриши с батареи
                        Из Севастополя. От всей семьи.

                        В июньский полдень в тесном сельсовете
                        По радио - еще не по газете, -
                        Когда она услышала: "Война!" -
                        Как будто бы по сердцу полоснули,
                        Как села, так и замерла на стуле, -
                        О сыновьях подумала она.

                        Пришла домой. Тиха пустая хата.
                        Наседка квохчет, просят есть цыплята,
                        Стучит в стекло - не вырвется - пчела.
                        Четыре мальчика! Четыре сына!
                        И в этот день еще одна морщина
                        У добрых материнских глаз легла.

                        ...Косили хлеб. Она снопы вязала
                        Без устали. Ей все казалось мало!
                        Быстрее надо! Жаль, не те года!
                        И солнце жгло, и спину ей ломило,
                        И мать-крестьянка людям говорила:
                        "Там - сыновья. И хлеб идет туда".

                        А сыновья писали реже, реже,
                        Но штемпеля на письмах были те же:
                        Одесса, Севастополь, Сталинград
                        И Ленинград, где старший сын Володя,
                        Работая на Кировском заводе,
                        Варил ежи для нарвских баррикад.

                        Когда подолгу почты не бывало,
                        Мать старые конверты доставала,
                        Читала письма, и мечталось ей:
                        Нет на земле честнее и храбрее,
                        Нет на земле сильнее и добрее
                        Взращенных ею молодых парней.

                        Тревожные в газетах сводки были,
                        И люди об Одессе говорили,
                        Как говорят о самом дорогом.
                        Старушка мать - она за всем следила -
                        Шептала ночью: "Где же наша сила,
                        Чтоб мы могли расправиться с врагом?"

                        О, как она бессонными ночами
                        Хотела повидаться с сыновьями,
                        Пусть хоть разок, пусть, провожая в бой,
                        Сказать бойцу напутственное слово.
                        Она ведь ко всему теперь готова -
                        К любой беде и горести любой.

                        Но не могло ее воображенье
                        Представить город в грозном окруженье,
                        Фашистских танков черные ряды,
                        К чужой броне в крови прилипший колос.
                        Не слышала она Андрея голос:
                        "Я ранен... мама... пить... воды... воды".

                        Пришел конверт. Еще не открывала,
                        А сердце матери уже как будто знало...
                        В углу листка - армейская печать...
                        Настанет день, Одесса будет наша,
                        Но прежних строчек: "Добрый день, мамаша!" -
                        Ей никогда уже не получать...

                        ...Глаза устали плакать - стали суше,
                        Со временем тоска и горе глуше.
                        Дров запасла - настали холода.
                        Шаль распустила - варежки связала,
                        Потом вторые, третьи... Мало, мало!
                        Побольше бы! Они нужны туда!

                        Все не было письма из Ленинграда.
                        И вдруг она услышала: "Блокада".
                        Тревожно побежала в сельсовет,
                        Секретаря знакомого спросила.
                        Тот пояснил... Опять душа заныла,
                        Что от Володи писем нет и нет.

                        Пекла ли хлеб, варила ли картошку,
                        Все думала: "Послать бы хоть немножко.
                        За тыщу верст сама бы понесла!"
                        И стыли щи, не тронутые за день:
                        Вся в думах о голодном Ленинграде,
                        Старуха мать обедать не могла.

                        Она была и днем и ночью с теми,
                        Кто день и ночь, всегда, в любое время,
                        Работал, защищая Ленинград,
                        И выполнял военные заданья
                        Ценой бессонницы, недоеданья -
                        Любой ценой, как люди говорят...

                        ...Опять скворцы в скворечни прилетели,
                        И ожил лес под солнышком апреля,
                        И зашумели вербы у реки...
                        Из Севастополя прислал письмо Григорий:
                        "Воюем, мать, на суше - не на море.
                        Вот как у нас дерутся моряки!"

                        Она письмо от строчки и до строчки
                        Пять раз прочла, потом к соседской дочке
                        Зашла и попросила почитать.
                        Хоть сотню раз могла она прослушать,
                        Что пишет сын про море и про сушу
                        И про свое уменье воевать.

                        И вдруг за ней пришли из сельсовета.
                        В руках у председателя газета:
                        - Смотри-ка, мать, на снимок. Узнаешь? -
                        Взглянула только: "Сердце, бейся тише!
                        Он! Родненький! Недаром снился! Гриша!
                        Ну до чего стал на отца похож!"

                        Собрали митинг. Вызвали на сцену
                        Героя мать - Хохлову Аграфену.
                        Она к столу сторонкой подошла
                        И поклонилась. А когда сказали,
                        Что Гришеньке Звезду Героя дали, -
                        Заплакала. Что мать сказать могла?..

                        ...Шла с ведрами однажды от колодца,
                        Подходит к дому - видит краснофлотца.
                        Дух захватило: Гриша у крыльца!
                        Подходит ближе, видит: нет, не Гриша -
                        В плечах поуже, ростом чуть повыше
                        И рыженький, веснушчатый с лица.

                        - Вы будете Хохлова Аграфена? -
                        И трубочку похлопал о колено.
                        - Я самая! Входи, сынок, сюда! -
                        Помог в сенях поднять на лавку ведра,
                        Сам смотрит так улыбчиво и бодро -
                        Так к матери не входят, коль беда.

                        А мать стоит, глядит на краснофлотца,
                        Самой спросить - язык не повернется,
                        Зачем и с чем заехал к ней моряк.
                        Сел краснофлотец: - Стало быть, мамаша,
                        Здесь ваша жизнь и все хозяйство ваше!
                        Как управляетесь одна? Живете как?

                        Мне командир такое дал заданье:
                        Заехать к вам и оказать вниманье,
                        А если что - помочь без лишних слов.
                        - Ты не томи, сынок! Откуда, милый?
                        И кто послал-то, господи помилуй?
                        - Герой Союза старшина Хохлов!

                        Как вымолвил, так с плеч гора свалилась,
                        Поправила платок, засуетилась:
                        - Такой-то гость! Да что же я сижу?
                        Вот горе-то! Живем не так богато -
                        В деревне нынче с водкой плоховато,
                        Чем угостить, ума не приложу!

                        Пьет краснофлотец чай за чашкой чашку;
                        Распарился, хоть впору снять тельняшку,
                        И, вспоминая жаркие деньки,
                        Рассказывает складно и толково.
                        И мать в рассказ свое вставляет слово:
                        - Вот как у нас дерутся моряки!

                        - Нас никакая сила не сломила.
                        Не описать, как людям трудно было,
                        А все дрались - посмотрим, кто кого!
                        К самим себе не знали мы пощады,
                        И Севастополь был таким, как надо.
                        Пришел приказ - оставили его...

                        - А Гриша где? - Теперь под Сталинградом,
                        В морской пехоте. - Значит, с братом рядом?
                        Там у меня еще сынок, Илья.
                        Тот в летчиках, он у меня крылатый.
                        Один - рабочий, три ушли в солдаты. -
                        Моряк в ответ: - Нормальная семья!

                        Она его накрыла одеялом,
                        Она ему тельняшку постирала,
                        Она ему лепешек напекла,
                        Крючок ослабший намертво пришила,
                        И за ворота утром проводила,
                        И у ворот, как сына, обняла...

                        ...В правлении колхоза на рассвете
                        Толпились люди. Маленькие дети
                        У матерей кричали на руках.
                        Ребята, что постарше, не шумели,
                        Держась поближе к матерям, сидели
                        На сундучках, узлах и узелках...

                        Они доехали. А многие убиты -
                        По беженцам стреляли "мессершмитты",
                        И "юнкерсы" бомбили поезда.
                        Они в пути тяжелом были долго,
                        За их спиной еще горела Волга,
                        Не знавшая такого никогда.

                        Теперь они в чужом селе, без крова.
                        Им нужен кров и ласковое слово.
                        И мать солдатская решила: "Я - одна...
                        Есть у меня картошка, есть и хата,
                        Возьму семью, где малые ребята,
                        У нас у всех одна беда - война".

                        Тут поднялась одна из многих женщин
                        С тремя детьми, один другого меньше,
                        Три мальчика. Один еще грудной.
                        - Как звать сынка-то? - Как отца, - Анисим.
                        Сам на войне, да нет полгода писем...
                        - Ну, забирай узлы, пойдем со мной!

                        И стали жить. И снова, как бывало,
                        Она пеленки детские стирала,
                        Опять повисла люлька на крюке...
                        Все это прожито, все в этой хате было,
                        Вот так она ребят своих растила,
                        Тоскуя о солдате-мужике.

        "x x x"

                        В большой России, в маленьком селенье,
                        За сотни верст от фронта, в отдаленье,
                        Но ближе многих, может быть, к войне,
                        Седая мать по-своему воюет,
                        И по ночам о сыновьях тоскует,
                        И молится за них наедине.

                        Когда Москва вещает нам: "Вниманье!
                        В последний час... " - и затаив дыханье
                        Мы слушаем про славные бои
                        И про героев грозного сраженья, -
                        Тебя мы вспоминаем с уваженьем,
                        Седая мать. То - сыновья твои!

                        Они идут дорогой наступленья
                        В измученные немцами селенья,
                        Они освобождают города
                        И на руки детишек поднимают;
                        Как сыновей, их бабы обнимают.
                        Ты можешь, мать, сынами быть горда!

                        И если иногда ты заскучаешь,
                        Что писем вот опять не получаешь,
                        И загрустишь, и дни начнешь считать,
                        Душой болеть - опять Илья не пишет,
                        Молчит Володя, нет вестей от Гриши,
                        Ты не грусти. Они напишут, мать!

        "1942"



        "ПИСЬМО В РЕДАКЦИЮ"
                              АРМЕЙСКОЙ ГАЗЕТЫ

                                   (Быль)

                        Не помню, право, точной даты,
                        Тому назад семнадцать лет
                        У вас в газете для солдата
                        Был напечатан мой портрет.

                        Я полагаю, что хранится
                        У вас архив минувших дней.
                        Но та газетная страница,
                        Поверьте слову, мне нужней!

                        Хочу, чтоб сын меня увидел
                        Красивым, молодым бойцом
                        И понял, что не бог обидел
                        Меня уродливым лицом.

                        Шел смертный бой за город Ельню,
                        Подбит в бою и окружен,
                        Я был случайно не смертельно
                        В горящем танке обожжен.

                        Не ради пенсионной книжки
                        Тот старый снимок нужен мне.
                        Я покажу его сынишке -
                        Девятилетнему парнишке -
                        Пусть знает правду о войне!



        "КАРТА"

                        Вторые сутки город был в огне,
                        Нещадно день и ночь его бомбили.
                        Осталась в школе карта на стене -
                        Ушли ребята, снять ее забыли.

                        И сквозь окно врывался ветер к ней,
                        И зарево пожаров освещало
                        Просторы плоскогорий и морей,
                        Вершины гор Кавказа и Урала.

                        На третьи сутки, в предрассветный час,
                        По половицам тяжело ступая,
                        Вошел боец в пустой, холодный класс.
                        Он долгим взглядом воспаленных глаз
                        Смотрел на карту, что-то вспоминая.

                        Но вдруг, решив, он снял ее с гвоздей
                        И, вчетверо сложив, унес куда-то, -
                        Изображенье Родины своей
                        Спасая от захватчика-солдата.

                        Случилось это памятной зимой
                        В разрушенном, пылающем районе,
                        Когда бойцы под самою Москвой
                        В незыблемой стояли обороне.

                        Шел день за днем, как шел за боем бой,
                        И тот боец, что карту взял с собою,
                        Свою судьбу связал с ее судьбой,
                        Не расставаясь с ней на поле боя.

                        Когда же становились на привал,
                        Он, расстегнув крючки своей шинели,
                        В кругу друзей ту карту раскрывал,
                        И молча на нее бойцы смотрели.

                        И каждый узнавал свой край родной,
                        Искал свой дом: Казань, Рязань, Калугу,
                        Один - Баку, Алма-Ату - другой.
                        И так, склонившись над своей страной,
                        Хранить ее клялись они друг другу.

                        Родные очищая города,
                        Освобождая из-под ига села,
                        Солдат с боями вновь пришел туда,
                        Где карту он когда-то взял из школы.

                        И, на урок явившись как-то раз,
                        Один парнишка положил на парту
                        Откуда-то вернувшуюся в класс
                        Помятую, потрепанную карту.

                        Она осколком прорвана была
                        От города Орла до Приднепровья,
                        И пятнышко темнело у Орла.
                        Да! Было то красноармейской кровью.

                        И место ей нашли ученики,
                        Чтоб, каждый день с понятным нетерпеньем
                        Переставляя красные флажки,
                        Идти вперед на запад, в наступленье.

        "1943"



        "ДЕТСКИЙ БОТИНОК"

                        Занесенный в графу
                        С аккуратностью чисто немецкой,
                        Он на складе лежал
                        Среди обуви взрослой и детской.

                        Его номер по книге:
                        "Три тысячи двести девятый".
                        "Обувь детская. Ношена.
                        Правый ботинок. С заплатой..."

                        Кто чинил его? Где?
                        В Мелитополе? В Кракове? В Вене?
                        Кто носил его? Владек?
                        Или русская девочка Женя?..

                        Как попал он сюда, в этот склад,
                        В этот список проклятый,
                        Под порядковый номер
                        "Три тысячи двести девятый"?

                        Неужели другой не нашлось
                        В целом мире дороги,
                        Кроме той, по которой
                        Пришли эти детские ноги

                        В это страшное место,
                        Где вешали, жгли и пытали,
                        А потом хладнокровно
                        Одежду убитых считали?

                        Здесь на всех языках
                        О спасенье пытались молиться:
                        Чехи, греки, евреи,
                        Французы, австрийцы, бельгийцы.

                        Здесь впитала земля
                        Запах тлена и пролитой крови
                        Сотен тысяч людей
                        Разных наций и разных сословий...

                        Час расплаты пришел!
                        Палачей и убийц - на колени!
                        Суд народов идет
                        По кровавым следам преступлений.

                        Среди сотен улик -
                        Этот детский ботинок с заплатой.
                        Снятый Гитлером с жертвы
                        Три тысячи двести девятой.

        "1944"



        "ПИСЬМО ДОМОЙ"

                        Здесь, на войне, мы рады каждой строчке
                        И каждой весточке из милых нам краев.
                        Дошедших писем мятые листочки
                        Нам дороги особо в дни боев.

                        Они хранят тепло родного дома,
                        Сопутствуя бойцу в его судьбе.
                        О, чувство зависти! Как нам оно знакомо,
                        Когда письмо приходит не тебе.

                        О, письма из дому! Мы носим их с собою,
                        Они напоминают нам в бою:
                        Будь беспощаднее с врагом на поле боя,
                        Чтоб враг не истребил твою семью!

                        Мы бы