Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
-- Проклятая Ведьма обманула меня, ибо умолчала об этом!
-- Да,--ответила Душа,--она была верна тому, кому служит и кому вечно
будет служить.
И когда узнал молодой Рыбак, что нет ему избавления от его Души и что она
злая Душа и останется с ним навсегда, он пал на землю и горько заплакал.
x x x И когда был уже день, встал молодой Рыбак и сказал своей Душе:
-- Вот я свяжу мои руки, дабы не исполнять твоих велений, и вот я сомкну
мои уста, дабы не говорить твоих слов, и я вернусь к тому месту, где живет
любимая мною, к тому самому морю вернусь я, к маленькой бухте, где поет она
свои песни, и я позову ее и расскажу ей о зле, которое я совершил и которое
внушено мне тобою.
И его Душа, искушая его, говорила:
-- Кто она, любимая тобою, и стоит ли к ней возвращаться? Есть многие
прекраснее ее. Есть танцовщицы-самарисски, которые в танцах своих подражают
каждой птице и каждому зверю. Ноги их окрашены лавзонией, и в руках у них
медные бубенчики. Когда они пляшут, они смеются, и смех у них звонок,
подобно смеху воды. Пойдем со мною, и я покажу их тебе. Зачем сокрушаться
тебе о грехах? Разве то, что приятно вкушать, не создано для вкушающего? И в
том, что сладостно пить, разве заключается отрава?
Забудь же твою печаль, и пойдем со мной в другой город. Есть маленький
город неподалеку отсюда, и в нем есть сад из тюльпанных деревьев. В этом
прекрасном саду есть павлины белого цвета и павлины с синею грудью. Хвосты у
них, когда они распускают их при сиянии солнца, подобны дискам из слоновой
кости, а также позолоченным дискам. И та, что дает им корм, пляшет, чтобы
доставить им радость; порою она пляшет на руках. Глаза у нее насурьмленные;
ноздри как крылья ласточки. К одной из ее ноздрей подвешен цветок из
жемчуга. Она смеется, когда пляшет, и серебряные запястья звенят у нее на
ногах бубенцами. Забудь же твою печаль, и пойдем со мной в этот город.
Но ничего не ответил молодой Рыбак своей Душе, на уста он наложил печать
молчания и крепкою веревкою связал свои руки, и пошел обратно к тому месту,
откуда он вышел, к той маленькой бухте, где обычно любимая пела ему свои
песни. И непрестанно Душа искушала его, но он не отвечал ничего и не
совершил дурных деяний, к которым она побуждала его. Так велика была сила
его любви.
И когда пришел он на берег моря, он снял со своих рук веревку, и
освободил уста от печати молчания, и стал звать маленькую Деву морскую. Но
она не вышла на зов, хотя он звал ее от утра до вечера и умолял ее выйти к
нему.
И Душа насмехалась над ним, говоря:
-- Мало же радостей приносит тебе любовь. Ты подобен тому, кто во время
засухи льет воду в разбитый сосуд. Ты отдаешь, что имеешь, и тебе ничего не
дается взамен. Лучше было бы тебе пойти со мною, ибо я знаю, где Долина
Веселий и что совершается в ней.
Но молодой Рыбак ничего не ответил Душе. В расселине Утеса построил он
себе из прутьев шалаш и жил там в течение года. И каждое утро он звал Деву
морскую, и каждый полдень он звал ее вновь, и каждую ночь призывал ее снова.
Но она не поднималась из моря навстречу ему, и нигде во всем море не мог он
найти ее, хотя искал и в пещерах, и в зеленой воде, и в оставленных приливом
затонах, и в ключах, которые клокочут на дне.
И его Душа неустанно искушала его грехом и шептала о страшных деяниях, но
не могла соблазнить его, так велика была сила его любви.
И когда этот год миновал. Душа сказала себе: "Злом я искушала моего
господина, и его любовь оказалась сильнее меня. Теперь я буду искушать его
добром, и, может быть, он пойдет со мною".
И она сказала молодому Рыбаку:
-- Я говорила тебе о радостях мира сего, но не слышало меня ухо твое.
Дозволь мне теперь рассказать тебе о скорбях человеческой жизни, и, может
быть, ты услышишь меня. Ибо поистине Скорбь есть владычица этого мира, и нет
ни одного человека, кто избег бы ее сетей. Есть такие, у которых нет одежды,
и такие, у которых нет хлеба. В пурпур одеты иные вдовицы, а иные одеты в
рубище. Прокаженные бродят по болотам, и они жестоки друг к другу. По
большим дорогам скитаются нищие, и сумы их пусты. В городах по улицам гуляет
Голод, и Чума сидит у городских ворот. Пойдем же, пойдем -- избавим людей от
всех бедствий, чтобы в мире больше не было горя. Зачем тебе медлить здесь и
звать свою милую? Ты ведь видишь, она не приходит. И что такое любовь, что
ты ценишь ее так высоко?
Но юный Рыбак ничего не ответил, ибо велика была сила его любви. И каждое
утро он звал Деву морскую, и каждый полдень он звал ее вновь, и по ночам он
призывал ее снова. Но она не поднималась навстречу ему, и нигде во всем море
не мог он ее отыскать, хотя искал ее в реках, впадающих в море, и в долинах,
которые скрыты волнами, и в море, которое становится пурпурным ночью, и в
море, которое рассвет оставляет во мгле.
И прошел еще один год, и как-то ночью, когда юный Рыбак одиноко сидел у
себя в шалаше, его Душа обратилась к нему и сказала:
-- Злом я искушала тебя, и добром я искушала тебя, но любовь твоя
сильнее, чем я. Отныне я не буду тебя искушать, но я умоляю тебя, дозволь
мне войти в твое сердце чтобы я могла слиться с тобою, как и прежде.
-- И вправду, ты можешь войти,-- сказал юный Рыбак,-- ибо мне сдается,
что ты испытала немало страданий, когда скиталась по миру без сердца.
-- Увы! -- воскликнула Душа.-- Я не могу найти входа, потому что окутано
твое сердце любовью.
-- И все же мне хотелось бы оказать тебе помощь,-- сказал молодой Рыбак,
И только он это сказал, послышался громкий вопль, тот вопль, который
доносится к людям, когда умирает какой-нибудь из Обитателей моря. И вскочил
молодой Рыбак и покинул свой плетеный шалаш, и побежал на прибрежье. И
черные волны быстро бежали к нему и несли с собою какую-то ношу, которая
была белее серебра. Бела, как пена, была эта ноша, и, подобно цветку,
колыхалась она на волнах. И волны отдали ее прибою, и прибой отдал ее пене,
и берег принял ее, и увидел молодой Рыбак, что тело Девы морской простерто у
ног его. Мертвое, оно было простерто у ног.
Рыдая, как рыдают пораженные горем, бросился Рыбак на землю, и лобызал
холодные алые губы, и перебирал ее влажные янтарные волосы. Лежа рядом с ней
на песке и содрогаясь, как будто от радости, он прижимал своими темными
руками ее тело к груди. Губы ее были холодными, но он целовал их. Мед ее
волос был соленым, но он вкушал его с горькою радостью. Он лобызал ее
закрытые веки, и бурные брызги на них не были такими солеными, как его
слезы.
И мертвой принес он свое покаяние. И терпкое вино своих речей он влил в
ее уши, подобные раковинам. Ее руками он обвил свою шею и ласкал тонкую,
нежную трость ее горла. Горько, горько было его ликование, и какое-то
странное счастье было в скорби его.
Ближе придвинулись черные волны, и стон белой пены был как стон
прокаженного. Белоснежными когтями своей пены море вонзалось в берег. Из
чертога Морского Царя снова донесся вопль, и далеко в открытом море Тритоны
хрипло протрубили в свои раковины.
-- Беги прочь,-- сказала Душа,-- ибо все ближе надвигается море, и, если
ты будешь медлить, оно погубит тебя. Беги прочь, ибо я охвачена страхом.
Ведь сердце твое для меня недоступно, так как слишком велика твоя любовь.
Беги в безопасное место. Не захочешь же ты, чтобы, лишенная сердца, я
перешла в иной мир.
Но Рыбак не внял своей Душе; он взывал к маленькой Деве морской.
-- Любовь,-- говорил он,-- лучше мудрости, ценнее богатства и прекраснее,
чем ноги у дочерей человеческих. Огнями не сжечь ее, водами не погасить. Я
звал тебя на рассвете, но ты не пришла на мой зов. Луна слышала имя твое, но
ты не внимала мне.
На горе я покинул тебя, на погибель свою я ушел от тебя. Но всегда любовь
к тебе пребывала во мне, и была она так несокрушимо могуча, что все было над
нею бессильно, хотя я видел и злое и доброе. И ныне, когда ты мертва, я тоже
умру с тобою.
Его Душа умоляла его отойти, но он не пожелал и остался, ибо так велика
была его любовь. И море надвинулось ближе, стараясь покрыть его волнами, и,
когда он увидел, что близок конец, он поцеловал безумными губами холодные
губы морской Девы, и сердце у него разорвалось. От полноты любви разорвалось
его сердце, и Душа нашла туда вход, и вошла в него, и стала с ним, как и
прежде, едина. И море своими волнами покрыло его.
x x x А наутро вышел Священник, чтобы осенить своею молитвою море, ибо
оно сильно волновалось. И пришли с ним монахи, и клир, и прислужники со
свечами, и те, что кадят кадильницами, и большая толпа молящихся.
И когда Священник приблизился к берегу, он увидел, что утонувший Рыбак
лежит на волне прибоя, и в его крепких объятьях тело маленькой Девы морской,
И Священник отступил, и нахмурился, и, осенив себя крестным знамением,
громко возопил и сказал:
-- Я не пошлю благословения морю и тому, что находится в нем. Проклятие
Обитателям моря и тем, которые водятся с ними! А этот, лежащий здесь со
своей возлюбленной, отрекшийся ради любви от господа и убитый правым
господним судом,-возьмите тело его и тело его возлюбленной и схороните их на
Погосте Отверженных, в самом углу, и не ставьте знака над ними, дабы никто
не знал о месте их упокоения. Ибо прокляты они были в жизни, прокляты будут
и в смерти.
И люди сделали, как им было велено, и на Погосте Отверженных, в самом
углу, где растут только горькие травы, они вырыли глубокую могилу и положили
в нее мертвые тела.
И прошло три года, и в день праздничный Священник пришел во храм, чтобы
показать народу раны господни и сказать ему проповедь о гневе господнем.
И когда он облачился в свое облачение, и вошел в алтарь, и пал ниц, он
увидел, что престол весь усыпан цветами, дотоле никем не виданными.
Странными они были для взора, чудесна была их красота, и красота эта смутила
Священника, и сладостен был их аромат. И безотчетная радость охватила его.
Он открыл ковчег, в котором была дарохранительница, покадил перед нею
ладаном, показал молящимея прекрасную облатку и покрыл ее священным
покровом, и обратился к народу, желая сказать ему проповедь о гневе
господнем. Но красота этих белых цветов волновала его, и сладостен был их
аромат для него, и другое слово пришло на уста к нему, и заговорил он не о
гневе господнем, но о боге, чье имя -- Любовь. И почему была его речь
такова, он не знал.
И когда он кончил свое слово, все бывшие во храме зарыдали, и пошел
Священник в ризницу, и глаза его были полны слез. И дьяконы вошли в ризницу,
и стали разоблачать его, и сняли с него стихарь, и пояс, и орарь, и
епитрахиль. И он стоял как во сне.
И когда они разоблачили его, он посмотрел на них и сказал:
-- Что это за цветы на престоле и откуда они? И те ответили ему:
-- Что это за цветы, мы не можем сказать, но они с Погоста Отверженных.
Там растут они в самом углу. И задрожал Священник, и вернулся в свой дом
молиться. И утром, на самой заре, вышел он с монахами, и клиром, и
прислужниками, несущими свечи, и с теми, которые кадят кадильницами, и с
большою толпою молящихся, и пошел он к берегу моря, и благословил он море и
дикую тварь, которая водится в нем. И Фавнов благословил он, и Гномов,
которые пляшут в лесах, и тех, у которых сверкают глаза, когда они глядят
из-за листьев. Всем созданиям божьего мира дал он свое благословение; и
народ дивился и радовался. Но никогда уже не зацветают цветы на погосте
Отверженных, и по-прежнему весь Погост остается нагим и бесплодным.
И Обитатели моря уже никогда не заплывают в залив, как бывало, ибо они
удалились в другие области этого моря. И Обитатели моря уже никогда не
заплывают в залив, как бывало, ибо они удалились в другие области этого
моря.
Оскар Уайльд.
Преступление лорда Артура Сэвила
-----------------------------------------------------------------------
Пер. - Д.Аграчев. В кн.: "Оскар Уайльд. Избранное".
Свердловск, Изд-во Уральского ун-та, 1990.
OCR & spellcheck by HarryFan, 12 September 2001
-----------------------------------------------------------------------
Размышление о чувстве долга
1
Леди Уиндермир давала последний прием перед пасхой, и дом был заполнен
до отказа. Шесть министров явились прямо из парламента в орденах и лентах,
светские красавицы блистали изящнейшими туалетами, а в углу картинной
галереи стояла принцесса София из Карлсруэ - грузная дама с роскошными
изумрудами и крохотными черными глазками на скуластом татарском лице; она
очень громко говорила на скверном французском и неумеренно хохотала в
ответ на любую реплику. Как все чудесно перемешалось! Сиятельные леди
запросто болтали с воинствующими радикалами, прославленные проповедники
по-приятельски беседовали с известными скептиками, стайка епископов
порхала из зала в зал вслед за дебелой примадонной, на лестнице стояли
несколько действительных членов Королевской академии, маскирующихся под
богему, и прошел слух, что столовую, где накрыли ужин, просто оккупировали
гении. Без сомнения, это был один из лучших вечеров леди Уиндермир, и
принцесса задержалась почти до половины двенадцатого.
Как только она уехала, леди Уиндермир вернулась в картинную галерею,
где знаменитый экономист серьезно и обстоятельно разъяснял научную теорию
музыки негодующему виртуозу из Венгрии, и заговорила с герцогиней Пейсли.
Как хороша была хозяйка вечера! Невозможно не восхищаться белизной ее
точеной шеи, незабудковой синевой глаз и золотом волос. То было и в самом
деле or pur [чистое золото (фр.)], а не бледно-желтый цвет соломы, который
ныне смеют сравнивать с благородным металлом, то было золото, вплетенное в
солнечные лучи и упрятанное в таинственной толще янтаря; в золотом
обрамлении ее лицо светилось как лик святого, но и не без магической
прелести греха. Она являла собой интересный психологический феномен. Уже в
юности она познала ту важную истину, что опрометчивость и легкомыслие чаще
всего почитают за невинность. За счет нескольких дерзких проделок -
большей частью, впрочем, совершенно безобидных - она приобрела известность
и уважение, подобающие видной личности. Она не раз меняла мужей (согласно
справочнику Дебретта, их у нее было три), но сохранила одного любовника, и
потому пересуды на ее счет давно прекратились. Ей недавно исполнилось
сорок, она была бездетна и обладала той неуемной жаждой удовольствий,
которая единственно и продлевает молодость.
Вдруг она нетерпеливо огляделась и проговорила своим чистым контральто:
- Где мой хиромант?
- Кто-кто, Глэдис? - вздрогнув, воскликнула герцогиня.
- Мой хиромант, герцогиня. Я теперь жить без него не могу.
- Глэдис, милая, ты всегда так оригинальна, - пробормотала герцогиня,
пытаясь вспомнить, что такое хиромант, и опасаясь худшего.
- Он приходит два раза в неделю, - продолжала леди Уиндермир, - и
извлекает интереснейшие вещи из моей руки.
- О боже! - тихо ужаснулась герцогиня. - Что-то вроде мозольного
оператора. Какой кошмар. Надеюсь, он, по крайней мере, иностранец. Это
было бы еще не так страшно.
- Я непременно должна вас познакомить.
- Познакомить! - вскричала герцогиня. - Он что же, здесь? - Она
принялась искать глазами свой черепаховый веер и весьма потрепанную
кружевную накидку, с тем чтобы, если потребуется, ретироваться без
промедления.
- Разумеется, он здесь. Какой же прием без него! Он говорит, что у меня
богатая, одухотворенная рука и что если бы большой палец был чуточку
короче, то я была бы меланхолической натурой и пошла в монастырь.
- Ах, вот что. - У герцогини отлегло от сердца. - Он гадает!
- И угадывает! - подхватила леди Уиндермир. - И так ловко! Вот в
будущем году, например, меня подстерегает большая опасность и на суше и на
море, так что я буду жить на воздушном шаре, а ужин мне по вечерам будут
поднимать в корзине. Это все написано на моем мизинце - или на ладони, я
точно не помню.
- Ты искушаешь провидение, Глэдис.
- Милая герцогиня, я уверена, что провидение давно научилось не
поддаваться искушению. По-моему, каждый должен ходить к хироманту хотя бы
раз в месяц, чтобы знать, что ему можно и чего нельзя. Потом мы, конечно,
делаем все наоборот, но как приятно знать о последствиях заранее! Если
кто-нибудь сейчас же не отыщет мистера Поджерса, я пойду за ним сама.
- Позвольте мне, леди Уиндермир, - сказал высокий красивый молодой
человек, который в продолжение всего разговора стоял, улыбаясь, рядом.
- Спасибо, лорд Артур, но вы же его не знаете.
- Если он такой замечательный, как вы рассказывали, леди Уиндермир, я
его ни с кем не спутаю. Опишите его внешность, и я сию же минуту приведу
его.
- Он совсем не похож на хироманта. То есть в нем нет ничего
таинственного, романтического. Маленький, полный, лысый, в больших очках с
золотой оправой - нечто среднее между семейным доктором и провинциальным
стряпчим. Сожалею, но я, право, не виновата. Все это очень досадно. Мои
пианисты страшно похожи на поэтов, а поэты на пианистов. Помню, в прошлом
сезоне я пригласила на обед настоящее чудовище - заговорщика, который
взрывает живых людей, ходит в кольчуге, а в рукаве носит кинжал. И что бы
вы думали? Он оказался похожим на старого пастора и весь вечер шутил с
дамами. Он был очень остроумен и все такое, но представьте, какое
разочарование! А когда я спросила его о кольчуге, он только рассмеялся и
ответил, что в Англии в ней было бы холодно. А вот и мистер Поджерс! Сюда,
мистер Поджерс. Я хочу, чтобы вы погадали герцогине Пейсли. Герцогиня, вам
придется снять перчатку. Нет, не эту, другую.
- Право, Глэдис, это не вполне прилично, - проговорила герцогиня,
нехотя расстегивая отнюдь не новую лайковую перчатку.
- Все, что интересно, не вполне прилично, - парировала леди Уиндермир.
- On a fait le monde ainsi [так уж устроен мир (фр.)]. Но я должна вас
познакомить. Герцогиня, это мистер Поджерс, мой прелестный хиромант.
Мистер Поджерс, это герцогиня Пейсли, и если вы скажете, что ее лунный
бугор больше моего, я вам уже никогда не поверю.
- Глэдис, я уверена, что у меня на руке нет ничего подобного, - с
достоинством произнесла герцогиня.
- Вы совершенно правы, ваша светлость, - сказал мистер Поджерс,
взглянув на пухлую руку с короткими толстыми пальцами, - лунный бугор не
развит. Но линия жизни, напротив, видна превосходно. Согните, пожалуйста,
руку. Вот так, благодарю. Три четких линии на сгибе! Вы доживете до
глубокой старости, герцогиня, и будете очень счастливы. Честолюбие...
весьма скромно, линия интеллекта... не утрирована, линия сердца...
- Говорите все как есть, мистер Поджерс! - вставила леди Уиндермир.
- С превеликим удовольствием, сударыня, - сказал мистер Поджерс и
поклонился, - но увы, герцогиня не дает повода для пространных рассказов.
Я вижу редкое постоянство в сочетании с завидным чувством долга.
- Продолжайте, прошу вас, мистер Поджерс, - весьма благосклонно
произнесла герцогиня.
- Не последнее из достоинств вашей светлости - бережливость, -
продолжал мистер Поджерс, и леди Уиндермир прыснула со смеху.
- Бережливость - прекрасное качество, - удовлетворенно проговорила
герцогиня. - Когда я вышла за Пейсли, у него было одиннадцать замков и ни
одного дома, пригодного для жизни.
- А теперь у него двенадцать домов и ни одного