Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
.
А поздно вечером, когда Толик спал и видел во сне, как Алешина корова
лизала его шапку, папа и мама спорили в дальней комнате.
- Безнадзорный растет у тебя сын, - строго говорил папа.
- А ты где? - отпарировала мама.
- Я - на службе.
- А я - еще хуже, чем на службе. Ты ушел из дому и все. А мне... Одна
чистота всю душу съела.
- Кто бы где бы ни служил - у него есть обязанности, которые он
должен выполнять честно. Я говорю о другом: кто же будет воспитывать
Толика? Ты или я? Или оба? Тогда нам надо найти общий язык.
- Наверно ни ты и ни я.
- Кто же? - нажимал папа.
- Вся надежда на школу, - ответила мама уже более мирно.
- И улица, - добавил папа.
- Хотя бы и улица. Что в том плохого? Все дети на улице.
- А честность, я спрашиваю, честность кто будет воспитывать? -
повысил теперь голос папа.
- На вот читай. Впрочем, я сама. Слушай. - Мама читала, вырывая
отдельные фразы из газеты: - Организованность, неусыпный надзор, строгий
учет, взыскательность - вот чем воспитывается в людях честность!..
Честного человека надо поднимать на щит! Слышишь: на щит. Да ну вас к
лешему - мама упала на кушетку лицом вниз.
Папа уже не хотел углублять спор. Он любил маму, и она его любила, а
мирился он всегда первым. Да и долгие разногласия у них почти не бывали. И
на этот раз он примирительно сказал:
- Что ж, придется разобраться. Попробую я найти Бима. Попробую.
Хозяин нашелся, сюда Толик уже не притащит собаку, а если мы найдем ее, то
наш авторитет возрастет в глазах Толика.
Нет, не те слова сказал он, что вертелись на уме, не те. В тот вечер
Семен Петрович уже не был спокойным и уверенным: сын подрастал и шел мимо
отца, а он, родной отец, не заметил этого в текучке. Семен Петрович думал.
Семен Петрович вспомнил, как видел однажды у пивной на берегу реки юношу,
еще безусого. Тот стоял у стены, покачиваясь и путаясь ногами, и кричал, и
плакал с надрывом...
Жутко стало от такого воспоминания. Семен Петрович с ужасом
представил у пивной своего Толика лет через пять, и от этого сдавило в
груди. Он подошел к жене, сел около нее и спросил тихо, примирительно и
для нее неожиданно:
- А может быть купим Толику хорошую собачку?.. Или выпросим Бима у
хозяина, а? Хорошо заплатим. Как думаешь ты?
- Ох не знаю, Семен, не знаю. Давай купим что-ли.
Конечно, Семен Петрович не учел маленького обстоятельства, что дружба
и доверие не покупаются и не продаются. Не знал он и того, что Бима ему не
найти, если бы он и захотел. Но Бим, наш добрый Бим оставил след и в душе
папы Толика. Может быть это был укор совести. От нее никогда и ни кому не
уйти, если она не похожа на идеальную прямую хворостину: такую можно
согнуть в дугу и, отпустивши по желанию, выпрямить как вам угодно. Но Бим
тревожил Семена Петровича и ночью.
В ту ночь Бим лежал все еще там же, в фургоне, обитом жестью. Завтра
же папа Толика организует поиски Бима. Найдет ли он, постигнет ли тайну
железного фургона, поймет ли всю силу и непобедимость стремлений Бима к
свету и свободе, к дружбе и доверию?
Нет, этого не произошло по самой простой причине. утром следующего
дня, в понедельник, Иван Иваныч взял ружье в чехле и поехал на карантинный
участок. Там встретился с теми двумя собаколовами, с горечью и болью узнал
от них, что изловили они Бима около дома. Оба они возмущались теткой и
ругали ее нещадно, обзывая всяческими словами. Тяжко было Ивану Иванычу
оттого, что Бим пал жертвой предательства и наговора. Он не винил этих
двух рабочих, исполняющих свою обязанность, хотя молодой парень, как
видно, чувствовал себя виноватым, хотя бы уже потому, что поверил тетке.
- Да если бы я знал... - Он не договорил и стукнул кулаком по капоту
автофургона. - Вот и поверь такой гадюке.
Иван Иваныч попросил их отвезти Бима в лес и предложил за это пять
рублей. Они охотно согласились. Поехали втроем в кабине того же фургона.
На полянке, где перед каждой охотой Иван Иваныч садился на пенечек и
слушал лес, на той полянке, где в тоскливом ожидании Бим терся мордой о
палые листья, в нескольких метрах от того пенечка, зарыли Бима, а поверх
засыпали легонько, тоненько, желтыми листьями, перемешанными со снежком.
Лес шумел ровно и негромко.
Иван Иваныч расчехлил ружье, вложил в него патроны и, как бы чуть
подумав, выстрелил вверх.
Лес, из-за шума, глухо, без ропота, по осеннему, отозвался печальным
эхом. Вдали оно замерло коротким, оборвавшимся стоном.
И еще раз выстрелил хозяин. И еще ждал, когда простонет лес.
Оба его спутника недоуменно смотрели на Ивана Иваныча. Но он, не
сходя с места, заложил еще два патрона и так же размеренно, с абсолютно
равными промежутками, определяемыми по замиранию звука вдали, выстрелил
еще дважды. Затем зачехлил ружье и пошел к пенечку.
Старший спросил:
- Это к чему же - четыре-то раза?
- Так полагается, - ответил Иван Иваныч. - Сколько лет было собаке,
столько раз и стрелять. Биму было... Четыре года. Любой охотник в такие
минуты снимает шапку и постоит молча.
- Ты смотри-ка! - тихо удивился молодой парень. - Как при напасти...
Как в беде... - Он отошел к фургону, сел в кабину и закрыл за собой
дверцу.
Иван Иваныч присел на свой пенечек.
Лес шумел, шумел, шумел, однотонно, почти по зимнему, шумел холодно,
голо и неуютно. Снега было всего чуть-чуть. Давно уже пора бы ему, а
запоздал надолго. Может быть, потому и шум леса стал теперь ворчливо
нудным, сонливым, казалось, настолько безнадежным, что вроде бы и зимы не
будет, и весны не будет.
Но вдруг Иван Иваныч ощутил в себе, в той пустоте, что осталась после
потери последнего друга, теплоту. Не сразу он догадался, что это такое. А
это были два мальчика, их привел к нему, сам того не ведая, Бим. И они
опять придут, придут не раз.
Странным, очень странным показался Иван Иваныч двум простецким
собаколовам, когда, садясь в кабину, он сказал как бы самому себе:
- Неправда. И весна обязательно будет. И будут подснежники... В
России бывают и зимы, и весны. Вот она какая, наша Россия, - и зимы, и
весны обязательно.
На обратном пути молодой парень неожиданно остановил автомобиль
против небольшой деревни, неподалеку от шоссе, открыл дверь фургона и
выпустил Лохматку.
- Не желаю. Не хочу! - воскликнул он. - Беги, собака, в деревню,
спасайся, - там цела будешь.
- Что ты? Что ты?! Знают же - было две собаки, - крикнул из кабины
старший.
- Одна покончилась, другая убежала - и весь сказ. Не хочу. Ничего не
хочу. Не желаю. И весь сказ!
Лохматка отбежала от шоссе, села, в удивлении проводила взглядом
фургон, потом осмотрелась и побежала сама по себе, побежала в деревню, к
людям. Смышленая собачка.
Еще в лесу Иван Иваныч узнал, что молодого парня зовут Иваном и
старшего - тоже Иваном. Все трое - Иваны, редчайшее совпадение. Это их
сблизило еще больше, и расставались они добрыми знакомыми. А и всего-то
между ними было только одно: втроем зарыли собаку, которая не вынесла
собачьей тюрьмы. Бывает, люди сходятся в больших делах и расходятся, а
бывает, сходятся в малых делах, и надолго, на всю жизнь.
Когда Иван Иваныч вышел из кабины и подал обещанные пять рублей
молодому Ивану, тот отстранил его руку и сказал те же самые слова:
- Не желаю. Не хочу. И весь сказ!
Стало окончательно ясно, что он считает себя тоже виноватым в гибели
Бима. Видимо, он испытывал укор мертвого. Что ж, укор мертвых - самый
страшный укор, потому что от них не дождаться ни прощения, ни сожаления,
ни жалости к сотворившему зло кающемуся грешнику.
Но молодой Иван слишком уж близко принял к сердцу свою маленькую
ошибку. И это делает ему честь. Вот и еще один след на земле доброй,
преданной и верной собаки. Кстати, старший Иван не испытывал особых
душевных неудобств - он взял пятерку из рук Ивана Иваныча и положил ее в
боковой карман - с благодарностью. Обвинять его абсолютно не в чем: он
получил договорную плату за труд, а ловя Бима, всего лишь исполнял свою
обязанность.
...В тот же день Семен Петрович организовал поиски. Во первых, в
газете появилось объявление: "Пропала собака - сеттер, белый с черным
ухом, кличка Бим, выдающегося ума ученая собака. Местонахождение просим
сообщить за хорошее вознаграждение по адресу..."
Большой город заговорил о Биме. Трещали телефонные звонки, шли
сочувственные письма читателей, сновали в поисках гонцы.
Так Бим прославился дважды: один раз при жизни - как бешеный, второй
раз после смерти - как "выдающегося ума собака". В последней славе Бима
заслуга Семена Петровича была несомненна.
Но следов Бима так-таки и не нашли, ни в течение всей зимы, ни после.
Да и кто мог знать? Молодой Иван рассчитался с карантинного двора и, по
понятным причинам, не откликнулся на объявление. Ивана старшего
предупредил Иван Иваныч - чтобы ни гугу! А больше ни один человек не
ведал, что Бим лежит в лесу, в свежей промерзшей земле, запорошенной
снегом, и что его уже никто никогда не увидит.
Зима в тот в год была суровой, с двумя черными бурями. После них
белый снег в полях стал черным-черным. Но на той, знакомой нам полянке в
лесу он оставался чистым и белым. Ее защитил лес.
17. ЛЕС ВЗДОХНУЛ (ВМЕСТО ПОСЛЕСЛОВИЯ)
И вновь пришла весна.
Солнце выталкивало зиму вон. Она улепетывала, раскисшая, на
полурастаявших и немощных ногах, а вслед за нею, помаленьку, но не
отставая, прибавлялись и прибавлялись теплые дни, поджигали старуху
пятнами, разрывали на грязно белые клоки. Весна всегда безжалостна к
умирающей зиме.
И вот ручьи уже успокоились, не торопятся, становятся все меньше и
меньше, все тоньше и тоньше, а ночью почти совсем замирают. Весна пришла
поздняя, ровная.
- Такая весна - к урожаю, - сказал Хрисан Андреевич на днях, когда
ночевал с Алешей у Ивана Иваныча.
Скоро они выгонят овец на выпас, но Алеша теперь до самых каникул
будет только "выпроваживать" с отцом стадо утром и "встревать" за селом
вечером.
Алеша и один приезжал несколько раз. В такие дни они с Толиком
неразлучны и вновь ищут Бима, милые мальчишки. Но однажды, когда все
вместе пили чай у Ивана Иваныча, Хрисан Андреевич рассудил так:
- Раз уж в газетах пропечатали, да не объявился, то, стало быть, его
кто да нибудь увез далеко. Россия велика, матушка, - пойди найди. Ежели бы
он загиб, то обязательно кто-то заявил бы по объявлению: так, мол, и так -
покончилась ваша собака, видал там-то и там-то. Главное дело - жив, вот в
чем вопрос. Не каждый находит свою собаку. И тут, фактически, ничего не
поделаешь. - Он понимающе переглянулся с Иваном Иванычем и добавил: - Так
что искать его, ребята, бесполезно. Правильно я говорю, Иван Иваныч?
Тот согласился кивком головы.
С этого дня поиски прекратились. Осталась только память, и осталась
она у мальчиков на всю жизнь до конца дней.
Может быть, через много-много лет они, наши мальчишки, расскажут
своим детям про Бима. Ведь любой отец или дедушка, если у него был друг
собака, не преминет рассказать детям и внучатам о забавных или печальных
историях, происшедших с нею. И тогда подростку захочется иметь свою
собаку.
Уходя, Хрисан Андреевич положил за пазуху месячного щенка овчарки -
подарок Ивана Иваныча. Алеша был в восторге.
...В комнате забавляется со старым ботинком новый щенок, тоже - Бим,
породистый, типичного окраска английский сеттер. Этого Иван Иваныч
приобрел "на двоих" - себе и Толику.
Но старого друга он уже никогда не забудет. Не забыть ему охотничьих
зорь, подаренных Бимом, не забыть его доброты и всепрощающей дружбы.
Память о верном друге, о его печальной судьбе тревожила старого человека.
Именно поэтому он и оказался на той самой полянке и сел на тот же пенечек.
Осмотрелся. Он пришел послушать лес.
Был неимоверно тихий весенний день.
Небо густо забрызгало полянку подснежниками (капельки неба на
земле!). Много раз в жизни Ивана Иваныча повторялось такое чудо. И вот оно
пришло вновь, тихое, по могучее в своей истинной простоте и каждый раз
удивительное в неповторимой новизне рождения жизни - весна.
Лес молчал, только-только пробуждаясь ото сна, окропленный небом и
уже тревожимый теплыми солнечными зайчиками на блестящих и таких
томительно нежных язычках еще не развернувшихся листочков.
Ивану Иванычу показалось, что сидит он в величественном храме с
голубым полом, голубым куполом, с колоннами из живых дубов. Это было
похоже на сон.
Но вдруг... Что бы это значило? По лесу прокатился короткий шум -
глубокий вздох. Было очень похоже на вздох облегчения от того, что после
длительного ожидания жизнь деревьев началась с распустившихся почек. Иначе
почему же ветви шевельнулись, и вслед за этим засвиркала синица, а дятел
бодро застрочил барабанной музыкальной дробью, призывая подругу, оповещая
лес о начале любви? Он ведь одним из первых, как и вальдшнеп, подает
сигнал к торжественной симфонии весны: но только вальдшнеп зовет тихо, в
сумерках, осторожно, зовет сверху: "Хор-хор! Хор-хор!" - То есть хорошо
хорошо! А дятел, найдя свое сухое дуплецо на заветном суку, неистово,
смело, решительно возвещает на первозданном инструменте радости:
"Кр-р-р-р-р-р-р-р-р-расота!"
Ясно: потому и вздохнул лес облегченно, что чудо началось и наступило
время исполнения надежды.
И птицы откликнулись ему, могучему богатырю и спасителю. Иван Иваныч
слышал это отчетливо. Ведь он и пришел сюда затем, чтобы послушать лес и
его обитателей.
И он был бы счастлив, как и каждый год в такие часы, если бы на краю
полянки не выделялось пятно - пустое, не заполненное голубым, обозначенное
лишь свежей землей, смешанной с палыми прошлогодними листьями.
Грустно смотреть на такое пятно весной, да еще в самом начале
всеобщего ликования в природе.
Но зато снизу вверх добрыми, наивными, ласковыми и невинными
глазенками смотрел на Ивана Иваныча новый Бим. Он уже успел покорить
Толика, он так и начал жить - с доброты, маленький Бимка.
"Какова-то будет его судьба? - подумал Иван Иваныч. - Не надо, нет,
не надо, чтобы у нового Бима, начинающего жизнь, повторилась судьба моего
друга. Не хочу я этого. Не надо".
Иван Иваныч встал, выпрямился и почти вскрикнул:
- Не надо!
Лес коротким эхом повторил несколько раз: "Не надо... Не надо... Не
надо..." И замолк.
А была весна.
И капли неба на земле.
И было тихо-тихо.
Так тихо, будто и нет нигде никакого зла.
Но... Все-таки в лесу кто-то... Выстрелил! Трижды выстрелил.
Кто? Зачем? В кого?
Может быть, злой человек ранил того красавца дятла и добивал его
двумя зарядами...
А может быть, кто-то из охотников зарыл собаку и ей было три года...
"Нет, не спокойно и в этом голубом храме с колоннами из живых дубов"
- так подумал Иван Иваныч, стоя с обнаженной белой головой и подняв взор к
небу. И это было похоже на весеннюю молитву.
Лес молчал.