-какую  дисциплину  и  даже  издал
несколько приказов о  строгих  наказаниях,  вплоть  до  смертной  казни,  за
различные проступки и преступления.
   Но, во-первых, от благих намерений до дела, как известно, не один шаг,  а
во-вторых, лично товарищу Макару от всех изменений не было  никакой  выгоды.
Хоть он и привел к Бабахану почти три десятка бойцов, его не назначили  даже
командиром взвода, потому что он не знал специфики партизанской борьбы и  не
умел вести бой в полевых условиях. Для рядовых  партизан  он  был  городским
чужаком, а кое-кто из руководства смотрел на него косо, потому что  из  всех
членов севастопольского подпольного комитета сумел спастись только он один.
   Результаты его деятельности оказались мизерными: рабочие в порту  слушали
теперь  только  своего  председателя  профсоюза,  который   оказался   самой
настоящей контрой, - пытался договориться с правительством  Врангеля  мирным
путем. Гарнизон крепости,  состоящий  из  пленных  красных,  расформировали,
провели чистку, кое-кого расстреляли, нечего  было  и  думать  начинать  там
агитационную работу.
   Кроме того, покушение на генерала Слащова с треском  провалилось.  Хорошо
еще, что вся  группа  погибла  и  не  просочилось  никакой  компрометирующей
товарища Макара информации.
   Одним словом, товарищ Макар чувствовал себя в  лесу  очень  неуютно.  Это
усугублялось  тяжелейшими  бытовыми  условиями.   На   длительных   стоянках
партизаны жили в шалашах. Питались  преимущественно  хлебом  и  мясом.  Хлеб
пекли в печи, которую оборудовали в какой-нибудь небольшой пещере,  а  тесто
замешивали в деревянных корытах. Но длительные стоянки бывали редко,  потому
что белые, обеспокоенные ростом повстанческого движения, стали  очень  часто
тревожить партизан. Партизаны в лесу были как дома, знали местность как свои
пять пальцев, поэтому им удавалось отступать без видимых потерь,  но  нечего
было и думать таскать за собой корыта для теста или котлы. Так  что  большей
частью  люди  спали  просто  на  голой  земле  у  костров  и   жарили   мясо
какого-нибудь убитого бычка, не заботясь, отобран он у  бедного  крестьянина
или у помещика.
   Разумеется, ради торжества революционного  движения,  товарищ  Макар  был
готов терпеть любые лишения, но его сильно угнетала грязь, вши и  отсутствие
бани, хотя бы раз в неделю. Еще он опасался, как бы от непрожаренного мяса и
непропеченного теста у  него  не  началось  несварение  желудка.  Неудержимо
хотелось мыться, спать на простынях и есть нормальную пишу. Но о возвращении
в Севастополь нечего было и думать. После покушения на Слащова контрразведка
развила бешеную деятельность. Явочную квартиру Василия Цыганкова на  Зеленой
Горке разгромили, самого Цыганкова ранили при аресте и посадили в крепость.
   Народ в городе был  ненадежен,  а  жену  товарища  Макара  несколько  раз
вызывали в контрразведку.
   Ночи стали теплее, южная весна  вступила  в  свои  права.  Товарищ  Макар
научился ложиться с подветренной стороны от остальных, чтобы не страдать  от
запаха. Глядя на звезды,  он  размышлял  о  своей  дальнейшей  судьбе.  Быть
рядовым и незаметным ему совершенно не улыбалось, он хотел руководить.
   Реквизировали  где  только  можно  пишущие  машинки  и   организовали   в
Повстанческом советском полку идеологический отдел. В один  прекрасный  день
пришел из Симферополя связной и принес пять пар постолов, немного сахарину и
воззвание Врангеля, обращенное к партизанам:
   "Братья красно-зеленые! Протяните нам руки, и мы с  радостью  пожмем  их.
Все преступления, совершенные  вами,  прощаются.  Своей  преданностью  перед
Родиной вы искупите их на фронте, где льется кровь лучших сынов Отечества".
   Товарищ Макар несколько часов просидел  в  задумчивости  с  карандашом  в
руках. Плоды его творчества  отпечатали  в  сотне  экземпляров,  похитив  из
окрестностей Симферополя еще три пишущие машинки (одну - вместе с барышней),
и разбросали по ближайшим деревням:
   "Сумасшедший стратег Врангель! Воображаем ваше  самочувствие,  когда  вам
доносят об  отрядах  красно-зеленых,  которые  заставляют  вас  смотреть  на
недоступные горы Крыма. Никогда вы туда не попадете! И никогда мы не  пожмем
ваши подлые грязные руки, которые обагрены кровью рабочих и крестьян!"
   "Жаль, что гнусную  авантюру  Врангеля  не  понимают  солдаты  и  рядовое
офицерство, втянутые в нее обманом. Мы их заблаговременно призывали покинуть
ряды белых и прийти к зеленым; мы-то их действительно примем как  братьев  и
гарантируем жизнь и будущее. Близится час  расплаты!  Идет  на  вас  Красная
Армия!"

***

   "Красно-зеленые не дают покоя белой собаке Врангелю. Но бороться  с  нами
очень трудно. Вы можете вырубить все леса, но гор вы все равно уничтожить не
сможете; вы можете пустить на нас газы, но от них погибнет население и  ваша
же свора; вы можете бросить на нас двести тысяч войск, но сколько  же  их  у
вас всего на фронте?"
   "Товарищи солдаты и офицеры! Мы обращаемся к вам  с  последним  призывом:
покидайте ряды белых, идите в леса!  Вы  найдете  там  нас.  Не  дайте  уйти
приспешникам белых, которые за вашими спинами грузят чемоданы.
   Близится час расплаты!"
   Бойцам очень понравились воззвания. Несколько дней  товарищ  Макар  ходил
героем. Но воззвания хоть и  читались  внимательно,  особого  результата  не
давали.
   Пришли  в  отряд  несколько  бойцов  из  разгромленного  белыми   отряда,
базировавшегося возле Ялты. Они  сообщили,  что  против  повстанцев  брошены
самые верные части белых.  Борьба  с  ними  не  может  быть  успешной  из-за
малочисленности партизанских отрядов и отсутствия оружия.
   Товарищ Макар надолго задумался. Вот если  бы  ему  удалось  достать  для
партизан оружие. Да не десяток винтовок, а много, да еще патроны и пулеметы.
   Вот  тогда  бы  он  сумел  выдвинуться...  Но  оружия  взять  негде.   На
артиллерийские склады в Севастополе нечего и соваться - опасно.
   Эх, были бы деньги! У спекулянтов за  большие  деньги  можно  что  угодно
достать. Вагон винтовок привезут куда надо, пулеметы, хоть танк  английский!
Но танк партизанам в горах без надобности... Пока он  предавался  бесплодным
размышлениям,  его  вызвали  к  командиру  Повстанческого  советского  полка
товарищу Бабахану. Как видно,  сочиненные  Макаром  воззвания  сыграли  свою
роль, и товарищ Бабахай почувствовал к нему сильное доверие.
   - Вот что, товарищ Макар, - начал Бабахан,  не  тратя  времени  даром.  -
Партия решила оказать тебе огромное доверие.
   "Правильно начинает, - одобрил про себя Макар, - сразу о деле".
   - Положение у партизан, сам знаешь, очень серьезное, - продолжал Бабахан.
- Люди голодают, не хватает оружия, одежды  и  продовольствия.  Кроме  того,
тебе, как человеку идеологически грамотному, должно быть понятно,  что  пока
мы не наладим в полку партийную и воинскую дисциплину, мы не сможем  успешно
бороться с белыми.
   "Так-так, - сообразил товарищ Макар, - упаднические настроения, не  верит
в партизанскую борьбу... Очень интересно!"
   На лице его, однако,  ничего  не  отразилось,  он  продолжал  внимательно
слушать, глядя в лицо товарищу Бабахану.
   - Вот поэтому я решил послать тебя к нашим через линию фронта,  -  твердо
продолжал Бабахан. - Человек ты по-партийному смелый, решительный, в трудной
ситуации не растеряешься. Опять же грамотный, сумеешь объяснить там ситуацию
нашу. Писем никаких давать тебе не хочу - найдут еще... А на словах передай,
что больше оружия необходимы нам люди - настоящие бойцы и командиры, которые
разбираются в военной науке. Это  очень  важно,  потому  что  если  партизан
сейчас крепкой дисциплиной не повязать, то все отряды превратятся в банды  и
уйдут  в  горы,  и  станут  только  грабежами  заниматься,  вот  как  Серега
Захарченко. Сам знаешь, как начнется разбой, так  потом  людей  ни  в  какие
оглобли не ввести.
   - Понимаю, - осторожно кивнул Макар.
   - Вот ты это все там, в штабе фронта, и передай. Писем я писать не  буду,
а документ тебе за своей подписью дам, чтобы наши поверили. Фронт переходить
будешь возле Геническа.
   - Что в даль такую переть? - недовольно вскинулся Макар.
   - Там безопаснее. Перешейки очень охраняют, и у Перекопа, и на Чонгаре.
   Значит, вот тут, -  Бабахан  развернул  самодельную  карту,  -  у  домика
соляного сторожа в узком месте переправитесь через Сиваш, с тобой двое татар
пойдут - Ибрагимов и Чапчакчи, надежные товарищи, опытные и местность знают.
Значит, проводят  они  тебя  потом  до  деревни  Ак-Тыкыр,  у  Чапчакчи  там
родственники. Там пересидите день, а ночью -  через  промоину  к  Геническу,
авось белые не подстрелят... - Добро! - решительно  тряхнул  головой  Макар,
сообразив, что ему подвалила удача. - Все сделаю.
   Он подумал, что Бабахан - человек конченый,  потому  что  товарищ  Макар,
если, конечно, доберется до  красных,  уже  не  преминет  рассказать  о  его
упаднических настроениях и  неверии  в  партизанскую  борьбу.  Припомнит  он
Бабахану его косые взгляды! И тогда посмотрим, кто где окажется... -  Вот  и
ладно, - усмехнулся Бабахан, - иди уж,  да  будь  осторожнее,  это  тебе  не
воззвания на машинке  отстукивать...  Макар  молниеносно  отвернулся,  чтобы
Бабахан не смог прочитать на  его  лице  что-то  такое,  что  ему  очень  не
понравилось бы.

Глава 2

   Через неделю по прибытии Бориса на стрелку разразилась внезапно  жестокая
буря. Спокойное обыкновенно Азовское море превратилось в адский котел. Волны
бушевали, едва не захлестывая всю косу,  ветер  злобно  раскачивал  огромный
старый орех, раскинувший свои ветви над домом Мусы, грозил  сломать  вековое
дерево.
   Находиться на позиции было невозможно  и  бесполезно.  Стасский  купил  у
татар отвратительный мутный  самогон,  офицеры  сидели  в  горнице  и  пили,
морщась и отплевываясь. Вдруг в дверь дома застучали.
   - Ваши благородия! - крикнул солдат из-за двери. - Тут до вас моряки!
   - Что за черт! В такую бурю, - лениво пошевелился Стасский.
   На пороге стояли три фигуры, закутанные в плащи.  Пахнуло  водорослями  и
йодом. Одна фигура шагнула вперед, снимая плащ.
   - Здравствуйте, господа!  Позвольте  представиться:  капитан  3-го  ранга
Орест Николаевич Сильверсван. Это мой помощник и пассажирка. Нашу  канонерку
выбросило на косу, да так крепко сели, что верно и не сойдем. Так что просим
приюта хотя бы на ночь.
   Вошедший был крепок, высок, но, когда он снял  капитанскую  фуражку,  все
увидели, что волосы его седые. Двигался он хоть и неторопливо, но легко,  из
чего Борис заключил, что капитан далеко не старик и что седина  его  явилась
следствием каких-либо сильных переживаний. Второго моряка офицеры  не  сразу
разглядели, потому что, услышав, что на канонерке была пассажирка,  смотрели
только на женщину.
   Она откинула мокрый капюшон дождевика, и Борис  вздрогнул.  Лицо  женщины
показалось  ему  незнакомым,  но  этот  жест,  когда  она  качнула  головой,
стряхивая с волос мелкие капли дождя, напомнил  ему  что-то.  Она  рассеянно
оглядела комнату, скользнула взглядом по лицам мужчин  и  отвернулась  было,
как вдруг задержала взгляд на Борисе и удивленно спросила:
   - Вы?
   - Вы? - тотчас спросил Борис в ответ, потому что узнал эту  женщину.  Это
она, та самая медсестра, которая привезла две подводы раненых  к  последнему
пароходу из Новороссийска. Это ее Борис нес по сходням, и по ее просьбе  они
с Алымовым отправились тогда за оставшимися ранеными, попали в плен  и  чуть
не погибли.
   Третий из прибывших оказался лейтенантом флота, он  был  среднего  роста,
достаточно молод, темноволос, с  небольшой  аккуратной  бородкой.  Он  молча
кивнул всем, не называя себя.
   Моряки сняли мокрые плащи и отдали солдату. Женщина встряхнула головой  и
огляделась машинально в поисках зеркала, но не нашла его и подошла к Борису.
   - Вы живы? - спросила она, обрадованно глядя ему в глаза.
   - Как видите, - скупо улыбнулся Борис.
   - А ваш друг?
   - Тогда он выжил, - ответил Борис, чтобы не сглазить, потому что не видел
Алымова несколько недель, и кто его знает, что могло случиться.
   - Позвольте, господа, представить вам Юлию Львовну Апраксину. Надеюсь, вы
не откажетесь дать приют даме и нам, грешным, заодно?  -  весело  проговорил
капитан Сильверсван.
   - Ордынцев,  Борис  Андреевич,  -  Борис  поклонился  и  под  насмешливым
взглядом лейтенанта чуть не щелкнул каблуками, - очень рад.
   - Я тоже рада, очень рада, что вы живы! - Она протянула ему руку.
   Борис прикоснулся к тонкой кисти с длинными пальцами, но не поцеловал.
   Юлия Львовна улыбнулась ему одними  глазами.  Чувствовалось,  что  улыбка
нечасто посещает  это  лицо,  основным  выражением  которого  была  скорбная
серьезность.
   - Пароход был последним, - тихо продолжала она, -  никто  больше  не  мог
спастись. Я молилась за вас.
   "Должно быть, только ее молитвы и помогли",  -  подумал  Борис,  вспомнив
полную отчаяния толпу смертников на  старом  дебаркадере  и  черное  облако,
наплывавшее из глубины моря и обволакивающее сердце.
   Она была очень высока ростом, для того чтобы смотреть Борису в глаза,  ей
нужно было только чуть-чуть поднять голову. Сегодня в ее взгляде не было той
бесконечной усталости, как в тот раз, на пристани в Новороссийске. Глаза  не
казались бездонными, а просто спокойными. Борис видел, что она искренне  ему
рада. Но вспоминать об их встрече ему не хотелось, потому что снова  сдавило
сердце холодом, и он вспомнил, как погружался в темную воду...  Очевидно,  в
его глазах умная женщина прочла что-то, потому что мягко отняла свою руку  и
не стала ни о чем спрашивать.
   Тут  Бориса  буквально  оттеснил  в  сторону   неподдельно   обрадованный
Стасский.

***

   - О, да мы ведь встречались, - суетился Стасский. - Юлия Львовна, помните
меня?
   Ноздри его раздувались, глаза горели, и  от  всей  фигуры  веяло  горячим
желанием охмурить, увлечь, завоевать, завладеть женщиной, причем  как  можно
скорее. А также всем было понятно, что никаких  особенных  чувств  именно  к
этой женщине он не испытывает, а просто подвалило  счастье,  на  уединенной,
осточертевшей всем Арабатской стрелке совершенно случайно появилась женщина,
да  не  простая  деревенская  баба,  а  дама  из   общества,   красавица   и
аристократка.
   Чувствовалось, что своего счастья Стасский упускать не  намерен  и  будет
даже, если придет такая нужда, за него бороться.
   "Неужели и у меня в глазах  такое  же  паскудное  выражение?"  -  подумал
Борис, и ему стало противно.
   Так случилось, что только  он,  стоявший  рядом,  мог  видеть  лицо  Юлии
Львовны. Лицо ее при виде Стасского мгновенно изменилось. До этого  бледное,
сейчас  оно  стало  совершенно  серо-белым  и  напоминало  алебастр.   Черты
затвердели, губы были плотно сжаты. Борис изумленно заглянул ей в глаза,  но
ничего, абсолютно ничего не увидел, глаза ее были  пусты  и  прозрачны,  как
черное венецианское стекло.
   - Юлия Львовна, что с вами? - тихонько проговорил Борис.
   - Что? - Она очнулась. - Простите... Возможно,  господин  поручик,  мы  с
вами встречались... Господа! - обратилась она  к  обществу.  -  Вы  извините
меня, но не позволите ли отдохнуть и обсушиться?
   - Покорнейше просим,  не  побрезгуйте  нашим  гостеприимством,  -  тотчас
откликнулся Колзаков. - Я укажу, где можно разместиться, и  солдата  пришлю,
ежели вода понадобиться или еще чего... А также с хозяйкой  поговорите,  она
по-русски немного понимает... Дверь за дамой закрылась, и  Стасский  перевел
взгляд на моряков.
   - Я - поручик Стасский, Вацлав Казимирович, - представился бывший  гусар.
- Командую здесь взводом пехотинцев.
   - Ах, вот  оно  что...  -  процедил  капитан  канонерки  и  посмотрел  на
Стасского пристально.
   - А я, простите, не расслышал фамилии, - с виду простодушно  обратился  к
нему Стасский, - как вы сказали - Зильбершван?
   -  Сильверсван,  -  отчеканил  моряк,  -  капитан  третьего  ранга  Орест
Николаевич Сильверсван, что в переводе  со  шведского  означает  "Серебряный
лебедь".
   - Прошу извинить, - Стасский покаянно наклонил голову, но  Борис,  изучив
его за без малого  две  недели  пребывания  на  косе,  понял,  что  Стасский
ерничает.
   Именно такое выражение  лица  бывало  у  него,  когда  он  издевался  над
Колзаковым.
   "Что за характер! -  неодобрительно  подумал  Борис.  -  Когда-нибудь  он
нарвется на большие неприятности".
   Он не знал, как быстро исполнится его пророчество.

***

   Колзаков провел Юлию Львовну по галерее, опоясывающей дом,  и  крикнул  в
глубину дома, подзывая хозяйку.
   - Вот тут у них есть комнатка небольшая, на  первом  этаже,  насколько  я
знаю, она не занята, так  вы  бы  могли  там  разместиться.  Сейчас  хозяйка
придет, без труда с ней договоритесь. И от нас в стороне, а то ведь  бывает,
шумим, отдохнуть не дадим.
   - Благодарю вас, господин капитан, за заботу.
   Ободренный ее приветливым тоном, Колзаков помолчал, собираясь с  мыслями,
потоптался немного на месте и задал вопрос:
   - Госпожа... - Зовите меня Юлией Львовной,  не  надо  никаких  господ!  -
разрешила она.
   - Юлия Львовна... что-то мне лицо ваше знакомо, - неуверенно начал он.  -
Мы никогда не встречались?
   Она взглянула на него удивленно - с чего это  вздумалось  такому  на  вид
скромному капитану  задавать  ей  такие  вопросы?  Обычный  прием  недалеких
мужчин, которые  стараются  привлечь  внимание  дамы  и  завязать  разговор.
Начинается перечисление мест, где могли встретиться, поиск общих знакомых...
Она внимательно посмотрела на капитана. Нет, похоже,  этот  не  из  таких  -
смотрит  честными  светлыми  глазами  и  забавно  насупил   брови,   пытаясь
вспомнить, где он мог ее видеть.
   - Нет, голубчик, - мягко сказала она, -  у  меня  память  на  лица  очень
хорошая. Сколько раненых через мои  руки  прошло,  если  хоть  раз  человека
увижу, никогда его лицо не забуду. Имя не  вспомню,  а  в  лицо  обязательно
узнаю. Так что вам точно скажу: никогда мы с вами  не  встречались,  ни  при
каких обстоятельствах.
   - Прошу простить. - Капитан покраснел и отвел глаза.
   Пришла  хозяйка  Фатима,  закутанная  по  мусульманскому  обычаю,  только
блестели глаза из-под кисеи. Капитан наказал ей во  всем  угождать  госпоже,
еще раз поклонился Юлии Львовне и удалился в задумчивости. У него тоже  была
очень хорошая память на лица, и он совершенно точно знал,  что  это  лицо  с
твердо очерченными скулами, с выразительными темными глазами  он  уже  видел
однажды.

***

   Без Юлии  Львовны  в  компании  стало  значительно  скучнее.  Вернувшийся
Колзаков налил морякам по стакану самогону:
   - Вам нужно согреться, взбодриться, а ничего лучшего у нас нет.
   Лейтенант наконец-то представился  Ткачевым  Владимиром,  лихо  опрокинул
стакан и только крякнул. Силъверсван тоже выпил, но поморщился и сказал:
   - Как это вы пьете такую гадость? Надо будет вернуться  к  нашему  судну.
Там осталось несколько ящиков очень хорошего вина.
   Время шло, самогон понемногу убывал. Буря тем временем стихала.  Колзаков
по наблюдению Бориса вел себя немного странно.  Он  хмурился,  потирал  лоб,
иногда вдруг вставал  из-за  стола  и  начинал  ходить  по  комнате,  что-то
бормоча. Стасский глядел на него с еще большим  презрением,  чем  обычно,  и
пытался пару  раз  кинуть  оскорбительную  реплику,  но  Колзаков  никак  не
реагировал, даже отмахнулся невежливо, как от назойливой мухи. Борис  видел,
что Колзаков делает все абсолютно искренне, что  он  действительно  озабочен
более важным делом, чем ежедневные нудные перепалки  со  Стасским.  Стасский
наконец тоже это понял и оставил Колзакова в покое, ему  стало  неинтересно.
Зато капитан Сильверсван внимательно  прислушивался  к  его  выпадам  и  все
больше мрачнел. Бородатый лейтенант смирно сидел в углу  и  дремал,  правда,
один раз Борис перехватил его совершенно несонный взгляд.  Сам  Борис  после
встречи с Ю