шь ударил ее по лицу.
   - А ты знаешь, что, как только ты выйдешь отсюда, тебя тотчас же  схватят
и отвезут в контрразведку? - с трудом выговорила она разбитыми губами.  -  И
что там все знают про твою работу в подпольном комитете, а за это полагается
расстрел?
   - Врешь! Я еще ничего не сделал! - заорал он срывающимся голосом.
   - Да? А получение  оружия  по  фальшивым  документам?  А  убийство  купца
Селиванова? - Она показала ему развернутую газету, где сообщалось, что нынче
ночью  неизвестные  преступники  зарезали  и  ограбили  коммерсанта  Прохора
Селиванова.
   - Ты пришел ко мне ночью прямо после убийства, -  продолжала  Леля,  -  а
утром хозяйка шинельку-то твою окровавленную тоже видела, - соврала она. - А
также сам ведь говорил, что в вашем подполье ты вроде начальника по  военной
части. А за все по совокупности уже  повешение  полагается!  Значит,  убьешь
сейчас меня, а как только выйдешь из этого дома - так,  считай,  что  сделал
первый шаг на эшафот.
   - Ты... - Он грязно выругался и отпрянул от нее.
   Леля отошла подальше. Щека болела, но она поняла,  что  Салов  боится  ее
больше, чем она его.
   - И не надейся, что твои товарищи из комитета поверят тебе  и  спасут,  -
продолжала он, чтобы закрепить достигнутые результаты. - Имей  в  виду,  что
вся ваша организация давно уже на крючке у контрразведки, и, кроме  тебя,  в
комитете есть люди, которые тоже работают  на  контрразведку.  Так  что  как
только ты сообщишь подполью о том, что  оказался  предателем,  ты  сразу  же
подпишешь себе смертный приговор - контрразведка тебе этого не простит, да и
товарищи тоже.
   - Но что же делать? - растерянно спросил он, потому что только сейчас  до
него дошло, что Лелька кругом права.
   - Раз уж все равно никуда не деться,  то  для  тебя  всего  благоразумнее
будет работать на них, - заключила Леля. - Арест вашего комитета - это всего
лишь вопрос времени, а я уж замолвлю за тебя словечко потом.
   - Ты... ты меня под это подвела, - бормотал он.
   - Сам виноват! Не нужно было болтать! - крикнула она. - Тебя  еще  раньше
заподозрили, а уж потом меня к тебе приставили!
   - В гарнизонах  народ  ненадежный  -  кто-то  продал,  -  охнул  Салов  и
схватился за голову.
   "Идиотом не надо быть!" - хотела присовокупить Леля, но промолчала.
   - Что теперь делать?
   - Ничего не делать,  идешь  вечером  на  встречу  с  Василием  Губарем  и
передаешь ему полторы тысячи, чтобы он достал  тебе  документы,  по  которым
можно получить оружие на  складе.  А  там  получишь  через  меня  дальнейшие
указания.
   Он сел за стол и уронил голову на руки. Леля посмотрела с  презрением  на
его небритый затылок и, намочив полотенце, приложила к своей разбитой щеке.

***

   На берегу моря в унылом безрадостном месте неподалеку от доков, там,  где
каменистая коса усеяна гниющими водорослями и различной выброшенной  волнами
дрянью, где обыкновенно из живых существ можно увидеть только  неразборчивых
чаек, собирающих свой малопривлекательный улов, встретились в предрассветных
сумерках четыре человека.
   Один из них был прибывший в Крым со специальной миссией из Екатеринослава
Борщевский, трое других - местные подпольщики товарищ Макар, Салов и  матрос
Защипа, известный в Севастополе под псевдонимом Кипяченко.
   - Что за причина для такой  срочной  встречи?  -  раздраженно  спросил  у
товарища Макара Борщевский.
   - Типографию разгромили, - мрачно ответил Макар.
   - Плохо, очень плохо, - Борщевский тоже помрачнел, - ведь говорил я  вам:
плохо у вас с конспирацией, из рук вон! А почему мы сегодня в таком странном
месте встречаемся, а не на конспиративной квартире?
   - Место это очень хорошее, -  последовал  ответ,  -  подходящее  во  всех
отношениях. А конспиративную квартиру я считаю проваленной.
   - Почему? - недоуменно спросил Борщевский. - Что, Гольдблат  с  Якобсоном
попали в контрразведку?
   - Нет, товарищи, к счастью, сбежали, и тираж воззвания унесли.  Но  не  в
этом дело. Я лично считаю, что среди нас находится провокатор.
   - И кого же ты, товарищ, подозреваешь?
   - Тебя, Борщевский. - Товарищ Макар встал  на  безопасном  расстоянии  от
Борщевского, засунув правую  руку  в  карман  и  глядя  исподлобья  недобрым
решительным взглядом. Тем временем  Салов  зашел  Борщевскому  за  спину,  а
матрос встал чуть сбоку и вытащил из-за пазухи свой грозный маузер.
   - Товарищи, вы, наверное, с ума сошли, - воскликнул Борщевский в  прежнем
раздражении, - я ведь к вам от  самого  товарища  Мокроусова  пришел,  фронт
преодолел с большой опасностью. Вы мандат мой видели. С какого  перепугу  вы
меня за провокатора держите?
   - Насчет мандата это ты нам сам расскажи: или тебе  его  в  контрразведке
дали, у настоящего Борщевского отняв, или  тебе  и  вправду  этот  мандат  в
Екатеринославе  выдали,  а  ты  к  белым  переметнулся  и  предал  всемирный
пролетариат.
   - Ты, товарищ Макар, говори, да не заговаривайся. - В голосе  Борщевского
прозвучала скрытая угроза. - Насчет того, кто  пролетариат  предал,  мы  еще
разберемся. Какие у тебя основания меня в предательстве обвинять?
   - Основания самые простые, - товарищ Макар повысил  голос,  но  обращался
скорее к Борщевскому, а не к своим людям, -  как  ты  появился,  так  у  нас
провалы пошли... - Провалы у вас оттого, - перебил  его  обвиняемый,  -  что
конспирация ни к черту не годится. Типография чуть ли не  открыто  работает,
грохот на всю улицу... Еще удивляюсь, как ее раньше не разгромили.
   - Конечно, все теперь у тебя будут виноваты, один  только  ты...  херувим
святой, - не  найдя  ничего  лучшего,  товарищ  Макар  прибег  к  церковному
лексикону, и сам остался этим очень недоволен.
   - Товарищи, - повысил голос Борщевский, обращаясь к Кипяченко  и  Салову,
при этом он несолидно крутил головой, опасаясь повернуться спиной к  Макару,
- товарищи! Что же это у вас творится! Вы видите, что имеет место  искажение
линии. Я  к  вам  прибыл,  как  представитель  партии,  имея  на  руках  все
необходимые полномочия, а встречаю  здесь  в  лице  товарища  Макара  полное
недоверие и грубые угрозы, вплоть до поповских выпадов вроде  херувима!  Это
что же, товарищи, получается! Это уже просто больше чем оппортунизм!
   Произнося эти слова, Борщевский пытался одновременно  передвинуться  так,
чтобы за спиной у него не было Салова, но это ему не удалось:  Салов  к  его
словам совершенно не прислушивался, в душе у него было ликование: не он один
предатель, а вот же, нашелся паскуда! Поэтому он только следил за  маневрами
и осторожно отступал, сохраняя свое стратегически важное положение.
   Матрос,  напротив,  внимательно   слушал   хорошо   знакомые   по   годам
революционной борьбы слова, получая от их звучания  видимое  удовольствие  и
испытывая прилив пролетарского энтузиазма, на что и рассчитывал Борщевский.
   - Ты, товарищ Макар, послушай, - с сомнением проговорил матрос, - товарищ
хорошо говорит, чувствуется, что наш человек. Может, мы что-то не додумали?
   Может, дать ему возможность показать себя в деле?
   Руководитель  севастопольского  подполья,  почувствовав,   что   ситуация
незаметно выходит из-под контроля, зло покосился на матроса и сказал:
   - Ты, Кипяченко, хоть и проверенный товарищ, но очень легко поддаешься на
мелкобуржуазную пропаганду. Ты вспомни, он же сам признавался, что состоял в
левых эсерах! А это ведь самая что ни на есть мелкобуржуазная партия. Не дай
ему зубы заговорить. Ты вспомни, что после его появления  у  нас  провал  за
провалом, - и, не  давая  Борщевскому  времени  снова  прибегнуть  к  своему
красноречию, товарищ Макар крикнул:
   - Давай, Салов, вали! Как договаривались!
   Салов, равнодушный к ораторскому мастерству приезжего  товарища,  кинулся
сзади на Борщевского и накинул ему на шею заготовленную  заранее  удавку  из
рояльной струны. Тонкая струна врезалась в  горло,  прочертив  мгновенно  по
коже ровную  алую  линию.  Борщевский  схватился  руками  за  шею,  стараясь
ослабить страшную железную петлю. Он пытался схватить Салова за руки, но это
никак ему не удавалось. Макар же тем временем, вытащив из кармана  небольшой
ладный браунинг, суетливо переступал перед Борщевским, испуганно и вместе  с
тем злорадно следя за его попытками вырваться и приговаривая:
   - Так его, Салов, так его, оппортуниста! Так его, провокатора!  Учить  он
нас будет конспирации! Учить будет подпольной работе! Так  его,  дави  гада,
Ваня!

***

   Матрос Кипяченко, растерянно переводе  взгляд  то  на  злобно  суетливого
Макара, то на Борщевского,  из  последних  сил  бьющегося  в  сильных  руках
душителя, порывался что-то сказать или сделать, но не мог  принять  решения.
Много повидавший жестокости и крови, сам не раз  лишавший  жизни  классового
врага, матрос впервые оказался в таком положении, что не знал,  кому  больше
доверять, на  чью  сторону  стать:  товарищ  Макар  -  его  непосредственный
руководитель, председатель подпольного комитета, а Борщевский -  человек  из
центра, представитель партийного руководства... Так  и  не  приняв  никакого
решения, матрос махнул рукой и отвернулся.
   Салов все туже  затягивал  стальную  удавку.  Глаза  Борщевского  страшно
выпучились и налились кровью. Широко раскрыв рот, он  пытался  крикнуть,  но
перетянутое струной горло способно было  издавать  только  нечленораздельный
хрип.
   Из-под струны текла кровь, заливая его грудь. Наконец в горле  хрустнуло,
и товарищ Борщевский  обмяк  и  рухнул  на  каменистый  берег,  окончательно
завершив свою бурную революционную биографию.

Глава 7

   После  неудачи  орловского   выступления   сам   капитан   Орлов   собрал
партизанский отряд и ушел в крымские леса. Поручик  Осоргин  ушел  вместе  с
ним.  Большая  часть  участников  его  движения  направилась  на   фронт   к
перешейкам.
   Значительная масса добровольцев прибыла в Крым без оружия. Боеприпасов не
было вовсе, так что перед отправкой на фронт Борису Ордынцеву  и  нескольким
другим офицерам было приказано получить  оружие  и  патроны  для  отряда  на
артиллерийском складе в Севастополе.
   Оставив  у  ворот  склада  подводу  с  охра-,  ной,  Борис  отправился  с
документами к складскому начальству.
   Пройдя  по  длинному  коридору,  опоясывающему  ангар,   он   подошел   к
застекленной будке конторщика. Внутри помещение было ярко освещено,  поэтому
Борис хорошо видел, что там происходит, сам же оставался почти невидим.
   Дежуривший по складу интендантский офицер просматривал документы высокого
широкоплечего моряка. Что-то в этом моряке показалось Ордынцеву знакомым.
   Подойдя поближе и приглядевшись, Борис оторопел: это был  матрос  Защипа,
красный, едва не расстрелявший его, Бориса, минувшей осенью. Одетый в  форму
морского офицера, Защипа получал на складе оружие. Сомнений быть не могло:
   Борис отлично запомнил этого человека. Он был не простой красный боец,  а
комиссар и начальник, убежденный расстрельщик. Такой человек, если бы  попал
в плен к белым, был бы неминуемо расстрелян. Здесь явно был какой-то красный
заговор.
   Что делать? Арестовать Защипу? Но у него наверняка  здесь  сообщники,  их
тоже нельзя упустить. И вообще, нужно распутать весь этот клубок.
   Борис решил следить за  матросом  и  постараться  установить,  с  кем  он
связан.
   Затаившись за штабелем из ящиков, он дождался,  пока  интендант  проверил
документы  Защипы.  Видимо,  оружие  и  патроны  для  моряка   должны   были
подготовить к следующему разу, потому что Защипа, оставив  интенданту  часть
бумаг, пошел со склада прочь. Борис, хоронясь  за  ящиками  и  перебегая  от
одного штабеля к другому, двинулся следом.
   Матрос вышел за ворота, и Борис, немного обождав, прошел за ним. Места  в
районе складов были  безлюдные,  поэтому  Ордынцеву  пришлось  следовать  за
моряком на очень большом расстоянии, чтобы остаться незамеченным, тем  более
что Защипа часто оглядывался, проверяя нет ли слежки.
   Дойдя до более оживленных улиц, Борис едва не потерял матроса в толпе,  и
в конце концов нашел его снова только благодаря высокому  росту  и  заметной
морской форме. Защипа долго  ходил  по  городу,  передвижения  его  казались
бесцельными.
   Наконец он свернул в неприметный проулок и юркнул в  щель  между  досками
высокого забора. Борис, недолго поколебавшись,  хотел  было  последовать  за
ним, но вдруг сильная рука обхватила его сзади и зажала рот.
   - Тише, ваше благородие, не надо шуметь, - раздался над самым ухом низкий
гнусавый голос.
   Руководствуясь скорее инстинктом, чем соображениями разума,  Борис  резко
присел, вывернувшись из обхвативших его сильных рук, и что  было  силы  пнул
ногой назад. Видимо, он попал своему неизвестному противнику  по  щиколотке,
потому что тот запрыгал на одной ноге, тихо ругаясь. Он бы, конечно, ругался
громко  и  вообще  вопил  бы  благим  матом,  но,  очевидно,  конспиративные
соображения въелись ему уже в самую кровь и оказались решающими даже в такой
мучительный момент.
   Борис, воспользовавшись временной нетрудоспособностью своего  противника,
окончательно высвободился и повернулся к нему лицом,  приняв  боевую  стойку
для английского спортивного бокса. Только теперь он  разглядел  нападающего.
Это был крепкий плотный мужичок торгово-мещанского вида  и  такой  заурядной
внешности, по которой человек хоть сколько-нибудь наблюдательный  за  версту
опознает филера.
   Мужичок все еще ругался, но уже приходил в боевую готовность, а сбоку ему
на подмогу бежал еще один, удивительно на  него  похожий,  только  несколько
помладше.

***

   - Вы что - братья? - с интересом спросил Борис подбегающего, и, пока  тот
собирался ему что-то ответить, провел весьма успешный хук левой.
   "Младший брат" отлетел в сторону, но  на  ногах  удержался,  и,  судя  по
злобно загоревшимся маленьким глазкам, тоже пришел в боевую готовность.
   Борис  переводил  взгляд  с  одного  филера  на  другого.  Они   медленно
приближались, один сильно хромал, другой неплохо освещал проулок появившимся
у него под глазом стараниями Бориса фонарем. В  сложившихся  обстоятельствах
Борис, если  бы  была  такая  возможность,  предпочел  ретироваться,  однако
возможности не было.
   В этот критический момент рядом с Бо-pисом раздался удивительно  знакомый
голос:
   - Эй, земляки, вы не это ли ищете?
   Скосив  глаза,  Ордынцев  увидел  невесть  откуда  появившегося   Саенко,
ординарца полковника Горецкого.
   - Чего? - нелюбезно  переспросил  "старший  брат",  тут  же  для  ясности
присовокупив:
   - В хлеву земляков поищи!
   - А вот это не  вы  обронили?  -  с  прежней  доброжелательностью  сказал
Саенко, указывая на что-то под ногами филера и даже  наклоняясь,  чтобы  эту
вещь подобрать.
   Филер невольно опустил глаза, и в то же мгновение  хитрый  хохол  ухватил
его за штанину и сильно дернул кверху,  так  что  "старший  брат",  взмахнув
ногами и перекувырнувшись, удивительно красивым образом  полетел  в  пыльные
лопухи. Саенко же, нисколько не задумываясь и не теряя времени на обсуждение
достигнутых успехов, ухватил "младшего брата" за рукав,  слегка  наклонился,
взвалил его себе на спину, как куль с мукой, и, ловко  перевернув,  забросил
на другой конец проулка. После он обернулся к Борису и сказал:
   - Ну, ваше благородие, теперича  драпаем:  они,  когда  подымутся,  очень
сердитые будут. А с тобой Аркадий Петрович как раз поговорить хотел.

***

   Аркадий Петрович Горецкий поднялся  навстречу  Борису  из-за  письменного
стола. В пенсне лицо его казалось мягким и интеллигентным -  таким  Ордынцев
помнил  его  на  университетской  кафедре.  После  новороссийской  эвакуации
отношения их стали натянутыми, но в глубине души Борис все-таки рад был  его
увидеть.
   - Борис Андреевич, голубчик! Рад видеть вас в добром здравии, -  Горецкий
будто прочитал его мысли, - однако, как  случилось,  что  вы  столкнулись  с
агентами контрразведки при исполнении ими обязанностей?
   - Я встретил на  артиллерийском  складе  старого  знакомого,  -  объяснил
Борис, - матроса-большевика Защипу. Осенью, когда во время рейда я  попал  в
плен к красным, этот морячок едва не расстрелял  меня.  Представьте  же  мое
удивление, когда вижу, как этот орел, в форме мичмана,  собирается  получать
на нашем складе оружие. Выходит, лил уже  сами  большевиков  вооружаем?  Ну,
само  собой,  я  решил  за  ним  проследить.  Дальнейшее  вам,  по-видимому,
известно.
   - Да, Саенко рассказал, - Горецкий  усмехнулся,  -  не  беспокойтесь,  за
бравым моряком следят. Так,  говорите,  его  фамилия  -  Защипа?  В  здешнем
подпольном комитете его знают как Кипяченко. Ну, у господ большевиков клички
и псевдонимы весьма в ходу - все эти Ленины, Троцкие, Каменевы...  За  вашим
моряком следят, - повторил  Горецкий,  снимая  пенсне,  при  этом  лицо  его
приобрело чеканную твердость черт и из глубоко  штатского  человека  Аркадий
Петрович сделался боевым офицером, - то, что он собирается  получить  оружие
на складе, заставит его  задействовать  все  свои  связи,  и  мы,  аккуратно
проведя операцию, сможем  снова  арестовать  весь  подпольный  комитет...  -
Снова? - прервал его Борис вопросом.
   - Да, снова, - кивнул Горецкий, - мы уже арестовывали  предыдущий  состав
комитета. Кое-кто казнен, кое-кто  сидит  в  тюрьме,  а  господа  большевики
сколотили новую организацию... - У них, как у Змея  Горыныча,  новые  головы
вырастают на месте отрубленной!
   - ужаснулся Борис. - Мы никогда не сможем с ними сладить!
   - Не преувеличивайте,  -  поморщился  Горецкий,  -  мы  арестуем  и  этот
комитет, и следующий... У Змея Горыныча все силы и все время  будет  уходить
только на отращивание голов, и он не  сможет  причинить  никакого  зла.  Они
только и делают, что создают новые комитеты, а к тому времени, как соберутся
поднять мятеж, - мы их снова арестовываем.
   - Прежде, помнится, вы решали более значительные задачи, -  не  удержался
Борис от колкости.
   - Сейчас от русской земли остался только этот клочок - Крым, и защита его
стала для всех  нас  делом  чести  и  долга.  -  Голос  Горецкого  зазвенел,
казалось, что он говорит перед целой армией, и Борис невольно  проникся  его
чувством, как незадолго до того подпал под магию личности генерала Слащова.
   Полковник продолжал:
   - Для защиты Крыма положение в тылу играет огромную  роль,  и  мы  должны
сделать все  от  нас  зависящее,  чтобы  не  допустить  возникновения  пятой
колонны.
   - Воля ваша, господин полковник, занимайтесь своей  тайной  войной,  а  я
всеми этими играми сыт по горло. Пойду с отрядом на фронт, там все  проще  и
честнее: враг - вот он, впереди, по ту сторону перешейков,  вокруг  -  свои,
никаких предателей, никаких провокаторов... Надоело!
   - Что ж... - Горецкий снова надел  пенсне,  и  лицо  сделалось  мягким  и
задумчивым. - Не могу  вас  неволить,  голубчик.  Честно  признаться,  очень
хотелось бы, чтобы мы с вами, как прежде, работали вместе - помнится, это  у
нас неплохо получалось, но что уж тут поделаешь... Одно только обидно  -  вы
прежде сталкивались с этим матросом, Кипяченко... или  как  его  там  зовут,
Защипа? Ну, не важно. Ваше прежнее  знакомство  очень  могло  быть  полезно.
Морячок много может знать, а судя по тому, что мне  о  нем  известно,  он  -
крепкий орешек, разговорить его будет непросто... тут бы вы  пришлись  очень
кстати. Психология, знаете  ли,  -  тонкая  наука.  Вся  держится  на  таких
нюансах... Борис дал себе слово Горецкого не слушать и на его предложения не
соглашаться,  но  тут  он  вспомнил  депо,  полное  арестованных,  ожидающих
расстрела,  и  Защипу,  по-хозяйски  распоряжающегося   жизнью   и   смертью
"буржуазного элемента"... Ему захотелось посмотреть этому палачу в глаза.  А
может   быть,   полковник   Горецкий   просто-напросто   обладал   свойством
магнетического воздействия на Бориса, и спорить с ним  был  бесполезно?  Так
или иначе, Ордынцев, сам удивляяс