ашего мужа. Только что вы разговаривали с Еленой Петровной Бутейко. О чем?

- Я не знала, что это Артем... - в трубке тихо всхлипнули, - я не знала,
честное слово... Я бы ни за что не позвонила, это ужасно...

- Подождите, не плачьте. О чем вы только что говорили с Еленой Петровной?

- Я... я просто спросила, нельзя ли показать кольцо Вячеславу Ивановичу,
чтобы он оценил, мне надо продать кольцо, чтобы заплатить адвокату... я не
знала, я только спросила...

На том конце провода слезы лились рекой. Наташа рыдала в трубку. А здесь,
рядом с Ильей Никитичем, Елена Петровна Бутейко капала себе в рюмочку
валокордин, трясла темным пузырьком так, словно он был во всем виноват.

- Спасибо, Наталья Владимировна. Вы успокойтесь и, пожалуйста, никуда не
выходите из дома. Я через полчаса у вас буду.

В трубке пульсировали частые гудки, Наташа держала ее в руках и смотрела в
одну точку.

- Ой, мамочки... - повторяла она, едва шевеля губами и слизывая слезы, -
ой, мамочки...

Всего лишь три дня назад, глубокой ночью они с Саней пили чай на кухне,
работал телевизор, на экране появилось лицо Артема Бутейко, и Саня вдруг
покраснел, на лбу выступил пот, он шарахнул кулаком по столу так, что
подпрыгнули чашки и расплескался чай.

- Видеть его не могу, скотину. Убил бы, честное слово, рука бы не дрогнула.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

Кристалл имел такую красивую правильную форму, что казалось, он совершенно
не нуждается в огранке. Он был чист и прозрачен, как воздух в лесу после
первого настоящего летнего ливня. В нем сверкала страшная ослепительная
молния, в нем медленно, тяжело закипал солнечный свет, вспыхивала сотня
нежных крошечных радуг. От него пахло свежестью предгрозового ветра,
который набегает внезапно, после долгой духоты, жаркой дрожащей тишины,
когда замолкают птицы, замирают листья на деревьях, чернеет небо.

У Павлика Попова под рубахой вместе с нательным крестом висел на шнурке
холщовый мешочек. Там хранился алмаз. Когда Павлик бегал, камень
подпрыгивал на шнурке, тяжело, больно бил в грудь.

Весна 1830 года на Урале была ранняя, быстрая, после майского половодья
наступила настоящая тяжелая жара. В начале июня грозы гремели почти каждый
день.

Павлик возвращался из соседнего поселка, гроза застала его в открытом поле.
Громовые раскаты раскалывали землю, как пустой орех. Дождь все не
начинался, и от этого было еще страшней. Пропотевшая рубашка холодила кожу.
Павлик бежал, и камень бил его в грудь. До деревни оставалось всего ничего,
в белом блеске .молнии он успел различить угольно-черный силуэт заброшенной
деревянной часовенки, и тут страшная жгучая боль пронзила его насквозь. Он
упал в дорожную мягкую пыль и потерял сознание.

Очнулся он оттого, что совсем близко, вслед за громовым раскатом, прямо над
головой раздалось оглушительное конское ржание. Дождь шел стеной, и сквозь
его пелену Павлик различил вздыбленный черный силуэт, страшную оскаленную
морду. Конские копыта зависли над ним, били воздух, пронизанный тугими
струями ливня. Павлик вскрикнул, попытался вскочить, но не смог.

- Кес ке се?! О, мон дье, повр анфан! Читьо слючилось, бьедное дитя? -
прозвучал рядом высокий женский голос.

Графиня Ольга Карловна Порье возвращалась с утренней конной прогулки. Она
не боялась грозы, ей нравилось скакать на своем вороном Адамисе сквозь
ливень. Графиня едва успела остановить коня, заметив лежащего на дороге
крестьянского мальчика-подростка. Сначала ей показалось, ребенок мертв, но,
спрыгнув на землю и склонившись над ним, графиня обнаружила, что он дышит и
глаза его широко открыты.

- Что слючилос? - спросила графиня, с трудом выговаривая русские слова.

- Молнией меня убило, ваше сиятельство, - морщась от боли и слизывая с губ
дождевые капли, объяснил Павлик.

- Убиль! О, мон дье! - воскликнула графиня, вскочила в седло, пришпорила
коня и поскакала за помощью.

Павлика в экипаже графини привезли к ней в дом. По дороге он тихонько
постанывал, но сознания не терял. Молния была ни при чем, просто он
споткнулся о большой камень, упал и раздробил колено. Однако графский
лекарь немец Риббенбаум, осмотрев мальчика, сообщил, что, кроме повреждения
ноги, есть еще несомненные признаки воздействия природного электричества.
Ребенок пострадал от молнии, и наилучший способ лечения - закопать его на
несколько часов в сырую землю.

- Се терибль! Се де ла барбари! - ужаснулась графиня. - Повр анфан! Же не
ле перметре па! Я нье позьволью мучить ребьенка! - и стала горячо спорить с
доктором, проявляя при этом удивительные познания в медицине.

На шум явился граф. Он тут же узнал Павлика и рассказал, что именно этот
мальчик год назад нашел на прииске первый алмаз.

- О, мон дье! Анпосибль! - воскликнула графиня. - Се ле гарсон ки а трове
ле дьямон!

Закапывать в землю Павлика не стали. Графиня решила сама заняться его
коленом, приказала принести нутряного сала, винного уксуса и душистой соли.

- Кес ке тю а? - ласково спросила она, заметив холщовый мешочек у него на
груди. - Пюи ж ле вуар?

- Ваше сиятельство, это... это бабушка от сглазу привязала, - испуганно
зашептал Павлик.

- Кес ки э ариве а во зье? Чтьо у тьебя с глязам?

- Глаза у меня здоровые. Это, ваше сиятельство... - Павлик не знал, что
сказать, готов был заплакать и вдруг выпалил красивое французское слово: -
Сувенир! Это сувенир, сударыня!

- О, сувенир! - обрадовалась графиня.- Пьюи же ле вуар? - она подцепила
ногтем грубую нитку, которой зашит был мешочек.

- Me се ле дьямон! Это алмаз, и такой крюпний! Ти у краль дьямон на прииск?

- Нет, ваше сиятельство. Я не крал. Его наша курица снесла! - сообщил
Павлик, безнадежно, горестно всхлипнув.

- Ла пуле? Анпосибль!

В качестве экспертов и судей были немедленно призваны граф, минералог
Шмидт, графский управляющий господин Брошкин. Шмидт, осмотрев кристалл,
заявил, что в камне не менее сорока карат, чистота удивительно высокая, нет
никаких изъянов, а что касается истории с курицей, то это похоже на правду.

Куры питаются твердым зерном. Камни в их желудках способствуют пищеварению,
поэтому им нравится клевать камни, все равно какие.

Этим пользуются рабочие, чтобы выносить камни с приисков. Один ученый
коллега рассказывал господину Шмидту историю о том, как "куриное" воровство
процветало на знаменитом изумрудном прииске Чивор в Колумбии.
Рабочие-индейцы. попросили разрешения брать с собой на работу по нескольку
курочек, якобы для того, чтобы подкармливать их остатками пищи. Несушки
мирно паслись на прииске, до тех пор, пока один из надзирателей не обратил
внимания, с каким аппетитом птички склевывают камни. Группу рабочих,
которая в тот день отправлялась с прииска домой, задержали, птичек
выпотрошили. Их желудки были набиты отборными изумрудами.

- Ла пуле! Се манифик! - воскликнула графиня.

- Почему вы не предупредили об этом раньше, месье? - недовольно спросил
граф минералога.

Павлик Попов с перевязанным коленом и с десятью рублями за пазухой был
отправлен домой, в деревню. Графиня решила, что среди ее коллекции
драгоценных камней этот алмаз - самый интересный, у него забавная и
таинственная судьба. Таким алмазам принято давать имена. Сначала она хотела
назвать его "Ла пуле" - курица, но потом решила, что это звучит грубо, и
лучше будет назвать камень в честь мальчика - алмаз Павел.

Граф распорядился, чтобы ни одной курицы на территории прииска не было, а
минералог Шмидт записал эту историю в своем дневнике.

* * *

Наташа ждала звонка в дверь, как выстрела в спину, расхаживала по квартире,
из комнаты в комнату, из угла в угол, словно искала место, где можно
спрятаться от следователя, который сейчас придет. Она не была готова к
разговору, панически боялась ляпнуть лишнее. Следователь непременно
окажется мерзавцем, безжалостным роботом, для которого главное - поскорее
передать дело в суд, и совершенно безразлично, что будет с Саней в тюрьме,
что будет с ней и с их ребенком. А как же иначе? Он ведь представитель
государства, а от государства, как известно, ничего хорошего ждать не
приходится.

Она не замечала, что до сих пор не сняла сапоги и куртку. Ее сильно
знобило, хотя в квартире было очень тепло.

"Я не должна говорить про Мухина, - стучало в голове, - возможно, они с
Саней сообщники. Вдруг он просил меня позвонить Мухину именно потому, что
они - сообщники, и Вова должен меня проинструктировать насчет разговора со
следователем? О, Господи! Но тогда я тоже сообщница? Я что, правда думаю,
будто мой Саня мог убить человека?"

Она застыла посреди комнаты, уставилась в зеркало, висевшее над диваном, и
в первый момент себя не узнала. Бледное, даже с каким-то голубым оттенком
лицо, красные, совершенно сумасшедшие глаза, красный распухший нос,
растрепанные волосы. Настоящая ведьма. Жена убийцы. Сообщница.

Между прочим, Артем Бутейко всегда ее раздражал, у него была удивительная
способность все вокруг себя превращать в гадость. Она никогда не понимала,
как может Саня с ним общаться. Она знала, что у Артема были всякие
коммерческие связи, Саня с его помощью устраивал какие-то рекламные дела.
Когда Бутейко приходил к ним в дом, он обязательно говорил ей лично
что-нибудь неприятное, например, что она потолстела и постарела. Вроде бы
ерунда, но настроение портилось.

Бутейко не просто получал удовольствие, когда обижал людей, он еще и деньги
на этом зарабатывал, печатал свои мерзкие статейки, в которых всегда
кого-нибудь зло высмеивал, поливал грязью.

Выходил на экраны какой-нибудь приличный фильм, и тут же Бутейко выступал с
гадостной рецензией. Чем лучше был фильм, чем известней режиссер, тем злее
гавкал на него Артем. Саня, с ухмылкой читая очередной критический шедевр
своего приятеля, говорил: "Ах, Моська, знать, она сильна..."

Стоило какой-нибудь эстрадной звезде выпустить очередной диск или клип -
Бутейко обязательно высказывал по этому поводу свое драгоценное мнение,
сообщал, что "звезда" растолстела, как свинья, или наоборот, стала тощей,
как вобла, что никакого голоса у нее нет, на голове парик, а под париком
лысина, зубы все до одного вставные, глаза стеклянные. Такой знаменитой она
стала потому, что в юности переспала со всеми членами ЦК КПСС, а сейчас ее
клипы озвучивают безвестные молодые певицы, которых она держит в своем
подвале на ржавых цепях и только ночью, под усиленной охраной придворных
уголовников, выпускает погулять.

Конечно, кто угодно мог "заказать" Бутейко, например, эта эстрадная звезда.
И между прочим, была бы по-своему права.

В дверь наконец позвонили, Наташа вздрогнула, словно проснулась, бросилась
в прихожую, скинула куртку, стала снимать сапоги. Мало ли, вдруг
следователю покажется подозрительным, что она до сих пор одета по-уличному?
Молния не расстегивалась. Дернув изо всех сил, она сломала ноготь до мяса,
села на пол, всхлипнула, глядя, как проступает под ногтем кровь.

"Вот возьму сейчас и не открою! Нет меня дома, и все!"

Однако тут же поднялась с пола и открыла дверь.

Илья Никитич увидел перед собой испуганную, зареванную девочку лет
шестнадцати в одном сапоге. Он знал, что ей двадцать, но выглядела она
значительно младше своих лет.

- Добрый день, Наталья Владимировна, - он протянул руку и пожал ее
маленькую ледяную кисть, заметил кровь на пальце. - Что случилось?
Порезались?

- Нет. Ноготь сломала. Здравствуйте. Проходите, пожалуйста. Но только у
меня очень мало времени, я должна ехать к маме за ребенком, - заявила она
и, наклонившись, принялась ожесточенно дергать молнию сапога. В молнии
застряла ткань стареньких джинсов.

- Не мучайтесь, сломаете, - посоветовал Илья Никитич, - лучше наденьте
второй, вам ведь все равно скоро уезжать. Я не отниму у вас много времени.
Где мы можем поговорить?

- Извините. Вас зовут Илья Никитич? Вы следователь?

- Именно так, - кивнул он, - но только об этом надо было спросить прежде,
чем открывать дверь.

- Да, наверное, - она натянула второй сапог, - пойдемте в комнату.

Мебели в квартире было мало, посреди гостиной стоял детский манеж, на его
бортике висело несколько пар ползунков.

- Ну что, Наталья Владимировна Анисимова, как вы себя чувствуете?

- Я? Нормально... Почему вы спросили?

- Вы очень бледная, глаза опухшие, красные, вот, ноготь сломали... Ну
ладно, долго я вас мучить не буду. Всего несколько вопросов. Зачем вы
хотите продать кольцо?

- Мне надо оплатить адвоката. Моего мужа подставили. Это будет сложно
доказать, и без адвоката не обойтись, - она вскинула подбородок и сдула
легкую светлую челку со лба, - и вообще, если вы хотите меня допрашивать,
то я буду говорить с вами только в присутствии адвоката.

- Вот как? Ну ладно. Только это пока не допрос, а беседа. Можно мне с вами
просто побеседовать?

- Можно, - буркнула она и смущенно отвернулась.

- Спасибо, - улыбнулся Илья Никитич, - скажите, а вы уже встречались с
адвокатом? Он назвал вам цену?

- Да.

- Сколько, если не секрет?

- Много. Пять тысяч.

- Рублей?

- Долларов.

- Действительно, много. Деньги, которые вашему мужу должен был Бутейко,
очень бы пригодились сейчас. Верно?

- Бутейко у многих брал в долг. Он жил в долг, - пробормотала она еле
слышно и покраснела. У нее была очень тонкая белая кожа, и краснела она
яркими пятнами.

- У кого еще, кроме вашего мужа? Назовите, пожалуйста, хотя бы одного
человека.

- Я не знаю...

- Ну как же? Вы сказали - у всех. Кто эти "все"?

- У всех, у кого можно было взять, он брал. Опросите его знакомых, пусть
сами скажут... Это кошмар какой-то. Мой муж никого не мог убить, даже
Бутейко.

- Почему "даже"?

- Потому что Бутейко обо всех писал и говорил гадости. Не человек, а
сгусток пошлости. Мой муж здесь совершенно ни при чем, - пробормотала она
так быстро и тихо, что Илье Никитичу пришлось подвинуть кресло поближе.
Колесики скрипнули, Наташа вздрогнула, вскинула голову, сдула челку со лба
и добавила громко, почти выкрикнула: - У Бутейко полно врагов, в том числе
среди знаменитостей. Он всех поливал грязью, всех ненавидел, и его
ненавидели. Кто угодно мог нанять киллера. Просто кто-то узнал о долге,
заманил Саню в ловушку и подставил. А знаете почему? Потому, что у нас нет
ни связей, ни денег. Таких, как мы, подставить проще всего.

- Хорошо, Наталья Владимировна, я понял вас. Не нервничайте так. Скажите,
пожалуйста, вы давно знакомы с родителями Бутейко?

- Мы с мужем бывали у Артема в гостях, - голос ее опять затих до шепота,
она передернула плечами, словно пыталась стряхнуть с себя нервную дрожь.

- Часто?

- Нет. Два или три раза.

- А откуда вы знаете, что Вячеслав Иванович занимался ювелирным делом?

- Саня рассказывал, и сам Артем как-то говорил.

- Вы не могли бы подробней об этом рассказать? Что именно говорил Артем?

- Ну, это был обычный треп. Мы болтали об эмиграции, о том, как в конце
семидесятых начали уезжать евреи в Израиль, и Артем рассказал, как вывозили
золото, сколько придумывали фокусов. Отливали из золота мыльницы,
бритвенные лезвия, уголки для старых чемоданов, пуговицы, кнопки. Так вот,
его отец будто бы этим занимался и на этом заработал кучу денег. Артем
врал, наверное. Он вообще любил приврать. Саня говорил, когда они учились в
школе, папа Бутейко работал всего лишь гравером в ювелирном магазине. Он не
мог заниматься такими вещами, его бы в тюрьму посадили, - она замолчала,
испуганно уставилась на Илью Никитича и прошептала: - Господи, какая же я
дура! Вы ведь следователь, а я вам такое рассказываю. Вдруг это правда, и
Артем не врал? Тогда получается, я стучу на его родителей! Они ни в чем не
виноваты, у них и так горе...

Зазвонил телефон, она вздрогнула, вскочила и бросилась на кухню.

- Прости. Я не могу. У меня сейчас следователь, - услышал Илья Никитич ее
громкий, возбужденный голос. - Не знаю. Как только он уйдет, я сразу
приеду. Нет, не говорила... Мама, перестань... Зачем? Он меня допрашивает,
а не тебя. Ни в коем случае!.. Вова Мухин здесь вообще ни при чем... А
потому, что ты можешь все испортить. Прекрати, мама, пожалуйста... Я очень
прошу тебя, не вмешивайся. Я сама буду решать, что важно, а что не важно.
Все, прости. Ну я не знаю, свари ему кашу... Все, пока... Нет, я сказала!

Наталья вернулась в комнату, уселась в кресло, она тяжело, часто дышала,
как после бега на длинную дистанцию. Илья Никитич поймал ее испуганный
напряженный взгляд.

- Ваш муж учился с Бутейко в одном классе. Они дружили или нет? - спросил
он спокойным, равнодушным голосом.

- Нет.

- Но в гости все-таки ходили. Вы к нему, он к вам.

- Это были деловые отношения.

- Какое же дело их связывало?

- Я плохо разбираюсь в бизнесе. Кажется, реклама...

- Бутейко когда-нибудь приглашал вашего мужа на телевидение?

- Да, но очень давно, года три назад. Мы еще не были женаты. Саня
рассказывал, Бутейко придумал какое-то идиотское ток-шоу, пригласил Саню в
качестве героя, нацепил на него маску и заставил нести какую-то дикую
ахинею. Но все провалилось. Там была одна известная телеведущая в качестве
гостя программы. Чуть ли не Беляева. Она начала задавать вопросы, и стало
ясно, что история фальшивая. Бутейко вообще никогда ничего дельного
придумать не мог. Саня чуть со стыда не сгорел, хорошо, что был в маске. А
до этого он пригласил Саню в программу "Стоп-кадр". Он там сделал сюжет о
какой-то ресторанной драке, и Саня был вроде свидетеля.

- О, так вашего мужа можно назвать настоящей телезвездой, - покачал головой
Илья Никитич. - он просто вырос в мире знаменитостей. Наталья Владимировна,
а почему вы не захотели передать мне трубку, когда ваша мама об этом
попросила? - поинтересовался он, не меняя интонации.

Она сморщилась, как от боли, зажмурилась и помотала головой.

- Не могу больше... не могу... Вы подслушивали? Так я и знала!

- Ничего подобного, - улыбнулся Илья Никитич, - просто вы не закрыли дверь
и говорили громко. Вы, наверное, думали, если я старый, значит, глухой. Так
о чем же ваша мама хотела со мной побеседовать?

- Понятия не имею.-Наташа шмыгнула носом и отвернулась.

- Кто такой Вова Мухин?

- Никто.

- Наталья Владимировна, мы ведь с вами не в игры играем. Вы взрослый
человек, а ведете себя как неразумный младенец. Вы понимаете, что мне
ничего не стоит позвонить вашей маме и выяснить, о чем она хотела со мной
поговорить?

- Понимаю, - обреченно кивнула Наташа, - но, пожалуйста, не нужно. Она
только все запутает.

- Почему вы так думаете?

- Потому, - упрямо буркнула Наташа, но по ее лицу Илья Никитич понял, что
она почти сдалась.

- Наталья Владимировна, у меня совершенно нет желания сажать вашего мужа на
скамью подсудимых, если он действительно невиновен, - произнес он.

- А вы верите, что он невиновен? - Наташа вскинула глаза, впервые
посмотрела не него внимательно, как на человека, а не на сказочное
чудовище.

- Скажем так, я не исключаю, что Бутейко убил кто-то другой, - медленно
проговорил Илья Никитич, - но это будет очень сложно доказать.

- А зачем? - она вдруг зло прищурилась. - Лично вам зачем это доказывать?

- По должности положено, - он откашлялся и поправил галстук, - ладно,
Наталья Владимировна, давайте не будем отвлекаться. Вы так и не ответили,
кто такой Вова Мухин?

- Ну да, конечно, - она жестко усмехнулась, - вы такой хороший человек,
боретесь за справедливость... Да вам глубоко наплевать и на моего Саню, и
на меня и на нашего ребенка. Вам важно поскорее скинуть это дело, оно ведь
такое просты зачем же возиться?

- Действительно, зачем возиться? - тяжело вздохнул Илья Никитич. - В муж
взят на месте преступления, выстрел произведен из его пистолета, мотив
убийства имеется. Так чего же я вам вопросы задаю? Зачем я вообще к вам
пришел? Мог бы вызвать в прокуратуру, провести формальный допрос, а потом с
чистой душой передать дело в суд. Анисимов Александр Яковлевич будет
осужден по статье сто пятой, "Умышленное убийство". Ему дадут пятнадцать
лет. Адвокат, который требует за свои услуги