сно! И забудьте  все, что я сказала!  -- снова подчеркнуто
бодро советует Грибеник.
     -- Никакой надежды?.. -- Тобольцева начинает бить дрожь.  -- И  сколько
же я?..
     -- Не могу... не поворачивается язык.
     -- Очень вас прошу!.. Надо хоть как-то подготовиться...
     -- Месяц-два -- предел. Такая форма,  что под конец будет, как взрыв...
бедный  вы, бедный... Если надо что-то передать близким, я для вас рискну --
и погладила по плечу...
     -- Вот так в пять  минут жизнь рухнула! -- убивается теперь Тобольцев в
следственном кабинете.
     Сведя  брови,  Знаменский  пишет несколько фраз,  вызывает  конвоира  и
передает ему записку со словами: "Майору Томину".
     --  Ну вот, я силком вырвал  правду у  нее. Вы  -- силком  у  меня. Что
толку?..
     -- Очень болит, Василий Сергеич?
     Тобольцев осторожно поводит шеей.
     -- Пока терпимо.
     -- Она могла ошибиться.
     -- Она  же не  от  себя  только --  прочла в истории  болезни. Это  все
пройдено:   перестрадал,  смирился...   Холин,   конечно,  погань,  но  если
рассудить,  что  я  ему продал? Два месяца  за решеткой, никому  не  нужных.
Восемь тысяч посулили.  Четыре вперед, четы­ре  после. Семье без отца ой как
пригодятся!  А моих забот  -- запомнить,  где и кого стукнул. Да перед  вами
стыд стерпеть.
     -- До суда дотянуть не надеялись?
     -- Ни в коем случае -- детям такое пятно!.. Хотели вы добра, Пал Палыч,
а последнее утешение отняли. Далась вам эта правда!
     Входит Томин, держа историю болезни,  здоровается с Тобольцевым, тот не
отвечает.
     Знаменский раскрывает тонкую медицинскую папочку.  В ней две-три записи
на одной странице.  Прочтя их, Пал Палыч обме­нивается с Томиным понимающим,
облегченным взглядом.
     -- Введите, -- говорит Томин в коридор.
     Конвоир впускает Грибеник.
     -- С этой женщиной вы беседовали в медчасти?
     -- Она не виновата. Она меня пожалела и помогла...
     -- Погодите с  рыцарскими порывами. Вам известен  человек, который  вам
благодарен, гражданка Грибеник?
     -- Похоже, один из наших арестантов.
     -- Ваша медицинская специальность?
     Грибеник молчит.
     -- Забывчивы женщины, беда! -- вмешивается  Томин.  -- Не  по  опухолям
она. Окулист у нас Кира Михайловна. По глазным болезням.
     -- Горло не меньше болит, Василий Сергеич? -- спрашивает Знаменский.
     Тобольцев  машинально  щупает  горло и сплевывает,  неотрывно  глядя на
Грибеник.
     -- Зачем вы сказали Тобольцеву, что у него злокачественная опухоль?
     -- Может  быть,  мне  показалось... там написано по-латыни... в истории
болезни.
     --  Будьте  добры,  пальчиком: где  тут  по-латыни  или  по-англий­ски,
по-испански, по-марсиански написано "рак"?
     Грибеник отворачивается от папки.
     -- Вы поняли, Василий Сергеич?
     -- Нет, я не... Невозможно же... Да как же так?!
     -- Грибеник -- добрая знакомая Холиных.
     Тобольцев  вскакивает как  подброшенный,  беспорядочно  ме­чутся  руки,
душат бессвязные слова:
     -- Ты!.. Заживо похоронила... Гадина ты подлая... подлая.  Тебе бы, как
мне...
     Захлебываясь слезами,  он  странно топчется и шатается, словно пьяный в
гололед.
     -- Неужели жить буду?.. Буду жить...
     -- Гражданка Грибеник, вы когда-нибудь слышали слово "со­весть"?
     --  Это  понятие  не  юридическое,  --  она  смотрит  на   Знаменско­го
вызывающе.
     -- Давайте о юридических понятиях. Вам оставалось по старому делу...
     -- Пять месяцев, -- подсказывает Томин.
     --  А нового  не  будет. Нет  статьи.  Я ведь тут  не  врач, а так,  на
побегушках. Мало ли что сболтнешь в коридоре?
     --  Номер не пройдет.  Вы участвовали в организации двух прес­туплений:
укрывательство убийцы и самооговор невинного чело­века!
     -- Ничего я не организовывала... Не докажете!
     Слово берет Томин.
     --  Кира Михайловна,  вы самонадеянны.  О  вашем  знакомстве  с  семьей
Холиных   людям  известно.   Обман   Тобольцева   очевиден.  Если   добавить
оригинальную деталь, что последнее время на свидания с вами приходит не муж,
а Дмитрий Холин, то, пожалуй, для начала довольно. А дальше еще поработаем.
     Грибеник начинает всхлипывать.
     Томин подходит к Знаменскому, который отвернулся к зареше­ченному окну,
тихонько спрашивает:
     -- Паша, ты  что? Тобольцев  плачет  с радости,  Грибеник со  страху, а
ты-то что невесел?
     -- Да знаешь, ненавижу, когда приходится ненавидеть!..

x x x

     В квартире Холиных семья за ужином.
     --  Кушай,  Вадик, кушай,  ты так осунулся, -- приговаривает счастливая
мать.
     -- По-моему, мы больше осунулись, пока  он сидел... -- замечает старший
брат. -- Иди же, папа!
     -- Сейчас, -- тот в соседней комнате возится с протезами.
     -- А можно не  стучать челюстями, когда люди едят? -- обора­чивается  к
нему Вадим.
     -- Он у себя в камере привык к тишине! -- качает головой отец.
     -- Вадик, нехорошо, -- на мягких тонах журит мать. -- Папа для  вас всю
жизнь, не разгибая спины...
     -- Оставь его, он глуп, -- бормочет отец, садясь за стол.
     Некоторое время все едят в молчании. Но вот Вадим отодвига­ет тарелку и
поднимается.
     -- Куда? -- настораживается отец.
     -- Прогуляться-проветриться.
     -- Твои прогулки слишком дорого обходятся семье.
     -- Мама, он спятил! Он хочет снова запереть меня в четырех стенах!
     -- Сядь, говорю  тебе!  И  затихни до  суда.  Еще неизвестно,  чем  все
кончится, -- поддерживает отца Дмитрий.
     -- Митя, но  Вадик  столько перестрадал,  --  робко вступается мать. --
Иногда ему все-таки нужно развлечься?
     -- Он не умеет развлекаться прилично, мама.
     -- Ах, Вадим, Митя по-своему прав. Он опытней, прислушивай­ся  к мнению
брата. Митя все имеет, добился хорошей должности и пожинает плоды...
     -- Доби-ился! Без вас он заведовал бы в бане мочалками!
     -- А где бы ты был без родителей?
     -- Между прочим, в институт я прекрасно поступил сам!
     -- Мальчики, мальчики,  перестаньте  ссориться! --  страдает  мать.  --
Вадик, ведь разговор только о том, чтобы ты немножко потерпел.
     --  А я не могу терпеть.  Организм не  позволяет. Я  не  желаю пожинать
плоды, когда на макушке засветит плешь!
     -- Он глуп, -- повторяет отец, который один еще продолжает жевать.
     --  Зачем ты  так,  Вадик?  Ведь ты всех нас  любишь!  -- Мать пытается
обнять его. Вадим увертывается.
     -- Люблю? Да чем вечно клянчить у вас то трояк, то сотнягу, лучше пойти
и трахнуть кого-нибудь по башке!
     -- Вадик, мы  никогда ничего  для тебя не жалели! -- скорбно восклицает
мать.
     --  Да,  кое-что  я получал.  Периодически.  Но когда  мне  нужно  было
позарез, вы в воспитательных целях показывали мне кукиш.
     -- Заткнись! -- обрывает  Дмитрий. -- Не хватает обвинять мать с отцом!
Ты  хоть представляешь, во сколько обошлось тебя выта­щить? А еще во сколько
обойдется!
     -- Отдайте половину этого мне, и я внесу гениальное рацпред­ложение.
     -- Какое?
     --  С Тобольцева  довольно.  Купите против него  свидетеля. Очевидца  и
дешевле и надежней.
     -- Откуда же очевидец? -- изумляется мать. -- Митя?
     Митя задумывается.
     -- Вообще-то... найти, пожалуй, можно.
     -- Отец, ты слышишь?
     -- Оставьте меня.
     -- Но как умный человек...
     -- Я  не умный человек. Я не имею на это времени -- я делаю зубы.  Кому
вставить? Пожалуйста, хоть в три ряда, как у акулы. Дальше меня не касается.
     -- Не сердись, семье нужен твой совет.
     -- Сколько с меня причитается  за право спокойно жить в своем доме?! --
Он встает, уходит в свою комнату, и слышно, как запирает дверь.
     Пока Холина провожает его взглядом, Вадим быстро выпивает рюмку коньяку
и выскакивает в переднюю, закусывая пирожком. Дмитрий  направляется  следом.
Вадим уже кинул на руку пальто, брат  преграждает ему  дорогу. Кажется,  они
готовы подраться. И тут раздается звонок в дверь. На площадке стоят  Томин и
два милиционера.
     -- Добрый вечер, -- говорит Томин.
     -- Здрасьте, -- автоматически откликается Дмитрий и пятится.
     Вадим застывает с недоеденным пирожком.
     -- Вадим Холин?
     -- Д-да...
     -- Старший инспектор уголовного розыска Томин.
     Пятясь, Дмитрий кричит:
     -- Мама, к вам пришли!
     Кругленькой, растревоженной наседкой выбегает мать.
     -- Вадик, что такое? Кто вы? В чем дело?! -- налетает она на Томина.
     Вадим на мгновение приободряется:
     -- Да, собственно, в чем дело?
     --  О  вас, Вадим, тюрьма плачет,  -- доверительно сообщает Томин. -- В
три ручья.
     -- Опять?! -- Глаза  Холиной мечут голубые  молнии.  -- Это провокация!
Вам здесь нечего делать! Мы будем немедленно жаловаться прокурору!
     -- Именно он  подписал постановление  на  арест. Я только  выполняю его
поручение.
     --  Вадик,  не бойся!..  Не  волнуйся... Мы все  сделаем!  Я послед­нюю
рубашку!.. Митя!.. Отец!..
     Но Митя скрылся в комнате, и отец не отзывается.
     -- Вадик, мальчик мой! Мы спасем тебя! Любой ценой. Любой ценой!

x x x

     Холина  потом  часами толклась в  районной  прокуратуре, в городской, в
судах  всех инстанций, в  приемных мыслимого и немыслимого  начальства.  Она
нанимала  адвокатов, писала бесконечные кассации, жалобы и прошения; из года
в  год   слала  посыл­ки  по  далекому  северному  адресу;  она  поседела  и
сморщилась. Она перенесет все и останется любящей матерью.
     Осуждать?  Крутить  пальцем  у  виска?  Или  снять  шляпу  перед  такой
верностью чувства?
     2001 Электронная библиотека Алексея Снежинского


    Ольга Лаврова, Александр Лавров.
    Полуденный вор


     Источник: О. Лаврова, А. Лавров. Полуденный вор. М., 1991.
     Подготовка текстов: 2001 Электронная библиотека Алексея Снежинского


     Массивные  замысловатые  часы  --  бронзовое  литье  прошлого  века  --
показывают двенадцать. В окна бьет  солнце и освещает дорогую мебель в стиле
"ретро",  ковры,   сияющую  хрустальную   горку.  Вещей  слишком   много,  и
чувствуется,   что  хозяева  их  нежно  лелеют.  И  тем  более  режет  глаза
беспорядок: распахнутые дверцы шкафов,  выброшенная на  пол одежда. На столе
раскрыт  неболь­шой чемоданчик,  возле  которого  облигации  трехпроцентного
займа, женские украшения, золотой портсигар.
     В  комнате  чужой  человек  --  вор.  Спортивного вида,  располага­ющей
наружности, лет тридцати с небольшим. Он  сноровисто роется в  белье; руки в
кожаных  перчатках быстро перебирают простыни  и  скатерти, нащупывают тугую
пачку  денег, метко кидают  ее  в  чемодан. Вдруг вор замирает:  в  прихожей
хлопнула дверь.
     Плотный самоуверенный мужчина с портфелем и в  плаще торопливо входит в
комнату и останавливается, будто споткнув­шись.
     -- Эт-то что?.. -- начинает он грозно. И осекается...
     --  Обыск! -- отрезает  вор, стоя  к хозяину почти спиной.  --  Изымаем
ценности, гражданин Шарипов. Коля! -- окликает он  воображаемого  помощника.
-- Стань на выходе, завмаг прибыл!
     У Шарипова обвисают щеки.
     -- Сейчас  подпишите протокол и поедете с нами, -- цедит вор,  выдвигая
последний ящик. -- Допрыгались до тюрьмы... Деньги и документы на стол!
     Онемевший Шарипов выкладывает бумажник и документы.
     --  Теперь соберите белье! --  командует вор. -- Рубашки, трусы, носки.
Живо-живо, я на работе! -- прикрикивает вор.
     Шарипов неверными шагами направляется в смежную комна­ту.
     Вор молниеносно укладывает добычу и, сделав шутовской прощальный жест в
сторону невидимого Шарипова, выскальзы­вает из квартиры.
     На  пороге появляется хозяин, молитвенно прижимая к груди несколько пар
носков.
     --  Умоляю,  дозвольте  позвонить жене!  --  произносит  он,  не  сразу
замечая, что обращается к пустой комнате.
     Постепенно  ситуация начинает для него проясняться. Он  прислушивается,
бросается в коридор, возвращается.
     --  Обокрали!  Всего-навсего  обокрали!.. --  В  блаженном  облег­чении
завмаг всхлипывает и утирается носками...

x x x

     А  вор  уже далеко.  Он  сходит  по  трапу  самолета...  Предъявляет  в
гостинице  паспорт  на  имя Шарипова... С лоджии первого  этажа жилого  дома
спускает чемодан  в густо растущие внизу кусты... В поезде сбывает попутчице
золотую цепочку и кольцо...
     Сменяются  виды  транспорта,  пейзажи  и города,  а  он,  уверен­ный  и
неуловимый, не привлекает ничьего подозрительного внимания, пока в перронной
толчее, садясь в  экспресс, отправля­ющийся в Москву, не попадается на глаза
женщине,  которая  хмуро  и пристально смотрит  ему  вслед.  А затем  горячо
рассказы­вает что-то человеку в милицейской форме.
     И в то время, как вор любуется из такси московскими пейзажа­ми, на стол
перед Томиным ложится его фотография с объявлени­ем о всесоюзном розыске.
     -- Кто таков? -- спрашивает Знаменский.
     -- Глеб Царапов... Удачливый вор-гастролер,  чтоб его ободра­ло! Прибыл
в столицу.  И  почему-то  считается,  что  я могу выудить его  среди  десяти
миллионов!..
     --   Помчались,   Саша!  --  торопит   Знаменский.   --  Доцент  небось
волнуется...

x x x

     Доцент   действительно  волнуется,  разговаривая   с   ними  во  дво­ре
многокорпусного дома.
     -- Все поняли, помните? -- проверяет его Томин.
     -- Да  помню-помню: здороваюсь,  показываю сберкнижку. И тут подъезжает
ваша машина.
     -- Главное, не нервничать, -- советует  Знаменский. -- Средь бела дня и
под нашим присмотром вам ничего не грозит.
     -- Просто я легко одет и как-то зябко... -- доцент смотрит на часы.
     -- Пора, занимайте свой пост, -- решает Томин.
     Доцент уходит  к одному  из  подъездов и там  останавливается, стараясь
принять непринужденную позу...
     Издали  во  двор въезжает  "Волга" с  четырьмя пассажирами.  Из  машины
выходит  коренастый  блондин  в  кожаном  пиджаке  и машет  рукой,  подзывая
доцента.
     Тот чуть медлит, украдкой косится на Знаменского  и Томина и видит, что
они поглощены безмятежным занятием:  поставив на скамью хозяйственную сумку,
перекладывают в нее свертки и бу­тылки из авоськи.
     Доцент неуверенно  двигается к блондину и  на  полдороге,  не  утерпев,
снова оглядывается на  своих заступников. В тот же  миг "Волга"  дает задний
ход, стремительно выезжая со  двора. Блондин с невнятными воплями припускает
следом.
     Тем  временем из-за угла  соседнего корпуса вылетает милицей­ский  УАЗ,
стараясь отрезать "Волге" путь к отступлению.  Но перед ним мчится, закрывая
проезд на улицу, блондин в кожаном пиджаке.
     -- И дернуло же вас оглянуться! -- говорит с досадой Томин.
     --  Но  вы оба стояли спиной... -- бормочет  доцент. -- И абсолют­но не
обращали внимания... по-моему.
     -- По-вашему.

x x x

     Кожаный  пиджак,  разумеется,  задержан,  и  теперь  они  с   доцен­том
находятся у Пал Палыча. Здесь же присутствует Томин.
     Задержанный Агафонов пока  еще не сообразил, в чем призна­ваться, а что
отрицать, и потому отпирается от  всего чохом.  Врет  он на самых  искренних
интонациях, без наигрыша, почти задушевно.
     -- Я же все рассказал! Вы же записали!
     --  А  теперь  мы  спросим  у  товарища  Пекуровского,  --  усмехает­ся
Знаменский. -- Вы встречали человека, с которым находитесь на очной ставке?
     -- Да. Позавчера у комиссионного магазина "Автомобили" он предложил мне
"Волгу".  --   За  крепкими  стенами   Петровки  до­цент  чувствует  себя  в
безопасности и держится с достоинством.
     -- Да нет у меня никакой "Волги", хоть кого спросите!
     --  Ладно-ладно,  Агафонов.  По   цене?  --  спрашивает  Знаменс­кий  у
Пекуровского.
     -- На тысячу рублей ниже государственной.
     -- Как он это мотивировал?
     --  Дескать, подает на развод.  Но раньше, говорит, надо ликви­дировать
машину, чтоб жена не претендовала на долю.
     -- И жены у меня нет!
     -- Неужели  я не  понимаю,  что  ни "Волги",  ни жены? -- отмахи­вается
Знаменский. -- Продолжайте, товарищ Пекуровский.
     --  Ну...  я  в принципе  согласился.  И он  мне отдал как бы  в  залог
техпаспорт, а  я дал задаток. Условились, что  сегодня  он  за мной заедет с
приятелями. А  я захвачу зятя  и поедем оформлять в какой-нибудь  загородный
пункт.
     -- Почему же не в городе?
     -- Да здесь деньги ему выдали бы через три дня, и жена  могла, дескать,
дознаться и поднять скандал.  А там я  плачу в кассу,  и  он сразу получает.
Потому что там нет условий для хранения денег...
     -- И вы всему поверили? -- подает голос Томин.
     -- Очень правдивым показался парень...
     Знаменский взглядывает на Агафонова.
     -- Да, пожалуй. Но потом все-таки обратились в милицию?
     -- По счастью, жена засомневалась... в смысле -- моя.
     -- Ясно. Ну? -- обращается Знаменский к Агафонову.
     -- Товарищ что-то путает.
     --  Будет  вам, Агафонов. Мы же видели вас в "Волге". Горзнак у нее тот
же, что в техпаспорте, за который  Пекуровский заплатил  вам. --  Знаменский
показывает техпаспорт. -- Владельцем  здесь  значится И.П. Агафонов. А номер
машины, между прочим, фик­тивный. Стало быть, "Волга" краденая.
     Агафонов встревоженно вскидывается:
     -- Честно?
     -- Честно.
     -- Да чтоб я связался с таким делом! Да я лучше пойду в воду кинусь!
     -- Наверно, хорошо плаваете, -- замечает Томин.
     --  Что? -- не сразу понимает Агафонов. -- А-а... -- В настроении парня
наступает   перелом.  --  Правильно   все  товарищ  Куровский  рассказывает.
Подтверждаю.
     -- Пе-куровский, -- поправляет доцент.
     -- Давайте по порядку, -- говорит Пал Палыч. -- Что за маши­на?
     -- Якобы знаменитого артиста. Самому  неловко продавать, в лицо узнают.
И  по знакомству  сделали,  как будто моя. -- Теперь Агафонов  разговаривает
более  однотонно  и  деловито.  Говоря  правду, он меньше  заботится,  чтобы
поверили.
     -- Сказка для школьников.
     -- А что мне, начальник, я  сбоку  припека.  Взяли  заместо  вывески --
рожа, говорят, подходящая.  И  всей  моей выгоды -- что  вот пиджак  выдали.
Ношеный, правда, но у меня и такого нет. Один ватник.
     -- Оттуда, что ли? -- осведомляется Томин.
     -- Да, от хозяина. Второй месяц как вышел, а тут эти ребята...
     -- Кто они? -- спрашивает Знаменский.
     --  А  леший  их  разберет...  Если  подумать, --  помолчавши,  говорит
Агафонов, -- то ничего мне не известно.
     -- Ну-ну, Агафонов! -- сердится Томин.
     -- Да вам ведь что нужно: фамилия, местожительство, где работают. А они
мне анкету не показывали. Звали меня Ванечка, я их -- Леша да Юра. И все.
     -- Где познакомились?
     -- Свела нелегкая у пивной бочки.
     Пал  Палыч  и Томин переглядываются: только что разлете­лись допросить,
только задержанный перестал запираться -- и осечка!
     -- Приметы? -- хмурится Знаменский.
     --  Люди как люди.  Один  повыше, другой пониже. Который повыше  -- это
Юра, у него темные очки. А Леша --  тот  лицом  старше и лысоватый. За рулем
третий  сидел.  Боря...  -- Агафонов приостанавливается.  -- Я описывать  не
умею...  Ну, выпить не  дураки.  Одеты  -- дай бог каждому. А больше  ничего
приметного.

x x x

     В вагоне метро  все места заняты. У тех  дверей,  что обращены к  стене
тоннеля,  Раиса  Глазунова  стоя  читает журнал.  Безукориз­ненно  одетая  и
причесанная,  с выражением независимости на лице,  она являет собой образчик
очаровательной   деловой   жен­щины.   Неподалеку   вор   --  Глеб  Царапов,
придерживаясь за по­ручни,  рассматривает ее одобрительно, но  в общем-то от
нечего делать.
     На очередной остановке поезд заполняют  пассажиры, возни­кает давка,  и
Царапова  притискивают к  Раисе. Она  пытается откинуться назад, вор  близко
видит ее глаза и  нахмуренные в легкой досаде брови. Из желания порисоваться
или  поддавшись  галантному  побуждению,  он  опирается  ладонями  в  дверь,
отжи­мает  толпу  назад и сдерживает  ее  напор,  освобождая  вокруг же