- Разве вам не сказали в приемном покое? - продолжала сиделка. -  Они
должны были...
   У Лилиан началась истерика.
   В конце концов ее положили на кровать, на которой прежде лежала Мэри.
Дали успокоительное и позвонили домой.
   Сэм Хэдли приехал за дочерью. "Ты должна понять, Лил, - говорил он ей
в машине по пути домой, - для Мэри война кончилась. Она проиграла, но не
стала от этого менее храброй".
   Действие успокоительного кончилось. Лилиан плакала не переставая.
   - Думаю, ты можешь кое-чему поучиться у Мэри, - сказал отец, не глядя
на нее. Он не любил слез, не понимал, зачем они нужны. - Она была  твоей
лучшей подругой, нуждалась в твоей поддержке.  Не  плачь  по  ней.  Лил.
Теперь твои слезы уже наверняка ни к чему.. А плакать от жалости к  себе
- признак слабости. Что это тебе дает? Вот ты плакала, и что  -  станешь
сильнее? Или храбрее? Чтобы выжить в этом мире, нужно быть храбрым. Лил.
Жизнь вовсе не такая уж сладкая и радужная. Твоя подруга Мэри  могла  бы
тебе это сказать. Но ты предпочитаешь прятать голову в песок. Вряд ли  я
сумею понять или оправдать тебя. Я  разочарован  в  тебе,  Лил.  Вот  не
думал, что  мой  ребенок  будет  так  себя  вести.  Нужно  вознаграждать
храбрость, превозносить ее, а не стесняться.
   А потом, через много лет, наступил последний вечер ее брата  Джейсона
на родной американской земле. В этот вечер она  была  с  ним.  Он  думал
только  о  предстоящих  битвах.  Лицо  брата  горело,  источая  тот   же
устрашающий  пыл,  который  она  так  часто  замечала   в   лице   отца.
Воодушевление Джейсона было так велико, что Лилиан не  стала  пускать  в
ход ни одного из заготовленных заранее доводов, хоть и дала  себе  слово
использовать этот последний вечер,  чтобы  отговорить  его  от  вояжа  в
Европу. Когда пришло время начать  разговор,  слова  застряли  у  нее  в
горле. Лилиан уступила  силе  убежденности  Джейсона  и  поэтому  наутро
увидела, как транспортный самолет уносит его в свинцово-серое небо.  Она
даже не сделала попытки убедить брата остаться.
   - История с Мэри как  бы  повторилась  еще  раз,  -  говорила  Лилиан
внимавшему ей Дэвиду Тернеру. - У меня не хватило духу  сделать  это.  А
через семьдесят два часа мертвый Джейсон уже лежал на берегу в Анцио.
   Тернер подался вперед. В луче света его густые  иссиня-черные  волосы
заблестели.
   - А вам не кажется, - мягко произнес он, - что вы возлагаете на  себя
слишком большую ответственность, Лилиан? Давайте на  минуту  представим,
что вы поговорили с братом. Неужели вы думаете, что ваши слова могли  бы
его переубедить?
   Лилиан подняла на него глаза.
   - Кроме того, ему был отдан приказ. Даже сумей вы отговорить  его,  а
это маловероятно, что он смог бы  сделать?  -  Дезертировать?  -  Тернер
покачал головой. - Нет, ход событий уже нельзя было изменить.
   - Это нужно мне самой, - упрямо ответила Лилиан.
   - Что именно?
   - Набраться смелости.
   - Несмотря на то что  говорит  вам  отец,  генерал,  на  свете  много
трусов. Мудрость, Лилиан, состоит не в том, чтобы воевать друг с другом,
а в том, чтобы понимать исторические закономерности. - Тернер взял ее за
руку. - Неужели вы не видите, что вам  незачем  равняться  на  отца?  Он
милитарист, всю жизнь навязывавший свою волю другим. В конце  концов,  в
этом состоит его предназначение. Его извращенная философия искалечила бы
вас. Вы плачете, а он говорит, что вы слабая. Вы не выносите  смерти,  а
он обвиняет вас в слабоволии. В детстве это случалось так часто, что  вы
сами поверили этой чепухе. Разве без меня вы этого не знали?
   Конечно, не знала. Только теперь она уразумела истинную причину своих
поступков. И глубину своей  ненависти  к  отцу  и  всему  тому,  что  он
олицетворял собой. А уразумев, поделилась всем этим  с  Тернером.  И  ей
стало легче. Тернер - спасибо ему - все понял и помог Лилиан  избавиться
от того, что она всегда считала слабостью. Потому  что  так  говорил  ей
отец!
   О, как она ненавидела отца! И все благодаря Дэвиду Тернеру.
 
*** 
 
   - Ты изменился.
   - Правда? - спросил Филипп. - В чем же?
   Лилиан закрыла книгу.
   - Трудно сказать. - Она сжала губы. Но нет, она  знала.  Странно,  но
Филипп стал неуязвим. Лилиан нуждалась в нем - вернее, в  том,  чем  она
его считала. Но теперь у нее появилось подозрение, что сам Филипп больше
не нуждается в ней.
   Они сидели лицом к лицу в гостиной своей тесной квартирки. На потолке
мерцали разноцветные пятна света от уличных  фонарей.  Иногда  проезжали
машины, и тогда по разделявшему Филиппа  и  Лилиан  ковру  пробегал  луч
света.
   - Когда я тебя встретила, - сказала она, - у меня было такое чувство,
будто я протиснулась сквозь прутья клетки и стою рядом с прекрасным,  но
диким зверем. Я всеми фибрами души ощущала  эту  силу,  и  мне  хотелось
навсегда остаться рядом с тобой, под ее защитой.
   - Как у отца.
   - Нет! - испуганно воскликнула она, но потом рассмеялась, поняв,  что
Филипп шутит. - О, Господи,  нет.  Ничего  подобного.  Ничего  общего  с
отцом.
   Или с Джейсоном, подумала она, моим братом. Он обладал силой, похожей
на силу отца, что я вся оцепенела, когда надо было действовать. Джейсон,
хороший солдат, улетевший навстречу последнему в своей жизни восходу. Но
я ведь не виновата в его смерти, правда? Так сказал Дэвид.
   - А теперь? - спросил Филипп. - Что изменилось теперь?
   Лилиан положила на книгу ладонь.
   -  Ты  знаешь,  -  нехотя  произнесла  она,   поскольку   не   желала
признаваться в этом даже самой себе, - по-моему, больше всего я ненавижу
в отце эту его убежденность в чистоте своих целей. Его сила -  это  сила
праведника. У нас дома была сабля, и однажды  он  показал  ее  мне.  Она
принадлежала еще его отцу, кавалерийскому офицеру времен первой  мировой
войны. "Видишь этот клинок, Лил? - спросил отец, вынимая саблю из ножен.
- Он сделан из цельного куска стали. - Отец ударил саблей по  бетону.  -
Он  не  согнулся,  Лил.  Он  крепок.  Он  неукротим.   Ты   когда-нибудь
задумывалась о смысле жизни? Вот тебе ответ", - Она поцеловала Филиппа в
щеку. - Твоя сила совсем другая. Встретив тебя, я впервые соприкоснулась
с силой, подобной... потоку.  Не  найду  другого  слова.  Потоку,  а  не
цельному куску стали. В тебе нет неукротимости.
   Филипп прикрыл глаза.
   - Ты когда-нибудь видела японский длинный меч? Катану?
   - Наверное. Но не помню.
   - Значит, не видела, - сказал он. - Его бы  ты  наверняка  запомнила.
Катана сделана, из куска стали, который  ковали  и  перековывали  десять
тысяч раз. Лучшего клинка мир не видел. Настоящая катана разрубает латы.
Она пройдет сквозь кавалерийскую саблю твоего деда,  как  сквозь  масло.
Это к вопросу о неукротимости, как ее понимает твой отец.
   Она пытливо смотрела на него, будто на спящего.
   - Я бы хотела, - произнесла она наконец, - понять, что так привлекает
тебя в этой стране?
   - И люди, и сама страна.
   - Иногда мне кажется, что ты сошел с ума. Это те самые люди,  которые
бомбили Перл-Харбор, которые предательски напали на нас ночью.
   - Так у них принято. Лил. - Он  сказал  это  так  спокойно,  что  она
содрогнулась. - Так  они  ведут  дела.  Даже  войну.  От  этого  они  не
становятся хуже. По крайней мере не все.
   - Вот видишь, - сказала она, - когда ты так  говоришь,  я  ничего  не
могу понять.
   - Не знаю уже, как объяснить это еще доходчивее.
   - Мне не понять японцев, - повторила она. - Они мыслят не так, как я.
Меня от них в дрожь бросает.
   - Я не могу научить тебя пониманию, Лил, - сказал Филипп. -  И  никто
не может.
   А вот и нет, подумала она, прижимая  книгу  рукой.  Дэвид  учит  меня
пониманию. Я чувствую, что с каждым днем узнаю все больше и больше.  Что
распускаюсь, как цветок.
   - Мне кажется, что мы... что мы как два корабля, а между нами  океан,
- сказала Лилиан. - Иногда я чувствую, что ты очень далеко от меня. Фил.
   Он открыл глаза.
   - Я здесь.
   Что еще он мог сказать. Как объяснить необъяснимое? Как передать  то,
что он почувствовал на развалинах храма Кэннон? Какими словами  описать,
как возникла из тумана Митико?  А  ведь  именно  этого  хотела  от  него
Лилиан. На радость или на беду, но он полюбил Японию. И хотел, чтобы она
не только поднялась из руин,  как  храм  Кэннон,  но  и  пошла  в  своем
развитии по правильному пути. А это подразумевало борьбу с Кодзо  Сийной
и его Дзибаном.
   Лилиан попыталась улыбнуться, но то, что она собиралась сказать, было
так важно, что улыбки не получилось.
   - Ты не представляешь, как мне хочется в  Штаты,  Фил.  Здесь  я  как
мертвая. Или как в тюрьме. Жду, когда жизнь начнется заново.
   - Жизнь вокруг тебя, Лил, - сказал он. - Если бы только ты не боялась
ее.
   Если бы только ты потрудился научить меня, подумала Лилиан.
   - Вот видишь, - сказала она, - ты  и  впрямь  изменился.  Ты  доволен
жизнью.
   Наверное, она права, подумал он. Меня  изменила  Япония.  Теперь  она
знает, что у меня появилась цель, что я предан этой стране.
   И только много позже он понял, что дело  было  не  в  Японии.  Лилиан
чувствовала незримое присутствие Митико.
 
*** 
 
   Зазвонил телефон, Филипп дотянулся до него, снял трубку.
   - Я у Силверса. - Это был голос Джоунас. - Ты знаешь, где это?
   - Да, конечно. - Филипп приподнялся в постели.  Ни  "здравствуй",  ни
"как дела?" - А что, собственно...
   - Давай-ка сюда, парень. - Джоунас не мог  отдышаться.  -  И  быстро,
мать твою.
   В квартале, где жил Силверс, все оставалось по-прежнему,  только  его
дом был оцеплен. Подступы к нему охранялись военной полицией, как  будто
внутри находились сам президент и кабинет министров в полном составе.
   Филипп предъявил удостоверение личности.  Тем  не  менее,  сержант  с
квадратной челюстью профессионально обыскал его.
   - Извините, сэр, - сказал он. - Таков приказ.
   Филипп поднялся по каменным ступеням, открыл дверь.
   - Это ты, Фил? - голос Джоунаса. - Я  в  библиотеке.  Это  справа  от
тебя.
   Филипп вошел и остановился как вкопанный.
   - Господи!
   - Вот так его обнаружили.
   Кровь по всей комнате. Ковер пропитался ею; ручейки крови блестели на
натертом деревянном полу. Филипп проследил их взглядом до истока.
   На полу скрючился полковник Гарольд Морген Силверс. Вернее,  то,  что
от него осталось. Казалось, его разрубили на куски.
   - Кто его нашел? - спросил Филипп.
   - Я, - ответил чей-то голос.
   Филипп посмотрел на говорившего и увидел свежевыбритое лицо  генерала
Сэма Хэдли.
   - Вот так вы его и нашли? - спросил Филипп. Его тесть кивнул.
   - У нас с Силверсом была назначена встреча. Дверь была закрыта, но не
заперта. Я вошел, позвал его.
   Интересно, о чем они собирались говорить? - подумал Филипп.
   - Больше в доме никого не было?
   - Никто не откликнулся, - ответил Хэдли.
   - Я спрашиваю о другом. - Филипп начинал расследование.
   Генерал пожал плечами.
   - Точно сказать не могу. Я нашел Силверса вот в таком положении. Я ни
к чему не прикасался. И сразу же информировал ЦРГ.
   - И они позвонили тебе, Джоунас?
   - Позвонил Дэвид Тернер.  Сейчас  он  делает  заявление  для  военной
полиции.
   Филипп подошел ближе. Вокруг все было в крови.
   - Как ты думаешь, чем его так? - спросил Джоунас.
   -  Ты  имеешь  в  виду  оружие  убийства?  -  Филипп  наклонился  над
изуродованным телом.
   - Пока мы не нашли ничего подозрительного, - сказал Джоунас.
   Филипп не верил своим глазам. Глядя на глубокие раны на теле убитого,
он вспомнил катану, которую приставила к его горлу  Митико  в  тот  раз,
когда он впервые увидел Дзэна Годо.
   - Похоже, Силверса убили длинным японским мечом, - сказал Филипп.
   - Японец убил полковника Силверса? - В комнату вошел Дэвид Тернер.  -
Лейтенант Досс, - он улыбался, - я знаю, вы у нас  эксперт,  когда  дело
касается Японии. Так что теперь у нас есть с чего начать.
   Филипп собирался возразить, сказав, что, даже если  орудием  убийства
была катана, ее вовсе не обязательно держал в руках  обитатель  японских
островов. Сильные удары, почти разрубившие тело Силверса  пополам,  были
нанесены неумелой рукой.  Ни  один  человек,  хоть  немного  знакомый  с
правилами кэндзитсу не стал бы убивать подобным образом.  Генерал  Хэдли
не дал ему высказать свои мысли вслух.
   - Похоже на возмездие, - сказал  Сэм  Хэдли.  Увидев  выражение  лица
Филиппа, он успокаивающе взмахнул рукой.  -  Все  в  порядке,  сынок,  и
Джоунас, и Тернер знают о найденных  тобой  уликах  против  Силверса.  Я
сказал им вчера. Новость была настолько удручающей, что я решил сообщить
им об этом прежде чем пойду к Мак-Артуру. Думаю, ты согласишься, что они
имеют на это право. Мне  бы  не  хотелось,  чтобы  они  узнали  об  этом
как-нибудь стороной.
   Хэдли обошел труп кругом.
   - Я отошлю военную полицию. Это не их дело. - Он поочередно посмотрел
на каждого из присутствующих. - Надеюсь, с этим  все  согласны?  Хорошо.
Что касается Силверса, то он получил свое. Чем меньше народу будет знать
о его предательстве, тем  лучше.  Мак-Артур  согласен  с  этим.  В  этом
вопросе он полностью полагается на меня. Он - как и все мы,  разумеется,
- хочет, чтобы все было закончено быстро и тихо. Поэтому я  считаю,  что
лучше всего объявить гибель Силверса самоубийством. В таком случае можно
предать огню все улики, и инцидент будет исчерпан. Согласны?
   Джоунас и Тернер кивнули, Филипп собирался  было  возразить.  Слишком
многое в этом деле не давало ему покоя. Но, посмотрев на генерала Хэдли,
он понял, что сейчас не самое подходящее время для  споров.  В  каком-то
смысле его тесть прав. Отношения между президентом Трумэном и  ЦРГ  были
весьма натянутыми. Если хотя бы отголосок этой  истории  достигнет  стен
овального кабинета,  само  существование  службы  будет  поставлено  под
сомнение.
   Филипп неохотно кивнул. Однако почему  же  он  чувствовал  себя,  как
римский сенатор, примкнувший к заговору против Юлия Цезаря?
 
*** 
 
   Филипп не мог дождаться той минуты,  когда  он  погрузится  в  нежную
плоть Митико. Он дрожал от возбуждения; чтобы ощутить исходивший от  нее
жар, ему не нужно было даже притрагиваться к ней. То обстоятельство, что
они оба были женаты, не имело никакого значения, вернее утрачивало  силу
в их вселенной.
   Митико,  этот  яростный,  неумолимый  самурай,  безупречно  владеющий
мечом,  превращалась  с  ним  в  покорную  любовницу.  Но  это  была  не
общепринятая  покорность.  Она  не  лежала,  широко  раздвинув  ноги,  в
ожидании, пока он взберется на нее.  Это  была  та  покорность,  которой
японская  женщина  обучается  практически  с   рождения:   предупреждать
малейшие желания своего господина, и при этом в полной мере наслаждаться
самой.
   Именно это и имел в виду Филипп, когда говорил Лилиан, что  не  может
научить ее пониманию японского характера.  Этому  нельзя  было  научить.
Скорее, это нужно впитать в себя,  это  постепенно  приходит  с  покоем,
медитацией, терпением и смирением. Ни одного из этих понятий  нет  ни  в
эмоциональном, ни в интеллектуальном словаре жителей Запада.
   По какой прихоти судьбы, карме, он родился с этим духовным  родством?
Филипп не знал. Те самые свойства его характера, из-за которых в  юности
он чувствовал себя изгоем, а потом, в зрелые годы,  осознанно  добивался
положения человека вне закона, притягивали его к Японии. Его  привлекала
ее недоступность. Здесь его называли "особенным американцем".  Всю  свою
жизнь он неосознанно шел к  этому  признанию,  как  к  спасению  от  тех
взглядов на жизнь, которые исповедовал его отец.
   Он  вознес  молитву.  Какому  Богу?  Христу?  Иегове?  Будде?  Филипп
благодарил за то, что ему было позволено найти сюда дорогу.  Погребенный
в центре мироздания, навсегда защищенный от отца и  его  проклятий,  ото
всех. Здесь он был выше закона.
   Здесь он творил свой собственный закон.
 
КНИГА ТРЕТЬЯ 
ХА ГЭКУРЭ 
 
Спрятанная листва 
 
НАШЕ ВРЕМЯ, ВЕСНА 
Токио - Мауи - Москва - Париж 
 
   - "Чинмоку", - произнес Кодзо Сийна. - В архитектуре тень и тишина  -
одно и то же. Ты видишь, Дзёдзи, как одно переходит в другое?
   - Да, Сийна-сан, - отозвался Дзёдзи. Ему было очень лестно,  что  сам
Кодзо Сийна, один из могущественнейших  людей  Японии,  говорит  с  ним,
употребляя выражения, принятые среди равных по положению.
   Они  пришли  в  буддийское  святилище  Каньей-дзи,  расположенное   в
северо-восточной части Токио, в парке Уэно. Японцы придавали  Каньей-дзи
огромное  значение.  Согласно  древним  принципам  геомантии  -  древней
китайской науки, основанной на пяти первоэлементах: земле,  воде,  огне,
воздухе  и  металле,  северо-восточная  часть   города   была   наименее
защищенной от вторжения враждебных сил как духовного, так и  физического
порядка.
   - За этими воротами,  -  промолвил  Сийна,  -  мечутся  толпы  людей,
поглощенных  повседневными  заботами.   А   здесь,   в   Каньей-дзи,   в
первозданном виде сохраняется  старая  Япония.  Древняя  тишина  создала
пространство в столице, где вовсе нет свободного места.
   При строительстве Каньей-дзи для защиты города был воздвигнут  мощный
кимон - ворота, не пропускающие драконов. Позже были  поставлены  другие
кимоны, причем не только в этой части  города,  но  и  по  всему  Токио.
"Постепенно город окружило кольцо кимонов. Их безмолвный сумрак приводил
в трепет злых духов и в то же время кимоны служили жителям города как бы
духовным убежищем, местом, где очищались и  обновлялись  идеи  прошлого,
где  хотя  бы  ненадолго  ставился   заслон   на   пути   стремительного
осовременивания, которое грозило оторвать  японцев  от  их  исторических
корней.
   - Тишина тени пробивает скалы, создает леса и сады камней, -  заметил
Сийна.
   Он разглядывал пылинки, плясавшие в солнечном луче. У Дзёдзи возникло
суеверное ощущение, что Сийна способен проникнуть взором в самое  сердце
этого священного места.
   - Ямамото, - продолжал Сийна. - Здесь, погруженный в тишину,  я  могу
слышать голос горы.
   - Я надеюсь, у  вас  найдется  для  меня  несколько  мудрых  слов,  -
почтительно произнес Дзёдзи.
   - Успокойся, Дзёдзи. Не мечись, сядь рядом  со  мной.  Прислушайся  к
теням, лежащим под стенами,  запечатлей  в  своей  душе  очертания  этих
камней, скользи взглядом по приглаженному граблями песку.  Пусть  тишина
вытеснит нетерпение и рассеет твою тревогу.
   - Сийна-сан, я обращаюсь к вам потому, что  мне  больше  не  на  кого
надеяться. А мне нужна помощь. Мой брат Масаси отнял у меня  власть  над
Таки-гуми, хотя после смерти моего старшего брата Хироси я стал законным
наследником!
   Сийна подождал, пока Дзёдзи сядет рядом, и спросил:
   - Знаешь ли ты правильное определение войны? Я думаю, не знаешь.  Оно
дано не самураем или великим  военачальником,  а  поэтом  и  скульптором
Котаро Такамурой. Он сказал, что война  -  это  нападение  на  бездонную
тишину.
   - Не понимаю, что это значит.
   - Поэтому я и пригласил тебя сюда, а не в чайный домик.
   - Я хочу понять, Сийна-сан.
   - Как архитектура творит тишину, - начал объяснять  Сийна,  -  так  и
человеческая душа рождает мысль. Мысль  без  тишины  невозможна.  А  без
мысли  невозможно  разработать  стратегию.  Зачастую,  Дзёдзи,  война  и
стратегия  несовместимы.  Генералы,  поздравляющие  себя   с   созданием
победоносной стратегии, чаще всего заблуждаются. Если ты не ищешь тишины
в самый разгар военных действий, как я  искал  убежища  среди  какофонии
современной столицы, сверкающей  огнями,  ты  не  сможешь  победить.  Ты
сможешь только выжить.
   Дзёдзи мучительно силился понять...
   - Твоя война сейчас в самом разгаре, Дзёдзи. Либо ты хочешь победить,
либо мечтаешь всего лишь выжить. Ты должен сделать выбор.
   - Я думаю, я его уже сделал, - ответил Дзёдзи. - Я пришел к вам.
   - Тогда объясни мне кое-что. Я был  врагом  твоего  отца.  Почему  ты
ждешь от меня помощи?
   - Если вы меня поддержите и поможете мне