другом
- меня оплевали не за то, что я служу в гестапо, а за то, что я немец.
   - И гордись этим.
   - Я и горжусь. Поверь, горжусь.  Однако  это  не  значит,  что  я  должен
гордиться нацистами, СС и гестапо.
   - А разве кто-то гордится ими? И вообще, зачем мы завели этот разговор?
   Спор с сыном, как всегда, расстроил  мать.  Она  устало  вытерла  руки  и
вернулась в гостиную. Петер не отставал.
   - Попробуй понять, мама. Пока я не прочитал тот дневник, я и не спрашивал
себя, в чем же нас всех обвиняют. А теперь по крайней мере начинаю понимать.
Потому и хочу выследить Рошманна. Его обязательно нужно отдать под суд.
   Мать опустилась на кушетку и со слезами в  голосе  сказала:  "Ради  бога,
сынок, оставь его в покое. До добра это не доведет.  Все  давно  кончено.  И
прошлое лучше не ворошить. Забудем о нем".
   Петер Миллер сидел лицом к каминной полке, где стояли часы  и  фотографии
его погибшего отца. На снимке отец был в форме капитана  вермахта,  улыбался
доброжелательно  и  чуть  печально.  Таким  его  Миллер   и   помнил.   Отец
сфотографировался перёд отъездом на фронт из последнего отпуска.
   Петер на всю жизнь запомнил, как он водил его, пятилетнего  мальчишку,  в
зоопарк, рассказывал обо всех его обитателях, терпеливо читал таблички перед
клетками, старался ответить на бесчисленные вопросы сына.
   Помнил Петер, как в сороковом отца взяли в  армию:  мать  плакала,  а  он
думал, почему женщины такие глупые - ревут по такому замечательному  поводу,
как иметь мужей в форме. Помнил он и холодный день сорок  четвертого,  когда
какой-то офицер пришел и сообщил матери, что ее муж "пал  смертью  героя  на
Восточном фронте".
   - К тому же, - продолжала мать, - эти ужасные разоблачения больше  никому
не нужны. И жуткие суды, что никак не прекратятся... и грязь, которую на них
разгребают. Знай: даже  если  ты  разыщешь  его,  спасибо  тебе  не  скажут.
Наоборот, на тебя начнут показывать пальцем. Словом, никто больше  не  хочет
судов. Теперь уже слишком поздно. Брось свою затею, Петер. Ради меня.
   А Петеру врезалась в память обведенная траурной  каймой  колонка  имен  в
газете. Она всегда была одной длины, но  в  тот  октябрьский  день  казалась
нескончаемой, потому что где-то в середине была и такая  строка:  "Погиб  за
фюрера и отечество. Миллер Эрвин. 11 октября в Остляндии".
   И все. Ничего больше. Ни причины гибели, ни точного ее  места.  Имя  отца
стало  лишь  одним  из  десятков  тысяч,  что  печатали  в   газетах,   пока
правительство не запретило, посчитав, будто это деморализует нацию.
   - Послушай, - сказала вдруг мать. - Ты бы хоть  о  памяти  отца  подумал.
Неужели ты считаешь, ему пришлось бы по душе, что сын  копается  в  прошлом,
хочет вытащить на свет еще одного военного преступника? Неужели ты считаешь,
что он бы тебя поддержал?
   Миллер встал из-за стола, подошел к матери, положил руки ей  на  плечи  и
заглянул в ее испуганные глаза. Склонил голову, легонько  поцеловал  мать  в
лоб и сказал:
   - Да, матушка. По-моему, он хотел бы именно этого.
   Он распрощался с матерью, сел в машину и поехал обратно в  Гамбург,  кипя
от негодования.

***

   Все знавшие Ганса Гоффманна и многие незнакомые  с  ним  признавали,  что
внешне он подходил к своей должности как нельзя лучше.  Хотя  ему  было  уже
около пятидесяти, он оставался моложавым и красивым - ухоженные  серебристые
волосы, постриженные по последней моде, отполированные ногти,  серый  костюм
английского покроя, широкий шелковый галстук от Кардена.
   Словом, Гоффманн обладал тем отменным вкусом,  следовать  которому  может
лишь богач.
   Впрочем, если бы, кроме внешности, у Гоффманна ничего не было, он не стал
бы одним из самых богатых и  влиятельных  в  Западной  Германии  газетчиков.
Начинал он после войны  тем,  что  печатал  на  ручном  прессе  плакаты  для
британских оккупационных властей, а в 1949 году основал один из первых в ФРГ
иллюстрированных  еженедельников.  Девиз  его  был   прост:   "Пиши,   чтобы
шокировать, а снимки давай такие, чтобы конкуренты имели бледный вид". И  он
оправдался. Восемь журналов - от сборников любовных историй для  девушек  до
красочных брошюр  о  скабрезных  похождениях  богачей  -  сделали  Гоффманна
мультимиллионером.  Но   любимым   его   детищем   оставалась   "Комета"   -
общественно-политический еженедельник.
   Нажитое позволило Гоффманну обзавестись роскошным особняком  в  Гамбурге,
замком в горах, виллой на море, "роллсройсом" и "феррари", а еще  красавицей
женой,  платья  которой  проектировали  лучшие  модельеры  Парижа,  и  двумя
сыновьями, которых он почти не  видел.  Единственным  немецким  миллионером,
портреты молодых любовниц которого, довольно  часто  сменяемых,  никогда  не
появлялись на страницах журналов,  был  Гоффманн.  Кроме  того,  он  обладал
необычайной проницательностью.
   И вот в  среду  утром  он,  прочитав  начало  дневника  Саймона  Таубера,
захлопнул папку, оглядел сидевшего напротив молодого журналиста и сказал:
   - Остальное можно домыслить. Так чего же ты хочешь?
   - По-моему, это потрясающий  документ,  -  начал  Миллер.  -  В  дневнике
упоминается некий Эдуард Рошманн. Комендант  концлагеря  в  Риге.  Уничтожил
восемьдесят тысяч человек. У меня есть  основания  считать,  что  он  жив  и
находится здесь, в Западной Германии. Я хочу выследить его.
   - Откуда ты знаешь, что он не умер?
   Миллер вкратце все объяснил.
   Гоффманн надул губы:
   - Не очень-то веское доказательство.
   - Верно. И все же заняться этим  делом  стоит.  Случалось,  я  раскапывал
интересный материал, начиная с еще меньшего.
   Гоффманн улыбнулся, вспомнив о способности Миллера вынюхивать скандальные
истории. Проверив достоверность, Гоффманн печатал их  с  радостью.  И  тираж
"Кометы" подскакивал.
   - Но этот Рошманн явно есть в списке разыскиваемых военных  преступников.
И если полиция не в состоянии найти его, почему это сможешь ты?
   - А полиция и впрямь его ищет?
   Гоффманн пожал плечами:
   - Должна по крайней мере. Иначе зачем мы платим налоги?
   - Но почему бы ей не помочь? Проверить, жив Рошманн или мертв, ловили его
когда-нибудь или нет.
   - Так что же ты хочешь лично от меня? - спросил Гоффманн.
   - Отправить меня в командировку по этому делу. Если ничего не  получится,
я его брошу, да и все.
   Гоффманн повернулся на крутящемся стуле к окнам, выходящим на гамбургский
порт, оглядел растянувшиеся на километры доки.
   - А ведь бывшие фашисты не в твоем вкусе, Миллер. Откуда такой интерес?
   Миллер глубоко задумался. Самым сложным  и  важным  в  работе  свободного
журналиста было протолкнуть замысел издателю.
   - Во-первых, материал просто-напросто заманчивый. Если  "Комета"  разыщет
преступника, которого не в силах найти полиция, это станет сенсацией.
   - Ты не прав, - покачал головой Гоффманн, взглянув на декабрьское небо за
окном. - Публику это не заинтересует. И в командировку я тебя не отправлю.
   - Но послушайте, repp  Гоффманн.  Ведь  Рошманн  убивал  не  поляков  или
русских, а немцев. Хорошо, немецких евреев, но все же немецких. Почему никто
не захочет узнать об этом?
   Гоффманн отвернулся от окна, положил локти на стол и  опустил  подбородок
на костяшки пальцев.
   - Миллер, - сказал он, - ты отличный  журналист.  Мне  нравится,  как  ты
подаешь материал - у тебя есть свой стиль.  К  тому  же  ты  -  прирожденная
ищейка. Ведь я без труда  могу  нанять  двадцать,  пятьдесят  или  даже  сто
человек, которые выполнят все, что им предпишут, сделают статьи  о  том,  на
что им укажут. Однако сами материал не  раздобудут  никогда.  В  отличие  от
тебя. Именно поэтому я не раз посылал тебя в командировки в прошлом, пошлю и
в будущем. Но не теперь.
   - Почему? Это же отличная тема.
   - Ты еще молод, а поэтому позволь мне объяснить тебе  суть  журналистики.
Написать хорошую статью  -  только  полдела.  Ее  еще  нужно  уметь  продать
читателю. Первым занимаешься ты, вторым - я. Именно поэтому мы  и  сидим  на
своих местах. Ты считаешь, будто твою статью станут  читать  потому,  что  в
рижском концлагере сидели немецкие евреи. Так знай, именно поэтому ее  никто
читать и не будет. Близко к ней не подойдет. И до тех  пор,  пока  у  нас  в
стране не примут закон, предписывающий, что людям  читать  и  какие  журналы
покупать, они будут читать то, что им  хочется.  Именно  такие  статьи  я  в
"Комете" и печатаю. Статьи, какие хочет читатель.
   - Но почему же он не пожелает прочесть о Рошманне?
   - А вот почему. Перед войной почти все немцы были  связаны  или  хотя  бы
знакомы с евреями. В Германии к ним относились лучше,  чем  в  любой  другой
европейской стране. А потом к власти пришел Гитлер. И свалил на евреев  вину
и за поражение в первой мировой войне, и за безработицу,  и  за  бедность  -
словом, за все, что в стране было плохо. Люди не знали, чему  верить.  Почти
каждый был знаком с евреями и не без оснований считал их порядочными людьми.
Они не нарушали законы, никому не вредили. Между тем Гитлер  обвинил  их  во
всех смертных грехах, поэтому, когда евреев стали хватать и  увозить,  немцы
умыли руки, не вмешались, не  запротестовали.  И  даже  поверили  тому,  кто
кричал громче всех. Уж так устроены люди, особенно наши соотечественники. Мы
- очень послушный народ. В этом наша величайшая сила и огромнейшая слабость.
Это позволяет нам создавать в новой Германии экономическое чудо или идти  за
таким человеком, как Гитлер, в одну братскую могилу.
   Долгие годы никто не решался спросить, что стало с немецкими евреями. Они
просто исчезли. Неприятно читать даже о том,  что  случилось  с  безымянными
евреями из Белостока, Варшавы и  Люблина.  А  ты  черным  по  белому  хочешь
описать, до чего своим малодушием мы довели собственных  соседей,  знакомых,
друзей. Думаешь, об этом кто-то захочет прочесть? Не обольщайся.
   Закончив, Гоффманн развалился в кресле, достал из серебряной шкатулки  на
столе сигару и поджег ее от золотой зажигалки. Миллер переваривал сказанное.
Наконец произнес:
   - Вот что имела в виду моя мать.
   - Наверняка, - хмыкнул Гоффманн.
   - И все же надо разыскать этого мерзавца.
   - Оставь свою затею. Миллер. За нее тебя по головке не погладят.
   - И дело здесь не только в читателях, так? Есть и другая причина, верно?
   Гоффманн хитро взглянул на Миллера сквозь сигарный дым и бросил:
   - Да.
   - Вы их... до сих пор боитесь? - спросил Миллер.
   - Нет, - покачал головой Гоффманн. - Просто не хочу иметь неприятностей.
   - Каких?
   - Ты слышал о человеке по имени Ганс Габе?
   - О романисте? Да, а что?
   - Раньше, в начале пятидесятых, в Мюнхене у него был  свой  журнал,  "Эхо
недели". Габе ненавидел нацистов и опубликовал в нем серию статей  о  бывших
эсэсовцах, которые жили и не тужили в Мюнхене.
   - И что же с ним случилось?
   - С самим Габе - ничего. Просто однажды  он  получил  больше  писем,  чем
обычно. Часть их была от рекламодателей, отказывавшихся от услуг журнала.  А
одно письмо пришло  из  банка.  С  требованием  погасить  накопившийся  долг
немедленно. Словом, через неделю журнал пришлось закрыть. Теперь Габе  пишет
романы. Хорошие. Но журнала у него больше нет.
   - А как прикажете быть нам с вами? Дрожать от страха?
   Гоффманн обиженно взмахнул сигарой:
   - Я этого не заслужил, Миллер. Я раньше ненавидел этих сволочей, ненавижу
и теперь. Но знаю и читателей. Им до Рошманна нет никакого дела.
   - Ладно. Простите, но я всё же займусь им.
   - Послушай, Миллер. Если бы я не знал тебя,  то  подумал  бы,  что  тобой
движет какое-то личное чувство. А в журналистике это недопустимо. Кстати, на
что ты собираешься жить во время поисков Рошманна?
   - У меня есть кое-какие сбережения. - Миллер поднялся, собираясь уходить.
   Гоффманн встал и вышел из-за стола:
   - Вот что я тебе скажу. Как только Рошманна  арестуют,  я  твой  материал
возьму. Если не стану его печатать, то заплачу из собственного кармана.  Это
все, что я смогу сделать. Но  пока  будешь  выслеживать  эсэсовца,  не  смей
пользоваться моим журналом как прикрытием.
   Миллер согласно кивнул и сказал:
   - Я вернусь.

ГЛАВА 5

   Каждую среду по утрам на еженедельное  совещание  собираются  главы  всех
пяти ведомств, занимающихся в Израиле разведкой.
   В большинстве  стран  соперничество  между  отдельными  разведывательными
службами уже вошло в пословицу. В СССР Комитет государственной  безопасности
не жалует Главное разведывательное управление министерства обороны; в Штатах
ФБР сторонится ЦРУ. Британская служба безопасности считает служащих  особого
отдела Скотланд-Ярда сборищем плоскостопых фараонов, а во французской  СДЕКЕ
столько жуликов, что специалисты не знают точно, кто заправляет  французской
разведкой - преступники или государство.
   А Израилю в этом смысле повезло.  Раз  в  неделю  шефы  пяти  разведслужб
собираются  на  дружественную  беседу,   не   омрачаемую   межведомственными
трениями. (Это вызвано, видимо,  тем,  что  Израиль  воюет  почти  со  всеми
окружающими его странами.) Во время таких встреч участников обносят  кофе  и
лимонадом, все обращаются друг к другу по именам, царит дух  сотрудничества,
а пользы бывает больше, чем от многомесячной служебной переписки.
   Именно на  такую  встречу  и  направлялся  четвертого  декабря  инспектор
"Моссада" и шеф всех пяти израильских  разведслужб  генерал  Мейр  Амит.  За
окнами длинного черного лимузина, которым управлял  личный  шофер  генерала,
проносились  освещенные  утренним  солнцем  дома  Тель-Авива.  Несмотря   на
чудесную  погоду,  настроение  у  Амита   было   скверное.   Его   одолевало
беспокойство.
   А вызвала его информация, полученная  в  предрассветные  часы.  Это  была
небольшая, но очень важная сводка - она касалась хелуанских ракет.
   Когда автомобиль обогнул центральную площадь Тель-Авива  и  направился  в
северные пригороды  столицы,  лицо  сорокадвухлетнего  генерала  по-прежнему
оставалось бесстрастным. Откинувшись на подушки, он размышлял об истории тех
ракет, что строились неподалеку  от  Каира.  Ведь  они  погубили  нескольких
агентов "Моссада" и лишили работы  предшественника  Амита,  генерала  Иссара
Хареля...
   В 1961 году, задолго до того, как ракеты Насера провезли по улицам Каира,
об их существовании узнала израильская разведка "Моссад". И едва из Египта в
Тель-Авив пришло первое донесение, она начала пристально следить за  заводом
№ 333.
   Ей было прекрасно известно о вербовке через "Одессу" немецких ученых  для
работы над ракетами. Уже тогда дело принимало серьезный  оборот,  но  весной
1962 года положение стало просто угрожающим.
   В мае того года Хайнц Крюг, вербовщик, впервые связался с  доктором  Отто
Йокклеком. Произошло  это  в  Вене.  Вместо  согласия  работать  на  египтян
австрийский профессор сообщил о случившемся израильтянам. Его слова  привели
Тель-Авив  в  ужас:  он  рассказал,  что   ракеты   планировалось   начинить
радиоактивными отходами и штаммами бубонной чумы.
   Эти сведения были столь важны, что глава "Моссада" генерал Иссар  Харель,
человек, лично  препровождавший  в  ТельАвив  захваченного  в  Буэнос-Айресе
Адольфа Эйхмана, вылетел в Вену побеседовать с Йокклеком.  Профессор  убедил
его. Подтверждала слова австрийца и недавняя закупка Египтом через известную
швейцарскую фирму партии  радиоактивного  кобальта,  в  25  раз  превышающей
годовую потребность в нем медицины страны.
   Возвратившись из Вены, Иссар Харель пошел к премьеру  Давиду  Бен-Гуриону
за  разрешением  начать  преследования  ученых,  которые  уже  работали  или
намеревались работать в Египте. Старик  премьер  оказался  между  молотом  и
наковальней. С одной стороны, он прекрасно понимал, какую опасность для  его
народа таят эти ракеты и их рассчитанная на  геноцид  начинка;  с  другой  -
нельзя было сбрасывать со счетов танки и  вооружение,  которые  должны  были
вот-вот  прибыть  из  ФРГ.  Действий  "Моссада"  на  улицах  Германии  могло
оказаться  как  раз   достаточно,   чтобы   заставить   канцлера   Аденауэра
прислушаться к голосам из министерства иностранных дел и свернуть поставки.
   По вопросу преследований мнения в израильском правительстве разделились -
произошло примерно то же, что и в  Бонне  относительно  сделки  с  Израилем.
Иссар Харель и министр иностранных дел Голда  Меир  стояли  за  крутые  меры
против немецких ученых; Шимона Переса и армию приводила в ужас мысль о  том,
что они могут потерять драгоценные немецкие танки. Бен-Гурион метался  между
двух огней.
   И наконец сообразил,  как  ублажить  всех.  Он  приказал  Харелю  тихо  и
неназойливо отговорить немецких ученых ехать в Каир помогать Насеру  строить
ракеты. Однако  Харель,  сжигаемый  ненавистью  к  Германии,  пошел  гораздо
дальше.
   11 сентября 1962 года пропал Хайнц Крюг. За день  до  этого  он  поужинал
вместе  с  д-ром  Кляйнвахтером,  специалистом  по  ракетным  двигателям,  и
египтянином, личность которого установить не  удалось.  Утром  одиннадцатого
числа машину Крюга обнаружили брошенной у его дома в пригороде Мюнхена. Жена
Хайнца сразу же  заявила,  что  его  захватили  израильские  агенты,  однако
мюнхенская полиция не нашла следов ни Крюга, ни тех, кто его похитил.  А  на
самом деле его  взяла  группа  террористов,  руководил  которой  некий  Леон
(личность загадочная),  труп  Хайнца  сбросили  в  Штарнбергер-Зее,  обвязав
якорной цепью.
   Потеряли покой и переселившиеся в Египет немецкие ученые.  27  ноября  из
Гамбурга на имя профессора Вольфганга Пильца пришла заказная  бандероль.  Ее
вскрыла секретарша, мисс Ганнелора Венда. Бандероль взорвалась, искалечила и
ослепила девушку.
   28 ноября еще одна посылка, тоже из Гамбурга, прибыла на завод № 333. Там
всю почту, адресованную немецким ученым, вскрывали египетские  чиновники.  И
когда веревочку на этой посылке  один  из  них  перерезал,  раздался  взрыв,
который убил пятерых и десятерых ранил. Третью смертоносную посылку  удалось
обезвредить. Она пришла 29 ноября.
   К 20 февраля 1963 года  агенты  Хареля  снова  занялись  ФРГ.  Д-р  Хайнц
Кляйнвахтер, еще не решивший, перебираться в Каир или  нет,  возвращался  на
машине домой с  работы  в  лаборатории  в  Лёррахе,  городке  неподалеку  от
швейцарской  границы,  как  вдруг  дорогу  перегородил  черный   "мерседес".
Сидевший в нем  выпустил  всю  обойму  своего  автоматического  пистолета  в
ветровое стекло машины Кляйнвахтера, но  тот  успел  нырнуть  под  приборную
доску. Вскоре полиция  разыскала  "мерседес".  Как  оказалось,  за  день  до
покушения машину украли у истинного владельца. В  перчаточном  ящике  лежало
удостоверение личности  на  имя  полковника  Али  Самира.  Так  звали  главу
египетской тайной полиции. Агенты Иссара Хареля ясно, да еще и с явной долей
черного юмора, сообщили то, что хотели.
   К тому времени о действиях израильских террористов  стали  писать  газеты
ФРГ. Разразился скандал. А второго марта  молоденькой  Хайди  Гёрке,  дочери
профессора Поля Гёрке, зачинателя производства насеровских ракет,  жившей  в
ФРГ,  позвонили  в  ее  фрайбургскую  квартиру,  предложили  встретиться   в
швейцарском отеле "Три короля" у самой границы с Германией.
   Хайди сообщила обо всем полиции ФРГ, те предупредили швейцарцев,  которые
установили в. номере, где должна  была  состояться  встреча,  подслушивающее
устройство. На встречу пришли двое мужчин в черных очках,  они  настоятельно
просили Хайди и ее младшего брата  уговорить  отца  вернуться  из  Египта  в
Германию, если ему дорога жизнь. За мужчинами установили слежку и в  тот  же
вечер их в Цюрихе арестовали, а 10 июня 1963 года  в  Базеле  они  предстали
перед судом, который вскоре превратился в международный скандал: главным  из
двух агентов оказался Йозеф Бен-Гал, гражданин Израиля.
   Суд прошел хорошо. Профессор Йокклек, выступавший свидетелем, рассказал о
боеголовках с бубонной чумой и радиоактивными отх