рахманова  тоже.   От   различных  тревог  седина,   от
противоположных тревог...
   На  переносице  осужденного напряглись  глубокие  морщины  -  что  сейчас
спросит следователь?
   - Вы ездили той ночью в поселок Малиниху?
   Дрогнула улыбка на синих губах:
   - Какой поселок, гражданин начальник! Говорю, совсем мало горючего было!
   - В ту ночь в Малинихе совершена была крупная кража. Можете вы что-нибудь
рассказать об этой краже?
   - Никакой Малиниха не знаю! Никогда там не был!
   Осужденный искренне усмехнулся. Какой чудак гражданин следователь, совсем
глупый.  Из Харькова приехал спрашивать Габдрахманова про кражу в  Малинихе!
Чудак!
   - Можете идти, Габдрахманов.
   - До свиданья, гражданин начальник.
   Он встал,  надел матерчатую фуражку,  пошел.  И  на порог уж вступил,  за
дверную ручку взялся, но не вышел, медлил.
   - Вы что,  Габдрахманов?  А  хотите знать,  сколько там,  в малинихинском
сейфе, денег было?
   Осужденный проворчал:
   - Мне какое дело...
   - А было там около двенадцати тысяч.
   Верхняя губа  Габдрахманова приподнялась,  открыв желтые от  крепкого чая
крупные  зубы.  Должно  быть,  здорово  хотелось ругнуться Габдрахманову,  а
нельзя - при начальстве-то. Мотнул головой, опять изобразил ухмылку:
   - Вы думаете, я их увел?
   - Подозреваю, что были соучастником.
   - Хо! Это еще доказать надо.
   - Ну а  как же!  Обязательно надо доказать.  Пока есть подозрения только.
Вот я и подумал: может, Габдрахманов сам расскажет...
   - Хо!..
   Чудак следователь!
   - До свиданья, граждане начальники.
   - До свиданья, Габдрахманов. На днях еще вас приглашу, потолкуем.
   - Ну... ваше дело такое, - кивнул и вышел.

   Два дня Загаев изучал личное дело Габдрахманова,  материалы автоинспекции
по угону "газика", материалы следствия по давней малинихинской краже.
   Через два дня состоялась еще одна беседа с подозреваемым.
   Фаат Габдрахманов как  мог старался изобразить любезность:  поздоровался,
даже поклонился чуть.  Сел на стул,  уперся ладонями в колени, вытянул шею к
следователю.
   - Меня интересуют некоторые детали,  касающиеся угона, - сказал Загаев. -
Ваши  ответы,  Габдрахманов,  будут зафиксированы в  протоколе допроса.  Да,
сегодня допрос, а не беседа
   Осужденный ничем не выразил своего отношения к сказанному.  Только ладони
крепче вцепились в колени.
   - Расскажите подробнее,  каким образом сторож мог опознать вас и Саманюка
ночью, в кабине "газика", на ходу? Вы раньше были знакомы со сторожем?
   - В магазине нас видел, наверно.
   - Но ведь он сторожит ночью, а вы ходили в магазин днем?
   - Зачем днем, вечером ходили. Днем работали, в столовой ели.
   - Тот  магазин от  вашего общежития довольно далеко,  есть ближе.  Почему
ходили именно в тот?
   Низкий лоб осужденного сморщился.
   - Почему,  почему...  Ходили,  да и  все.  Мы ж там не под конвоем,  куда
хотим, туда идем.
   - После работы,  усталые - и за шесть кварталов, когда рядом с общежитием
есть гастроном?
   Габдрахманов подумал. Пояснил:
   - За водкой к тому сторожу бегали.  Пока с работы придем,  уж семь часов,
водку не продают.  Сторож рано приходил,  мало-мало спекулировал, гад такой.
Деньги брал,  сдачи не давал. Плохой человек. Дурной глаз имеет, дурной язык
имеет.  Нас в "газике" видел,  сразу милиции говорил. Никто бы не узнал, что
мы "газик" брали.
   - Куда же вы ездили на "газике"?
   - Куда,  куда...  В общежитие ехали! Один разговорил, другой раз говорил,
сколько раз можно одно и то же!
   - Ехали с вокзала в общежитие, очень торопились на вечернюю поверку, так?
   Габдрахманов подумал хорошенько и сказал:
   - Так.
   - На вечерней поверке вас не было.
   - Значит, не успели.
   Загаев развернул па столе план Седлецка.
   - Посмотрите,  Габдрахманов.  Видите этот квадрат?  Здесь вокзал.  А  вот
здесь общежитие.  А магазин, где вас видел сторож, вот он, совсем в стороне.
Если так спешили на поверку,  то и  ехать бы вам прямо по улице к общежитию.
Как оказались в десяти кварталах от нужного направления?
   Габдрахманов заерзал.
   - Не помню... Пьяный был...
   - На  вокзале проспались,  смогли машину вести.  Значит,  не так уж пьяны
были.
   - Ну, забыл! Пишите что вам надо!
   - Правду надо.  Что имеете добавить к сказанному вами? Прочтите протокол.
Подпишите.
   Осужденный подписал, отшвырнул ручку, вытер лицо кепкой.
   - Можно идти?
   - Задержитесь еще на минутку. Посмотрите план города. - Палец следователя
неторопливо  проскользил от  края  листа  по  линии,  изображающей улицу.  -
Обратите внимание: магазин, у которого вас видели, стоит на улице, в которую
входит дорога из  поселка Малиниха.  А  в  Малинихе той  ночью взломан сейф,
украдено двенадцать тысяч...
   Нервы у Габдрахманова сдали.
   - Не знаю никакой сейф! И Малиниха не знаю!
   - А ведь в той краже ваш почерк, Габдрахманов.
   - Какой почерк?! Я там не расписывался!
   Два глаза-буравчика сверлят следователя.
   - Вы  отбываете  наказание за  кражу  из  кладовой  фабрики.  Проникли  в
кладовую ночью,  предварительно выдавив стекло в окне.  Чтобы не звенело, вы
оклеили  стекло  лейкопластырем.  Украденные  отрезы  увезли  на  похищенной
машине. Так? В Малинихе, в кассе завода, стекло выдавлено тоже с применением
лейкопластыря, уехали воры тоже на машине...
   - Не брал я ту кассу! Не докажете! Габдрахманов, Габдрахманов, везде один
Габдрахманов! Других ищите!
   - Других уже нашли.
   Он перестал кричать. Глянул яростно.
   - Вот других и спросите, если нашли! А я ничего не знаю!
   - Тогда можете идти.
   Габдрахманов рванулся к  выходу.  И  опять Загаев уже на  пороге окликнул
его:
   - А знаете, сколько истратил за два года Чирьев?
   Нет,  не  по  силам Габдрахманову уйти,  не  узнав,  сколько же  истратил
Чирьев...
   - Три с половиной тысячи он пропил.
   - Не знаю никакого Чирьева!
   Хлопнула дверь.

   Назавтра приехал  Загаев  в  колонию  также  во  второй  половине дня.  В
коридоре повстречался ему  лейтенант,  начальник отряда,  в  котором отбывал
наказание  Габдрахманов.  Лейтенант с  большим  уважением пожал  следователю
руку.
   - Слушайте,  а  вы раньше в  колонии не работали?  Габдрахманова прямо не
узнать,  до чего прилежный стал!  Трудится,  дай боже!  Вежливый,  курит где
положено. Как это вы, а? Какой индивидуальный подход нашли?
   - Да никакого подхода.  Сидим, вспоминаем былые дни. Пожалуйста, пришлите
его сюда.
   - Есть прислать! Этак до конца срока он в самом деле перевоспитается.
   Габдрахманова привел завхоз отряда. Доложил:
   - Не хотел к вам идти, гражданин начальник.
   - Зачем так сказал! - перебил Габдрахманов. - У нас политзанятия...
   - Политзанятия через  час...  Всегда ты  с  них  смывался,  а  тут  вдруг
полюбил...
   Загаев отпустил завхоза.
   - Садитесь,  Габдрахманов.  Недолго вас задержу,  успеете и  на  занятия.
Скажите, вы знали, куда уехал Чирьев из Малинихи?
   - Какой такой Чирьев?
   - Зиновий Чирьев,  он  отбывал срок  здесь,  в  этой колонии.  Освобожден
незадолго до вашей отправки на стройку.
   - Мало ли тут кто отбывал, всех я помнить должен?
   - Габдрахманов,  вы  предупреждены  об  ответственности  за  дачу  ложных
показаний. И все-таки даете ложные показания.
   - Какие ложные, гражданин следователь? Я правильно говорю.
   - Вы  знали  Чирьева,   бывали  у  него  в  поселке  Малиниха.  Например,
одиннадцатого сентября 1970 года. Вспомнили?
   - Не был... - вяло упорствовал Габдрахманов.
   Загаев постучал пальцем в лист дела:
   - Вот справка из медвытрезвителя поселка Малиниха.  Зарегистрировано, что
одиннадцатого сентября 1970 года, в субботу, в семь часов вечера вы и Чирьев
были задержаны в состоянии сильного опьянения...
   - Мало ли с кем я пил.
   Загаев постучал пальцем в лист "Дела":
   - Эх,  Габдрахманов,  дело-то как обернулось: Чирьев скрылся, из Малинихи
уехал  на  Украину,   женился  там,  фамилию  сменил.  И  тихонько  пропивал
украденные тысячи.
   Слаб,  неуравновешен осужденный Габдрахманов:  зависть зажгла  его  глаза
зеленым огнем, скрипнули желтые зубы.
   - Саманюк,   освободившись  из  колонии,  нашел  его  все-таки.  И  убил.
Понимаете, Габдрахманов, ведется следствие по делу об убийстве. И все, что с
этим связано,  обязательно будет раскрыто.  Если вы причастны к  этому,  вам
представляется возможность облегчить свою  участь чистосердечным признанием.
Вот  здесь,  -  Загаев  раскрыл  на  закладке  томик,  -  в  "Комментариях к
Уголовному  кодексу"  говорится:   "Статья  38.  Обстоятельства,  смягчающие
ответственность.  Пункт 9.  Чистосердечное раскаяние или явка с повинной,  а
также  активное  способствование раскрытию преступления..."  И  далее:  "Под
чистосердечным  раскаянием  следует  понимать  случаи,  когда  виновный  при
производстве  дознания,   следствия  или   в   суде  рассказывает  обо  всех
обстоятельствах Совершенного преступления..." Вы понимаете,  о чем я говорю,
Габдрахманов?
   Осужденный сидел,  опираясь  локтями  в  колени,  низко  опустив  голову.
Большие руки крутили, тискали и без того измятую кепку.
   - Так как же, Габдрахманов?
   Тот глянул исподлобья на папку с делом.
   - Ничего не знаю. Если бы и знал... выдавать корешей не стал бы.
   - Да,  уж друзья у вас верные, ничего не скажешь. Один сбежал с крадеными
деньгами,  второй его убил и тоже вряд ли заехал бы с вами делиться. И таких
"корешей" вы покрываете!  Ладно,  идите,  Габдрахманов.  Завтра я уезжаю. Но
утром еще зайду в колонию.  Вызову в последний раз.  И если захотите принять
решение,  единственно,  правильное,  если захотите облегчить дальнейшую свою
участь... Идите, Габдрахманов.

   Похоже,  осужденный плохо спал в эту ночь -  лицо бледнее обычного,  веки
красные. И следователь начал допрос нарочито безразличным, как бы утомленным
голосом.
   - Садитесь. Можете курить. Вы что, не выспались?
   - Дежурил в отряде.
   Сидел согнувшись, как и вчера. Крутил кепку. Загаев молча заполнил первую
страницу протокола: фамилия, имя и так далее. Зевнул, сказал устало:
   - Мне тоже не  спалось.  Вечером ехать в  Харьков,  Саманюка допрашивать.
Слушай,  а  как же  получилось все-таки,  что вы  с  Зиновием попали тогда в
вытрезвитель, а Саманюк нет? Он что, не пил с вами?
   - Пил. Крепкий, дьявол. Нас уговаривал, когда мы по пьянке завыступали. А
как ихняя машина подскочила, откололся в сторонку, смылся.
   - Вот видишь, нельзя тебе пить.
   Осужденный согласно кивнул. Загаев спросил:
   - Сейф-то кто взламывал?
   - Мишка.
   - А стекло в окне?
   - Стекло я.
   - Как же вам бензину-то до Малинихи и обратно хватило?
   - Мишка накануне у какого-то шофера раздобыл канистру. Совсем немножко не
хватило.  В  гараж доехали б,  "газик" поставили -  и все глухо.  Да сторож,
черт...
   - Погоди, все это записать в протокол надо.
   Габдрахманов поднял бледное лицо:
   - Скидка-то мне будет? За признание?
   - Суд учтет,
   - Ну... пиши.
   Через час  Загаев отпустил Габдрахманова в  отряд и  позвонил в  районную
прокуратуру,
   - Нужна  машина  для  выезда  в  Малиниху,   Да,   проведем  следственный
эксперимент, чтобы проверить и подтвердить показания...

   7

   - Заходи,  Бевза,  садись.  -  Майор  Авраменко с  завистью  посмотрел на
загорелого шофера. - Как выходной день, удался? Много поймал?
   - Не дюже, товарищ майор. Ходил, ходил по берегу, место доброе искал, тай
не нашел. Рыбаков на Карлушино озеро богато понаехало, а клева, ну, нема, як
в  пожарной бочке!  Так  что  вы  не  жалкуйте,  товарищ майор,  что  вам не
пришлось. Мелочи на уху - хиба ж це улов!
   - Не в  рыбе суть,  Бевза.  Тут сам процесс важен.  Лоно природы,  оно...
лоно!  -  майор плавно и ласково провел ладонью по столу, лицо стало добрым,
мечтательным.  -  При такой работе рыбалка -  первейшее лекарство,  нам ведь
тоже нужна психопрофилактика.  Сидишь на этом лоне,  природу всем организмом
впитываешь,  чувствуешь ее,  матушку...  Гм,  ну  ладно.  С  машиной у  тебя
порядок? Поедешь с Ушинским в Криничное.
   - Есть  в  Криничное,  -  Бевза встал.  Про  рыбалку кончилось,  начались
служебные отношения. - А что, товарищ майор, знайшли, где жил тот Саманюк?
   - Пока не  нашли.  В  городе,  в  поселках никто его  не  видывал.  Вот в
Криничном и потолкуй о жителями. Тебя знают, больше расскажут.
   - Товарищ майор, надо бы в Сладковку съездить.
   - Зачем?
   - Та я  показывал фотку Саманюка знакомым рыбакам.  Вы Панасюка,  мабудь,
помните?  Он в  прошлом годе леща словил на пять кило.  Так Панасюк признал,
что тот гражданин у них в Сладковке жил.  Каже,  точно он.  У бабуси жил,  у
Кирилихи.
   - Бевза,  и ты еще жалуешься,  что улов плохой!  Это,  братец мой,  такой
улов!  Сладковка,  четырнадцать верст! Скажи Ляхову, пускай ждет Ушинского и
едет с ним в Криничное. А мы давай в Сладковку.

   Бабуся Кирилиха проживала одна-одинешенька в  своей хатке на краю большой
деревни Сладковки.  Два  сына в  Харькове,  но  ехать из  родных мест к  ним
Кирилиха не пожелала.  Копалась старушечьим делом в саду и на огороде, нужды
ни в  чем не ведала,  жила себе тихонько.  Долго квартировал у  нее учитель,
потом женился и уехал,  осталась опять Кирилиха одна.  Разве из приезжих кто
на день-другой, а то и неделю у Кирилихи приткнется.
   Бабуся  охотно  рассказала Авраменко  и  Бевзе  о  житье-бытье,  угостила
прошлогодними яблоками из своего сада.  Довольна бабуся, что к ней приехали,
сидят слушают бравые милицейские из  райцентра.  Грехов за  собой не  чуяла,
законы отродясь не нарушала, так чего ж не поговорить с хорошими людьми.
   - Бабуся,  а сейчас у тебя живет кто-нибудь?  -  хрустя яблоком,  спросил
Авраменко.
   - Есть  квартирант.  В  совхоз  устроиться хочет,  да  пока  так  гуляет.
Городской, боится крестьянской работы. Молодежь ноне разборчива пошла.
   - Где он сейчас?
   - Бог его знает,  милые.  Который день не приходит.  Мабудь, в районе где
место нашей,  чи  вдова яка  приласкала.  Последни вечера он  подолгу гулял,
приглядывал какую-нито. Хлопец гарный.
   - Вещи его остались?
   - Яки вещи у  холостого.  Чемодан вон стоит,  и все,  Авраменко достал из
кармана несколько фотографий.
   - Посмотрите, тут есть квартирант ваш?
   Кирилиха пошла  к  комоду,  взяла  очки,  надела,  согнулась над  столом,
пальцем водит. Нашла, обрадовалась:
   - Вот же он,  Миша-то?  Ишь гарный хлопец який. - Обеспокоилась: - На что
он вам?
   - Такая у нас работа, бабуся. Ведь без прописки жил?
   - Милые,  коли б в совхозе остался работать,  то и прописала бы.  А пока,
думаю,  нехай так поживет.  Тихий,  к старшим уважительный,  вреда никому не
делает...
   - Вспомните, когда он у вас появился?
   Кирилиха  долго  перебирала знаменательные даты:  у  Фроськи  Исаченковой
корова отелилась через два дня,  как принесли пенсию,  а  с  пенсии Кирилиха
купила новый платок,  и  было то в  субботу,  и встретился ей в магазине дед
Куренок и приглашал во вторник на какой-то актив,  но на актив во вторник не
пошла,  потому что болела спина,  а в тот самый день и пришел Миша проситься
на  квартиру.  В  результате бабкиных расчетов точно  выходило,  что  Михаил
Саманюк появился в  Сладковке 28 марта и с тех пор жил здесь,  пока не исчез
куда-то.
   Бабусю поблагодарили, чемодан взяли с собой.

   8

   Саманюк постоял неподвижно около  минуты,  чувствуя за  спиной  замкнутую
дверь. Вытер рукавом потный лоб и вдруг повалился ничком на топчан, вцепился
зубами  в  набитую  соломой подушку.  Попутали,  обложили кругом,  стиснули!
Засыпался, вот уж влип так влип, будь все проклято!
   Он не думал о том,  как взламывал сейф,  как грабил прохожих,  как ударил
ножом Чирьева.  Ну было это, было, ну и что, под расстрел теперь?! Нет, нет!
За что расстрел?! Высшая мера - исключительная, в особых случаях только! А у
него разве исключительный случай? Самый обычный, случайность...
   Как зажали на допросе!  Никаких ведь вроде улик не было - и вдруг сошлись
все улики разом. Старуха, у которой жил в Сладковке, опознала - и полетело к
черту алиби.  Федьку Габдрахманова в колонии откопали... Ух, подлюга Федька!
Заложил напарничек,  свою шкуру спасает!  Его показания следователь к  концу
приберег, включил магнитофон...
   Когда  Саманюк услышал голос Габдрахманова:  "...Мишка ломом сейф  ломал,
деньги брал..." -  думал,  не выдержит,  схватит и разобьет магнитофон,  как
разбил бы Федькину башку...
   Выдержал.   Слушал.   Ухмылялся  даже.  А  что  в  душе  творилось!  У-у,
перестрелял бы всех,  изгрыз!  Федьку,  следователя, милицию, всех!.. Бежать
бы,  вырываться из этой камеры,  гульнуть напоследок на полную катушку...  А
там хоть трава не  расти,  как говорил отец,  Кондратий Саманюк,  чтоб он  в
гробу перевернулся!..
   Эх,  не  уйти отсюда...  Так что ж,  "расколоться"?  Признать вину?  Этот
следователь Загаев  -  спец...  Может,  подведет под  статью "за  превышение
необходимой обороны..."
   В конце допроса следователь спросил:
   - Признаете вину? Будете давать правдивые показания?
   Мишка ответил равнодушно, и голос не дрогнул!
   - Какие признания?  Вашего Габдрахманова я и знать не знаю.  И вообще тут
нарочно все подстроено, чтоб невинного человека засудить. Я жаловаться буду!
Ни в чем не виноват, не в чем признаваться!
   - Как хотите. Но советую подумать.
   - А если не надумаю? - нашел в себе силы нахально усмехнуться.
   Следователь посмотрел на него с удивлением:
   - Да вы что,  в  первый раз под следствием?  Улик достаточно и без вашего
признания.
   - Какой мне толк убивать Чирьева?!
   И из последних сил доиграл роль:
   - Настырный вы мужик, гражданин следователь. Раскрыть убийство не можете,
так невинного человека под "вышку"...
   - Зачем вы это,  Саманюк?.. Бессмысленная клевета разве поможет? Лучше бы
рассказали все подробно.

   Рассказать подробно? Про что? Про отца, про детство? За детство наказание
не сбавят.
   А отец...  Мишка и отцом его не называл -  не с чего.  Заявлялся домой на
месяцы,  пропадал на годы -  то в бегах,  то в колониях, и его судьба давила
Мишку.  Давила с тех пор,  как один пацан крикнул ему со смехом:  "А я знаю,
знаю!  У тебя отец - вор!" В ту пору было Мишке лет девять. Он избил пацана.
Его избил,  а себя почувствовал оплеванным. Почему у других отцы каждый день
с работы домой приходят,  а у Мишки...  И стал он недолюбливать тех,  у кого
отцы каждый день с работы приходят. Приятелей искал среди таких же, как сам.
   Было   Мишке  годов  четырнадцать,   когда  отец  пришел  домой  надолго.
По-крупному уже не воровал,  ловчил по мелочам. И оттого стал характером еще
паскуднее.  Работать не  хотел и  не умел,  по пьянке орал:  здоровье мое по
тюрягам  развеялось,   пущай  теперь  общество  меня  поит-кормит!  Смирная,
безответная мать Мишки работала, кормила мужа, а он ее за это бил.
   Кондратий ко всему был равнодушен,  когда трезв.  Мишку не замечал.  Зато
после первых "ста грамм" находило на Кондратия красноречие, и, если Мишка не
успевал удрать, отец его ловил и "воспитывал":
   - Миша,  сынок,  батя твой погулял в  свое время,  во  как  погулял,  под
завязку! Хоть у матери спроси. Галька! Скажи ему, гаденышу. Тебе, щенок, так
не погулять,  не-ет. Ты будешь хребет гнуть на пр„-из-водстве, тьфу! Копейки
до получки считать. На собраниях сидеть, хе-хе. А я гулял!
   Время  от  времени  Кондратий  попадался на  мелких  кражах;  в  квартиру
приходил флегматичный участковый милиционер.  Каждый раз  Мишка ожидал,  что
отца сейчас заберут обратно в колонию.  Кондратий нахально врал участковому,
извивался змеей, громко обижался.
   - Ежели  раз  оступился,   то  и  валят  на  человека  все  сподряд!  Где
справедливость?!
   Участковый хладнокровно слушал. Говорил в который уж раз:
   - Если еще повторится, передам материал в суд.
   - Да за что?!
   - Все  за  то  же.  Тебя  задержали в  магазине,  пытался украсть детские
сапожки.
   - Врут! На что