ершено
преступление?
   - Я был у себя дома, как каждый вечер. Я лег спать и...
   - Вы можете это доказать?
   - Консьержка вам скажет.
   - А она как раз утверждает, что вы вернулись домой в  семь  часов  десять
минут, как всегда, но потом, очевидно, куда-то еще ходили, потому что, придя
ночью, просили ее открыть вам дверь.
   - Этого не может быть! Мсье Гир все еще улыбался.
   - Мне и идти-то было некуда. А уж убить женщину... Он с тревогой взглянул
на молодого человека, который усердно писал.
   - Стало быть, никто не может подтвердить, что вы были дома?
   - То есть... Нет!
   Он уже терялся, лицо его внезапно  окрасилось  багровым  румянцем,  и  он
воскликнул:
   - Я хочу быть откровенным до конца! Я  ведь  для  того  и  пришел.  Я  не
убивал. Я знаю, кто убийца, но не  могу  этого  сказать.  Вы  понимаете  мое
положение? Как мужчина мужчине, я хотел...
   - Не будем усложнять дело, мсье Гир. Кстати, ваша фамилия вовсе не Гир. -
Он взялся за какую-то бумагу. - Ваша фамилия Гирович.
   - Гирович, он же Гир. Уже у моего отца фамилия была Гир.
   - Он был поляк, как я вижу. Родился в Вильно.
   - Русский. Русский еврей. В то время Вильно принадлежало России.
   Уже было покончено со смелостью, с разговором мужчины с мужчиной.  Теперь
он отвечал на вопросы с испуганным смирением школьника, вызванного к доске.
   - Так вот, мсье Гир, вы сейчас заговорили о честном слове, но мною прежде
всего установлено, что ваш отец, державший портновскую мастерскую  на  улице
Фран-Буржуа,  оказался  в  свое  время  банкротом.  Вы  родились  на   улице
Фран-Буржуа, так ведь? Ваша матушка по происхождению была...
   - ..армянка.
   Все выглядело как-то не правдоподобно именно потому, что  было  чистейшей
правдой! Мсье Гир мучился невозможностью это объяснить.
   - По  сведениям,  полученным  при  рассмотрении  конторских  книг  вашего
уважаемого  папаши,  стало  известно,  что  он,  помимо  ремесла   портного,
занимался время от времени ростовщичеством?
   Как опишешь эту  лавочку  на  улице  Фран-Буржуа,  где  пахнет  сукном  и
портновскими мелками, и единственную комнату позади нее, где надо жить целый
день при свете газового рожка,  а  папаша  Гир,  такой  старательный,  такой
достойный, пытается тщательно соблюдать все обряды иудейской  религии?  Если
он не был французом, то и русским он тоже не был. Говорил он только на идиш,
и толстая армянка-мамаша, желтая, как айва, не очень-то его понимала.
   Банкротство? Ростовщичество? Да старику Гиру и раз в год-то не  случалось
кроить костюм из новой ткани. Он перелицовывал старые вещи. Он  шил  детские
костюмчики из  старых  отцовских  брюк.  И  иногда  ему  платили  за  работу
ломбардными квитанциями.
   В последние годы мать уже совсем не могла двигаться, так раздулось все ее
тело, и каждый вечер юный Гир с отцом переносили ее в кровать на руках.
   - Уверяю вас, господин комиссар...
   - Минутку. Вы родились во Франции. Следовательно, вы француз. Но вы  были
освобождены от военной службы по причине сердечной недостаточности.
   Комиссар мгновенным взглядом как бы  определил  ширину  его  плеч,  объем
груди и жирную мягкость тканей.
   - Вы были тогда больны?
   - Не то чтобы болен, но...
   - Что вы делали после разорения и смерти вашего отца?
   Комиссар, казалось, скучал и перебирал на столе бумаги,  читая  их,  пока
мсье Гир отвечал.
   - Я работал продавцом в магазине готового платья на улице Сент-Антуан.
   - Зазывалой, точнее сказать. Приставали к прохожим. Хватали их за полу  и
уговаривали зайти в магазин. Может быть, объясните, почему вы бросили это, в
общем, приличное ремесло?
   Мсье Гир побледнел, как будто его вынуждали признаться в преступлении.
   - Зимой я очень мерз, и вот...
   - Многие мерзнут, да остаются честными людьми.
   - Ноя...
   - Не забывайте, мсье Гир, что вы отсидели шесть месяцев за посягательство
на чистоту нравов.
   Мсье Гир не отвечал. Он уже ничего не  мог  сказать.  Говорить  не  имело
смысла. Но он не мог отвести глаз от комиссара. Взгляд его  был  прикован  к
нему, как взгляд  избитого  животного,  недоумевающего,  откуда  в  человеке
столько злости?
   - Шесть лет назад, как известно, у вас завелось собственное издательство,
на улице Нотр-Дам-де-Лоретт.
   Ну, издательство-то скажем прямо... Выпускали вы там книжонки  более  или
мене  фривольного  содержания,  а  также,  как  у  вас  это  профессионально
называлось, "литературу по  самоистязанию".  Вот  одна  из  таких  книжиц  и
привела вас в уголовный суд и стоила вам шести месяцев тюрьмы. Но нам  важно
не это. Фирма существовала еще  до  вас.  Вы  откупили  это  предприятие  за
тридцать тысяч франков. Может быть, вы мне объясните, откуда у  вас  взялось
тридцать тысяч?
   Мсье Гир не шелохнулся и не произнес ни слова.
   - Неделей раньше вы мерзли на улице Сент-Антуан, еле-еле зарабатывали  на
пропитание. А предприятие оплатили наличными.
   - Я покупал его для другого лица.
   - Для кого именно?
   - Этого я вам не скажу. Он просил меня взять на себя  эту  фирму  за  его
счет. Я был только управляющим.
   - Но в тюрьму-то сели вы! Превосходно! Кстати,  выпустили  вас  на  месяц
раньше срока, за примерное поведение. Чем же вы потом занялись?
   Новая бумажка оказалась в руке комиссара.
   - Довольно гнусным жульническим дельцем, хотя и  дозволенным  по  закону.
Известный номер - предлагаете работу за сто франков в  день,  совмещаемую  с
основной, и по тому же  адресу  отправляете  коробочку  красок.  Соблазняете
посулами мелкий люд, а закон это терпит, потому что вы  им  все-таки  что-то
даете за их деньги. Итак, господин Гир, или Гирович,  вы,  кажется,  явились
сюда со своим честным словом?
   - Я не убивал. Вы должны понять, что я не убийца. Деньги мне не нужны,  и
я...
   - Спокойненько! Вовсе не доказано,  что  бедную  женщину  убили  с  целью
ограбления. Просто время от времени встречаются  этакие  господа  холостяки,
которые вдруг срываются..
   Мсье Гир вскочил, лицо его побелело как мел, дыхание перехватило.
   - Садитесь. Я вас пока что не собираюсь арестовывать. Один только вопрос:
подружек вы часто заводите? Можете мне назвать двух или  трех  или  хотя  бы
одну?
   Мсье Гир отрицательно покачал головой.
   - Теперь вам понятно? Вы год за  годом  выпускали  в  вашем  издательстве
всякие мерзости для старых маньяков. У вас нет ни жены, ни любовницы.  Знаю,
знаю, что вы хотите сказать. Мне отлично известен этот дом, куда  вы  ходите
время от времени. Но как раз тамошние дамочки вас считают каким-то странным,
не таким, как все. Ваши соседи не позволяют дочкам и  даже  сыновьям  играть
поблизости от вас. Может быть, расколетесь, мсье Гир? Даю вам хороший совет:
найдите какого-нибудь адвоката. Расскажите ему все как есть. Он добьется для
вас психиатрической экспертизы и...
   Мсье Гир сидел с открытым ртом, тщетно пытаясь возразить.
   - Сегодня вам больше нечего мне сказать, не так ли?  Подпишите  протокол.
Можете прочитать его сперва. Комиссар позвонил, спросил помощника:
   - Есть там еще кто-нибудь ко мне?
   - Нет.
   Комиссар вышел  первым,  а  молодой  инспектор  с  полнейшим  равнодушием
предложил мсье Гиру расписаться внизу протокола.
   - Ваша шляпа там, на стуле.
   - Спасибо... Извините...
   Придя к себе в контору, в полуподвал на улице Сен-Мор, мсье  Гир  отыскал
зеркальце и при свете лампы стал себя рассматривать, со страхом ожидая,  что
обнаружит  какую-то  ненормальность.  Да  нет  же!  Волосы   у   него   были
иссиня-черные, как у матери. Усы  были  тщательно  подвиты  щипцами,  хорошо
очерченные губы горели ярко-розовым цветом. Отличался он, конечно,  излишним
жирком, но это не мешало гибкости движений, не зря же он был лучшим в  клубе
по игре в кегли. Он вспомнил, как отец по вечерам сидел у двери  портновской
мастерской на улице Фран-Буржуа, поглаживая тонкими пальцами  длинную  белую
бороду.  Отец  был  худым  и  бледным,  как  пророк,  двигался  медленно   и
величественно и мог  часами  тихо  говорить  сам  с  собой,  сидя  на  столе
по-портновски.
   И это был нечестный человек? Ну, если людям уж такое  непонятно,  что  же
они вообще способны понять?
   И мсье Гир, поникший, опустошенный, машинально уложил сорок  два  пакета,
со всеми ярлычками и формулярами, требующимися для почтовых отправлений.

***

   Когда он вернулся домой в 7 часов  10  минут,  консьержка,  завидев  его,
поспешила из коридора в привратницкую, не поклонившись мсье Гиру. Мальчонка,
поднимавшийся  впереди  него  по  лестнице,  пустился  бегом  и  забарабанил
кулаками в дверь родительской квартиры.
   Мсье Гир разжег печку, завел будильник и  проделал  все  обычные  дела  в
обычном порядке. Пока закипала вода для кофе, он накрыл  на  стол,  подобрал
крошки, еще вчера просыпавшиеся на пол,  нашел  даже  старый  гвоздь,  чтобы
выковырять  с  его  помощью  грязь,  забившуюся  в  щели  паркета.  До  него
доносились все те же привычные звуки, к ним добавился шум дождя,  гремевшего
в водосточной трубе  у  самого  окна.  Ребенок  этажом  выше,  должно  быть,
заболел, потому что приходил врач, на площадке и даже на лестнице  о  чем-то
шептались - видимо, отец добивался от врача, чтобы тот сказал ему правду,  и
бежал за ним до самого низа.
   Мсье Гир вымыл посуду и протер два ножа  наждачной  бумагой.  Десять  раз
прошел мимо умывальника. Десять раз с подозрением оглядел себя в зеркале, то
улыбаясь, чтобы разобраться, что  у  него  за  улыбка,  то  сурово  глядя  в
пространство.
   Наконец он уселся, устав до такой  степени,  будто  целый  день  играл  в
кегли. Но на месте ему тоже не сиделось, и он открыл  шкаф,  вытащил  оттуда
коробку из-под обуви, поставил ее на стол и высыпал из нее все содержимое.
   А были там старые бумаги,  старые  фотографии  и  в  бумажнике,  стянутом
красной резинкой, боны казначейства.
   В дверь постучали. Женский голос сказал:
   - Это я!
   Она только что кончила уборку у хозяев, и руки ее  были  еще  красными  и
влажными.
   - Можно к вам заглянуть?
   Она накинула пальто на плечи,  чтобы  перебежать  через  двор,  а  теперь
сбросила его на стул.
   - Опять они к вам приставали сегодня?
   Она  держалась  просто  и  дружелюбно.  Подойдя  к  столу,  она   увидела
фотографии, взяла одну из них, потом подняла на него глаза.
   - Это что такое?
   - Мой класс, в городской школе.
   - А где же вы тут?
   Пятьдесят учеников сидели на четырех рядах скамеек, в  окружении  зеленых
растений. Все были принаряжены, одни  держались  прямо,  задрав  подбородок,
другие - наоборот, вяло глядели в аппарат, словно побаивались его.
   - Вот я. - Мсье Гир ткнул пальцем.
   Она растерялась.
   - Это вы?
   У Алисы вырвался нервный смешок, когда она сравнила снимок с мсье Гиром.
   - Сколько же вам тут лет?
   - Одиннадцать.
   Одиннадцать лет! И он уже не мальчишка! Но и не  мужчина!  Его  мгновенно
можно было отличить от всех остальных на этом снимке.
   Невысокий, он был таким жирным, что ничего детского в нем не  оставалось.
Громадные, чуть кривоватые голые икры, толстые колени. У  него  был  двойной
подбородок, а глаза на одутловатом лице печально смотрели в одну точку.
   Невозможно представить, что он  играл  с  мальчишками  во  дворе  или  на
школьной площадке, невозможно вообще было подумать, что у него с  остальными
есть хоть что-то общее, - это был уже старичок, серьезный и одышливый.
   - В общем-то, вы с тех пор похудели.
   И действительно, мсье Гир, став взрослым, приобрел нормальный объем, и  с
фотографией  его  роднила  только  такая  странная  мягкость   тела,   такие
подозрительно округлые формы, такие четко очерченные  Тубы  на  расплывшемся
лице.
   - Вы что, болели?
   - Нет. Я это от матери унаследовал. Он не смотрел на служанку. В  зеркало
тоже больше не смотрел. Два раза протягивал руку, чтобы забрать снимок.
   - У вас еще другие есть?
   Да, у него были другие, но он их спрятал, торопливо сунув в конверт, и на
столе остался только бумажник, стянутый резинкой. Совсем близко от  себя  он
увидел рыжий затылок Алисы и внезапно произнес:
   - Я все продумал. Есть только один выход: хотите уехать со мной?
   Она медленно повернулась к нему и молча, растерянно смотрела на  него.  А
он дрожащими пальцами сорвал резинку, раскрыл бумажник и разложил  на  столе
казначейские боны.
   - Их тут на  сумму  восемнадцать  тысяч  франков.  Да  я  и  дальше  буду
зарабатывать...
   Это получилось у него так просто,  так  неожиданно,  что  он  и  сам  был
ошеломлен, - ведь то была самая поразительная минута в его жизни, высшая  ее
точка. И что же - ни торжественности, ни взволнованности.
   Алиса уселась на краешек стола и положила ему руки на плечи.
   - Бедненький мой!
   - Что?
   - Да ничего. Я-то очень даже хотела бы. Не так уж тут мне весело живется.
Но...
   - Но?..
   - Да все!
   Она прошлась по комнате, переставила будильник на другое место.
   - Во-первых, Эмиль не даст нам уехать. Или в конце концов непременно  нас
найдет. И ведь не побоится...
   - Об этом я подумал. Нам его нечего опасаться. Она широко раскрыла  глаза
и застыла в ожидании объяснения. И мсье  Гир,  укладывая  боны  в  бумажник,
заговорил не очень-то уверенно:
   - Допустим, мы уедем в Швейцарию, каждый сам по себе. А когда окажемся по
ту сторону границы, дадим телеграмму.
   - В полицию? - закричала она, вскочив с места. А он  совершенно  спокойно
продолжал:
   - Да. И его арестуют. А мы, после суда над ним, вернемся обратно и...
   Алиса едва сдерживала ярость. Она уставилась в пол, пытаясь справиться  с
дыханием. Она видела комнатные туфли мсье  Гира  и  края  его  брюк.  Дважды
сглотнула и наконец сумела поднять голову и улыбнуться.
   - Да не знаю еще... - пробормотала она, едва разжимая губы.
   - Это единственный выход. Я все продумал. Теперь и вы тоже подумайте.
   Он шагнул к ней ближе и взял ее руку в свои горячие и влажные ладони.
   - Вы мне верите? Мне кажется, что вы будете счастливы со мной.
   Она не могла произнести ни слова. Ее  рука,  будто  омертвев,  свисала  с
плеча, глаза раскрылись во всю ширь.
   - Мы смогли бы поселиться в деревне... Его  пальцы  ползли  по  ее  голой
руке, подобрались к сгибу локтя. Он всем телом приблизился к ней.
   - Подумайте до завтра...
   Внезапно он  прижался  щекой  к  ее  плечу.  Она  видела  в  зеркале  его
отражение, закрытые глаза, легкую улыбку на приоткрывшихся губах.
   - Не говорите сразу "нет"!
   Самой горячей долькой щеки, на которой пылал розовый румянец, он прильнул
к плечу Алисы.

Глава 8

   Служанка раздевалась, повторяя все те же движения, привычные,  как  некий
торжественный обряд, и постепенно обнажаясь, чтобы потом  внезапно  скрыться
под наброшенной белой ночной рубашкой, - раздевалась, в то же  время  упорно
отворачивая лицо от невидимых глаз  трех  листов  серой  бумаги.  Она  могла
сколько угодно показывать и груди, и зад.  Могла  прижиматься  к  мсье  Гиру
животом и ляжками, и плоть ее не воспротивилась бы, если бы он ответил на ее
призыв, а не зажмурился от умиления.
   Она не хотела, чтобы он видел сейчас ее лицо, ибо лицо это было угрюмым и
озабоченным.
   Надев рубашку, она потушила лампу и на мгновение легла в постель - и свет
в доме напротив, в свою очередь, погас. Она так напряженно  размышляла,  что
ей казалось, будто голову стянуло стальной лентой.
   Она бесшумно встала с кровати, отыскала на ощупь туфли  и  сунула  в  них
босые ноги, потом накинула поверх ночной рубашки зеленое драповое  пальто  и
уже открыла было дверь, но вернулась, чтобы захватить стоявшую на  туалетном
столике пустую бутылочку из-под перекиси.
   Когда сонная консьержка включила механизм, открывающий дверь, Алиса вышла
навстречу непогоде и тотчас же промокла насквозь.  Улица  была  пустынной  и
блестела в потоках дождя. Последний трамвай, залитый желтым светом, стоял на
остановке по ту сторону перекрестка. Одно из кафе было еще открыто.
   Служанка уже собралась выбежать на мокрый тротуар, как вдруг заметила тут
же, на пороге, совсем рядом с собой, какую-то тень.
   - А, это вы? - сказала Алиса равнодушно. Инспектор,  тот,  что  помоложе,
укрывался в углу дверного проема, весь съежившись и подняв воротник.
   - Ну и работенка у вас! А мне что-то нездоровится, должно быть, простыла.
Вот пришлось встать с постели, хочу сбегать  за  ромом.  -  И  она  показала
бутылочку.
   - Хотите, я принесу?
   - А ваш хмырь пока что улизнет?
   Голос  ее  звучал  совершенно  естественно.  Она  двинулась   по   улице,
прижимаясь к стенам домов, опустив голову, шлепая по лужам, и вошла в бистро
на углу. Когда Алиса толкнула  стеклянную  дверь,  звякнул  колокольчик.  За
столом четверо мужчин играли в  карты,  рядом  дожидалась  конца  игры  жена
одного из них.
   - Налейте-ка мне немножко рому. Пока хозяин  отмеривал  ром  в  оловянном
стаканчике, она спросила:
   - Эмиль не приходил?
   - Ушел вот уж больше часа назад.
   - Один?
   - Один, один, - подмигнул хозяин.
   - Завтра заплачу вам, сумочку не захватила. Когда Эмиль придет,  скажите,
что мне надо с ним поговорить.
   Лицо ее было серым  и  безжизненным,  но  голос  оставался  спокойным,  и
держалась она как всегда. С бутылкой в руке, Алиса  вышла  на  улицу  и,  не
взглянув на пустынный перекресток, откуда, гремя и лязгая,  уходил  трамвай,
пошла обратно, по-прежнему держась возле стен; плечи ее еще  больше  намокли
от дождя, влажные волосы завились колечками надо лбом.
   Инспектор поджидал ее, выпрямившись и поправив шляпу, которая раньше была
надвинута на уши. Алиса уже протянула руку к двери, но он остановил ее:
   - Неужели так торопитесь?
   Она послушно остановилась  и  повернулась  к  нему,  а  он  наклонился  и
заглянул в полураскрытое пальто:
   - Да вы, никак, в одной рубашке!
   - Конечно.
   - И под ней тоже ничего?
   Инспектор улыбнулся и нащупал край белой полотняной рубашки.
   - У вас пальцы, как лед!
   - А если так?
   Рука его стиснула тугую грудь поверх рубашки, и он сказал:
   - На вид  и  не  догадаешься,  что  на  ощупь  так  много!  Алиса  ждала,
прислонясь плечами к косяку и не выпуская бутылочку,  а  мужчина  вышел  под
дождь, повернулся спиной к улице и сунулся к служанке вплотную,  дыша  ей  в
лицо.
   - Подумать только, что вы сейчас заберетесь в теплую постельку, а я  буду
торчать тут всю ночь!
   Он по-прежнему сжимал ее грудь, даже не дрогнувшую в его  руке,  и  часто
посапывал, уткнувшись носом в ее шею и ловя губами волоски на затылке.
   - Пустите, щекотно! Вы что же, все еще не закончили ваше следствие?
   Холодные капли падали с его шляпы Алисе на руку.
   - Увы! Скоро этому делу конец. И я уже  не  сумею  любоваться  вот  этими
прелестями... Она равнодушно улыбнулась.
   - Его арестуют?
   - Еще кой-чего недостает. Пустяковой улики. Он  уже  чувствует,  что  его
обложили со всех сторон. В таких случаях они всегда что-то натворят сдуру.
   - Больно же! - воскликнула она, когда он опять стиснул ей грудь.
   - Неужели не нравится?
   - Нравится, - сказала она неуверенно. Он улыбался, почти касаясь ее губ.
   - Признайтесь, вас ведь  возбуждают  рассказы  про  этого  сатира!  И  не
говорите, что нет! Я же заметил! Все женщины одинаковы!
   Мокрые ноги у нее совсем застыли, и ласка мужчины,  сжимавшего  все  туже
грудь, казалась сейчас ожогом.
   - Думаете завтра его арестовать?
   - От  меня  бы  зависело  -  я  бы  его  никогда  не  арестовывал,  чтобы
приходить...
   Он наклонился, впился губами в ее рот и в восторге выпрямился.
   - Правда, мы могли бы встретиться и в другом месте...
   - Да, могли бы... - проронила она и дернула ручку звонка.
   - Я вам буду сниться?
   - Возможно.
   Дверь открылась, и он придержал створку, вошел вслед за Алисой и обнял ее
в темноте коридора. На улице, которую она  видела  в  открытую  дверь,  было
светлее, чем здесь, ночь дышала ей в лицо дождем и холодом,  а  изо  рта  ее
собеседника