ть себе, что каждое человеческое лицо - это
маска, за которой прячется внутренний лик, порой прекрасный,
порой загадочный, что женская болтовня - это туман,
нависающий над таинственными пучинами. Взять хотя бы его
жену или Дорис - какими они кажутся, такие они и есть. Но с
Дженнет Спенс дело обстояло иначе. Вот тут-то, за улыбкой
Джоконды и римскими бровями, наверняка что-то кроется. Весь
вопрос в том, что именно. Это всегда оставалось неясным
мистеру Хаттону.
   - А может быть, вам и не придется ехать в Лландриндод, -
говорила мисс Спенс. - Если вы быстро поправитесь, доктор
Либбард смилуется над вами.
   - Я только на это и надеюсь. И в самом деле, сегодня мне
гораздо лучше.
   Мистеру Хаттону стало стыдно. Если бы не его черствость,
ей было бы лучше не только сегодня. Он утешил себя тем, что
ведь речь идет о самочувствии, а не о состоянии здоровья.
Одним участием не излечишь ни больной печени, ни порока
сердца.
   - На твоем месте я не стал бы есть компот из красной
смородины, дорогая, - сказал он, вдруг проявляя
заботливость. - Ведь Либбард запретил тебе есть ягоды с
кожицей и зернышками.
   - Но я так люблю компот из красной смородины, -
взмолилась миссис Хаттон, - а сегодня мне гораздо лучше.
   - Нельзя быть таким деспотом, - сказала мисс Спенс,
взглянув сначала на него, а потом на миссис Хаттон. - Дайте
ей полакомиться, нашей бедной страдалице, вреда от этого не
будет. - Она протянула руку и ласково потрепала миссис
Хаттон по плечу.
   - Благодарю вас, милочка. - Миссис Хаттон подложила себе
еще компота.
   - Тогда уж лучше не вини меня, если тебе станет худее.
   - Разве я тебя, милый, когда-нибудь в чем-то винила?
   - Я не давал тебе повода, - игриво заметил мистер Хаттон.
- У тебя идеальный муж.
   После завтрака они перешли в сад. С островка тени под
старым кипарисом виднелась широкая, ровная лужайка, где
металлически поблескивали цветы на клумбах.
   Глубоко вздохнув, мистер Хаттон набрал полную грудь
душистого теплого воздуха.
   - Хорошо жить на свете, - сказал он.
   - Да, хорошо, - подхватила его жена, протянув на солнце
бледную руку с узловатыми пальцами.
   Горничная подала кофе; серебряный кофейник, молочник и
маленькие голубые чашки поставила на складной столик возле
их стульев.
   - А мое лекарство! - вдруг вспомнила миссис Хаттон. -
Клара, сбегайте за ним, пожалуйста. Белый пузырек на
буфете.
   - Я схожу, - сказал мистер Хаттон. - Мне все равно надо
за сигарой.
   Он поспешил к дому. И, остановившись на минутку у
порога, посмотрел назад Горничная шла по лужайке к дому.
Сидя в шезлонге, его жена раскрывала белый зонтик. Мисс
Спенс разливала кофе по чашкам, склонившись над столиком.
Он вошел в прохладный сумрак дома.
   - Вам с сахаром? - спросила мисс Спенс.
   - Да, будьте добры. И пожалуйста, побольше. Кофе
отобьет вкус лекарства.
   Миссис Хаттон откинулась на спинку шезлонга и
загородилась зонтиком от ослепительно сияющего неба.
   У нее за спиной мисс Спенс осторожно позвякивала посудой.
   - Я положила вам три полные ложки. Это отобьет вкус
лекарства. А вот и он.
   Мистер Хаттон вышел из дома с винным бокалом, до половины
наполненным какой-то светлой жидкостью.
   - Пахнет вкусно, - сказал он, передавая бокал жене.
   - Оно чем-то приправлено для запаха. - Миссис Хаттон
выпила лекарство залпом, передернулась и скорчила гримасу:
- Фу, какая гадость! Дай мне кофе.
   Мисс Спенс подала ей чашку, она отхлебнула из нее.
   - Получился почти сироп. Но это даже вкусно после
отвратительного лекарства.
   В половине четвертого миссис Хаттон пожаловалась, что ей
стало хуже, и ушла к себе - полежать. Муж хотел было
напомнить ей про красную смородину, но вовремя удержался.
Упрек "что я тебе говорил" принес бы ему сейчас слишком
легкую победу. Вместо этого он проявил сочувствие к жене и
повел ее под руку в дом.
   - Отдохнешь, и все будет хорошо, - сказал он. - Да,
кстати, я вернусь домой только после обеда.
   - Как? Ты уезжаешь?
   - Я обещал быть у Джонсона сегодня вечером. Нам надо
обсудить проект памятника погибшим воинам.
   - Пожалуйста, не уезжай! - Миссис Хаттон чуть не
заплакала. - Может, ты все-таки не поедешь? Я так не люблю
оставаться дома одна.
   - Но, дорогая моя, я же обещал - и давно обещал. - Как
неприятно, что приходится лгать! - А сейчас мне надо
вернуться к мисс Спенс.
   Он поцеловал ее в лоб и снова вышел в сад. Мисс Спенс
так и нацелилась ему навстречу.
   - Ваша жена совсем плоха! - выпалила она.
   - А по-моему, ваш приезд так подбодрил ее.
   - Это чисто нервное, чисто нервное. Я наблюдала за ней.
Когда у человека сердце в таком состоянии да к тому же
нарушено пищеварение... да, да, так нарушено... всего
можно ждать.
   - Либбард смотрит на здоровье бедной Эмили далеко не так
мрачно. - Мистер Хаттон открыл калитку, ведущую из сада в
подъездную аллею. Машина мисс Спенс стояла у подъезда.
   - Либбард всего лишь сельский врач. Вам надо пригласить
к ней специалиста.
   Он не мог не рассмеяться.
   Мисс Спенс протестующе подняла руку.
   - Я говорю совершенно серьезно. По-моему, бедняжка Эмили
в тяжелом состоянии. Все может случиться в любой час, в
любую минуту.
   Он посадил ее в машину и захлопнул дверцу. Шофер завел
мотор и сел за руль.
   - Сказать ему, чтобы трогал? - Мистер Хаттон не желал
продолжать этот разговор.
   Мисс Спенс подалась вперед и выстрелила в него своей
Джокондой:
   - Не забудьте, я жду вас к себе, и в самое ближайшее
время.
   Он машинально осклабился, пробормотал что-то вежливое и
помахал вслед отъезжающей машине. Он был счастлив, что
наконец остался один.
   Через несколько минут мистер Хаттон тоже уехал. Дорис
ждала его у перекрестка. Они пообедали в придорожной
гостинице в двадцати милях от его дома. Покормили их
невкусно и дорого, как обычно кормят в загородных
ресторанах, рассчитанных на проезжих автомобилистов. Мистер
Хаттон ел через силу, но Дорис пообедала с удовольствием.
Впрочем, она всегда и от всего получала удовольствие.
Мистер Хаттон заказал шампанское - не лучшей марки. Он
жалел, что не провел этот вечер у себя в кабинете.
   На обратном пути Дорис, немножко охмелевшая, была сама
нежность. В машине было совсем темно, но, глядя вперед,
мимо неподвижной спины Мак-Нэба, они видели узкий мирок
ярких красок и контуров, вырванных из мрака автомобильными
фарами.
   Мистер Хаттон попал домой в двенадцатом часу. В холле
его встретил доктор Либбард. Это был человек невысокого
роста, с изящными руками, тонкими, почти женскими чертами
лица. Его большие карие глаза смотрели грустно. Он тратил
уйму времени на пациентов, подолгу сидел у их постели,
излучая печаль взглядом, и вел тихую печальную беседу -
собственно, ни о чем. От него исходил приятный запах,
безусловно антисептический, но в то же время неназойливый и
тонкий.
   - Либбард? - удивился мистер Хаттон. - Почему вы здесь?
Моей жене стало хуже?
   - Мы весь вечер старались связаться с вами, - ответил
мягкий, грустный голос. - Думали, вы у Джонсона, но там
ответили, что вас нет.
   - Да, я задержался в дороге. Машина сломалась, - с
досадой ответил мистер Хаттон. Неприятно, когда тебя
уличили во лжи.
   - Ваша жена срочно требовала вас.
   - Я сейчас же поднимусь к ней, - мистер Хаттон шагнул к
лестнице.
   Доктор Либбард придержал его за локоть.
   - К сожалению, теперь уже поздно.
   - Поздно? - Его пальцы затеребили цепочку от часов; часы
никак не хотели вылезать из кармашка.
   - Миссис Хаттон скончалась полчаса тому назад. Тихий
голос не дрогнул, печаль в глазах не углубилась. Доктор
Либбард говорил о смерти так же, как он стал бы говорить об
игре в крикет между местными командами. Все на свете суета
сует, и все одинаково прискорбно.
   Мистер Хаттон поймал себя на том, что вспоминает слова
мисс Спенс: "В любой час, в любую минуту..." Поразительно!
Как она была права!
   - Что случилось? - спросил он. - Умерла? Отчего?
   Доктор Либбард пояснил:
   - Паралич сердца, результат сильного приступа рвоты,
вызванного, в свою очередь, тем, что больная съела что-то
неудобоваримое.
   - Компот из красной смородины, - подсказал мистер Хаттон.
   - Весьма возможно. Сердце не выдержало. Хронический
порок клапанов. Напряжение было чрезвычайным. Теперь все
кончено, она мучилась недолго.

                             III

   "Какая досада, что похороны назначены на день матча между
Итоном и Харроу", - говорил старый генерал Грего, стоя с
цилиндром в руках под крытым входом на кладбище и вытирая
лицо носовым платком.
   Мистер Хаттон услышал эти слова и с трудом подавил в себе
желание нанести тяжелые увечья генералу. Ему захотелось
расквасить старому негодяю его обрюзгшую, багровую
физиономию. Не лицо, а тутовая ягода, присыпанная мукой.
Должно же быть какое-то уважение к мертвым. Неужели всем
все равно? Теоретически ему тоже было более или менее все
равно - пусть мертвые хоронят своих мертвецов, но тут, у
могилы, он вдруг поймал себя на том, что плачет. Бедная
Эмили! Когда- то они были счастливы! Теперь она лежит на
дне глубокой ямы. А этот Грего ворчит, что ему не придется
побывать на матче между Итоном и Харроу.
   Мистер Хаттон оглянулся на черные фигуры, которые по
двое, по трое тянулись к машинам и каретам, стоявшим за
воротами кладбища. Рядом с ослепительной пестротой июльских
цветов, зеленью трав и листвы эти фигуры казались чем-то
неестественным, чуждым здесь. Он с удовольствием подумал,
что все эти люди тоже когда-нибудь умрут.
   В тот вечер мистер Хаттон допоздна засиделся у себя в
кабинете над чтением биографии Мильтона. Его выбор пал на
Мильтона потому, что эта книга первая подвернулась ему под
руку, только и всего. Когда он кончил читать, было уже за
полночь. Он встал с кресла, отодвинул задвижку на
стеклянной двери и вышел на небольшую каменную террасу.
Ночь стояла тихая и ясная. Мистер Хаттон посмотрел на
звезды и на черные провалы между ними, опустил глаза к
темной садовой лужайке и обесцвеченным ночью клумбам,
перевел взгляд на черно-серые под луной просторы вдали.
   Он думал - напряженно, путаясь в мыслях. Есть на свете
звезды, есть Мильтон. В какой-то мере человек может стать
равным звездам и ночи. Величие, благородство души. Но
действительно ли существует различие между благородством и
низостью? Мильтон, звезды, смерть и он... он сам. Душа,
тело - возвышенное, низменное в человеческой природе.
Может, в этом и есть доля истины. Прибежищем Мильтона были
Бог и праведность. А у него что? Ничего, ровным счетом
ничего. Только маленькие груди Дорис. В чем смысл всего
этого? Мильтон, звезды, смерть, и Эмили в могиле, Дорис и
он - он сам... Всегда возвращающийся к себе.
   Да, он существо ничтожное, мерзкое. Доказательств тому
сколько угодно. Это была торжественная минута. Он сказал
вслух: "Клянусь! Клянусь! - Звук собственного голоса в
ночной темноте ужаснул его; ему казалось, что столь грозная
клятва могла бы связать даже богов. - Клянусь! Клянусь!"
   В прошлом, в канун Нового года и в другие торжественные
дни, он чувствовал такие же угрызения совести, давал такие
же обеты. Все они растаяли, эти решения, рассеялись, точно
дым. Но таких минут, как эта, не было никогда, и он еще не
давал себе более страшной клятвы. Теперь все пойдет
по-иному. Да, он будет жить, повинуясь рассудку, он будет
трудиться, он обуздает свои страсти, он посвятит свою жизнь
какому-нибудь полезному делу. Это решено, и так тому и
быть.
   Он уже прикидывал мысленно, что утренние часы пойдут на
хозяйственные дела, на разъезды по имению вместе с
управляющим - земли его будут обрабатываться по последнему
слову агрономии - силосование, искусственные удобрения,
севооборот и все такое прочее. Остаток дня будет отведен
серьезным занятиям. Сколько лет он собирается написать
книгу - "О влиянии болезней на цивилизацию".
   Мистер Хаттон лег спать, сокрушаясь в сердце своем,
полный кротости духа, но в то же время с верой в то" что на
него сошла благодать. Он проспал семь с половиной часов и
проснулся ярким солнечным утром. После крепкого сна
вчерашние волнения улеглись и перешли в обычную для него
жизнерадостность. Очнувшись, он не сразу, а только через
несколько минут вспомнил свои решения, свою стигийскую
клятву. При солнечном свете Мильтон и смерть уже не так
волновали его. Что касается звезд, то они исчезли. Но
принятые им решения правильны, это было несомненно даже
днем. Позавтракав, он велел оседлать лошадь и объехал свое
поместье в сопровождении управляющего. После второго
завтрака читал Фукидида о чуме в Афинах. Вечером сделал
кое-какие выписки о малярии в Южной Италии. Раздеваясь на
ночь, вспомнил, что в юмористическом сборнике Скелтона есть
забавный анекдот о "потнице". Жаль, не оказалось карандаша
под рукой, он записал бы и это.
   На шестой день своей новой жизни мистер Хаттон, разбирая
утром почту, увидел конверт, надписанный знакомым ему
неинтеллигентным почерком Дорис. Он распечатал его и стал
читать письмо. Она не знала, что сказать ему, ведь слова
ничего не выражают. Его жена умерла - и так внезапно...
Как это страшно! Мистер Хаттон вздохнул, но дальнейшее
показалось ему более интересным:

   "Смерть - это ужас, я стараюсь гнать от себя мысли о ней.
   Но когда услышишь про такое, или когда мне нездоровится,
   или когда бывает скверно на душе, я вспоминаю, что смерть
   - вот она, близко, и начинаю думать о всем нехорошем, что
   делала в жизни, и о нас с тобой, и не знаю, что будет
   дальше, и мне становится страшно. Я такая одинокая, котик,
   и такая несчастная, и ума не приложу, что делать. Я не
   могу не думать о смерти и я такая неприкаянная, такая
   беспомощная без тебя. Я не хотела тебе писать - думала,
   подожду, когда ты снимешь траур и сможешь опять встречаться
   со мной, но мне было так одиноко, так грустно, котик, что
   я не удержалась и пишу тебе. Я не могу иначе. Прости! Но
   я так хочу быть с тобой. Ты у меня один во всем мире. Ты
   такой добрый, нежный, ты все понимаешь, таких, как ты,
   больше нет. Я никогда не забуду, какой ты был добрый и
   ласковый ко мне. И ты такой умный и столько всего знаешь,
   что я не понимаю, как ты мог заметить меня, необразованную,
   глупую, и не только заметил, а и полюбил, потому что ты
   ведь любишь меня немножко, правда, котик?"

   Мистер Хаттон почувствовал стыд и угрызения совести.
Перед ним преклоняются, ему приносят благодарность. И кто,
за что? Эта девушка, за то, что он совратил ее! Это уже
слишком! Большей нелепости не выдумаешь. С его стороны это
был каприз. Бессмысленный, дурацкий каприз - только и
всего. Ведь если говорить начистоту, так большой радости
это ему не принесло. По сути дела, он не столько
развлекался, сколько скучал с Дорис. Когда-то он мнил себя
гедонистом. Но гедонизм не исключает известной доли
рассудочности - это сознательный выбор заведомых
наслаждений, сознательное уклонение от заведомых страданий.
Он же поступал безрассудно, вопреки рассудку. Ему заранее
было известно - слишком хорошо известно! - что его жалкие
романы ничего не принесут, И все же, как только смутный зуд
в крови охватывал его, он поддавался ему и - в который раз!
- увязал в этих глупейших интрижках. Вспомнить хотя бы
Мэгги - горничную его жены, Эдит - девушку с соседней фермы
и миссис Прингл, и лондонскую официантку, и других, чуть ли
не десятки других. И всякий раз ничего, кроме однообразия и
скуки. Он-то знал заранее, как все сложится, всегда знал.
И все-таки, все-таки... Опыт ничему нас не учит!
   Бедная, маленькая Дорис! Он ответит ей ласково,
постарается утешить, но встречаться они больше не будут.
Вошедший лакей доложил, что лошадь подана и ждет его у
подъезда. Он сел в седло и уехал. В то утро старик
управляющий действовал ему на нервы больше, чем обычно.
   Спустя пять дней Дорис и мистер Хаттон сидели на пристани
в Саутэнде: Дорис - в легком белом платье с розовой
отделкой - так и сияла от счастья, мистер Хаттон, вытянув
ноги и сдвинув панаму на затылок, покачивался на стуле и
пытался войти в роль эдакого заправского гуляки. А ночью,
когда уснувшая Дорис тепло дышала возле него, сквозь мрак и
истому во всем теле к нему пробрались космические чувства,
владевшие им в тот вечер - всего лишь две недели назад, -
когда он принял такое важное решение. Итак, ту
торжественную клятву постигла участь многих других его
решений. Безрассудство восторжествовало, он поддался
первому же зуду желания. Безнадежный, совершенно
безнадежный человек.
   Он долго лежал с закрытыми глазами, размышляя над своим
позором. Дорис шевельнулась во сне, мистер Хаттон повернул
к ней голову. В слабом свете, проникавшем с улицы сквозь
неплотно задернутые занавески, виднелась ее обнаженная до
плеча рука, шея и темная путаница волос на подушке. Она
была такая красивая, такая соблазнительная. Стоит ли ему
сокрушаться о своих грехах? Какое это имеет значение?
Безнадежный? Ну и пусть, надо извлечь самое лучшее из своей
безнадежности. Ликующее чувство свободы вдруг охватило его.
Он свободен, он волен делать все что угодно. В порыве
восторга он привлек Дорис к себе. Она проснулась
растерянная, почти испуганная его грубыми поцелуями.
   Буря желания утихла, перейдя в какую-то бездумную
веселость. Все вокруг словно переливалось неудержимым
беззвучным смехом.
   - Кто, ну кто любит тебя больше, чем я, котик? - Вопрос
прозвучал еле слышно, он донесся сюда из далеких миров
любви.
   - А я знаю кто, - ответил мистер Хаттон. Подводный смех
вскипал, ширился и, того и гляди, мог вырваться на
поверхность тишины.
   - Кто? Скажи мне. О ком это ты? - Теперь голос звучал
совсем близко, настороженный, тревожный, негодующий, он был
не от мира сего.
   - А-а...
   - Кто?
   - Ни за что не отгадаешь. - Мистер Хаттон продолжал
ломать комедию, пока это не наскучило ему, и тогда назвал
имя: - Дженнет Спенс.
   Дорис не поверила своим ушам.
   - Мисс Спенс, та, что живет на вилле? Та самая старуха?
- Это было просто смехотворно. Мистер Хаттон тоже
расхохотался.
   - Нет, правда, правда, - сказал он. - Она без ума от
меня. - Вот комедия! - Он повидает ее сразу же, как только
вернется, - повидает и покорит. - По-моему, она метит за
меня замуж, - добавил он.
   - Но ты... ты не собираешься?
   Воздух словно дрожал от его веселья. Мистер Хаттон
захохотал во весь голос.
   - Я собираюсь жениться на тебе, - ответил он. Ничего
комичнее он в жизни своей не придумывал.
   Когда мистер Хаттон уезжал из Саутэнда, он снова стал
женатым человеком. Между ними было решено держать это в
секрете до поры до времени. Осенью они уедут за границу, и
тогда пусть все знают. Пока же он возвращался домой, а
Дорис к своим.
   На следующий день после приезда он пошел навестить мисс
Спенс. Она встретила его обычной Джокондой:
   - А я ждала вас.
   - Разве я могу подолгу не видеться с вами? - галантно
ответил мистер Хаттон.
   Они сидели в садовой беседке. Это было маленькое
сооружение в виде древнего храма, приютившегося среди густых
зарослей вечнозеленого кустарника. Мисс Спенс и тут
оставила свою печать: над скамьей висел бело-синий рельеф с
мадонной Делла Роббиа.
   - Хочу поехать осенью в Италию, - сказал мистер Хаттон.
Веселость бродила в нем, как имбирное пиво в бутылке, из
которой, того и гляди, вылетит пробка.
   - Италия... - Мисс Спенс в экстазе закрыла глаза. -
Меня тоже влечет туда.
   - Ах, не знаю. Как-то нет ни сил, ни охоты
путешествовать в одиночестве.
   - В одиночестве... - Ах, этот рокот гитар, гортанное
пение! - Да, в одиночестве путешествовать скучно.
   Мисс Спенс молча откинулась на спинку кресла. Глаза у
нее все еще были закрыты. Мистер Хаттон погладил усы.
Молчание длилось и начинало затягиваться.
   Когда мистера Хаттона стали настоятельно приглашать к
обеду, он и не подумал отказаться. Самое интересное только
начиналось. Стол накрыли в лоджии. Сквозь проемы ее арок
им были видны садовые склоны, равнина под ними