сказал  Энгус  и  тоже встал.-  Правда,  покамест  он  в
относительной безопасности.  За  единственным  входом  в  его убежище следят
четверо.
     Они вышли на улицу; священник семенил за ними, как послушная собачонка.
Он лишь сказал бодро, словно продолжал разговор:
     - Как много намело снега.
     Шагая  по  крутым  улицам, уже запорошенным  серебристым снежком, Энгус
закончил свой рассказ.  Когда  они  подошли  к изогнутой  полумесяцем улице,
застроенной   многоэтажными   домиками,   он   уже   успел   опросить  своих
наблюдателей. Продавец  каштанов - как до, так и после получения соверена  -
клялся всеми святыми,  что не спускал  глаз с двери,  но  никого  не  видел.
Полисмен высказался еще  определенней. Он заявил, что ему приходилось  иметь
дело  с разными жуликами - и в шелковых цилиндрах, и в грязных лохмотьях; он
стреляный воробей  и знает, что не  всякий подозрительный тип  подозрительно
выглядит; если бы кто-нибудь тут проходил, он заметил бы непременно: ведь он
глядел в оба,  но, видит Бог, никого здесь не было. А когда все трое подошли
к швейцару в золотых галунах, который все с той же улыбкой стоял у подъезда,
то услыхали самый решительный ответ.
     -  Мне дано право спросить  любого, что ему нужно в этом  доме, будь то
герцог   или  мусорщик,-  сказал  добродушный   великан,  сверкая   золотыми
галунами.- И клянусь, что с тех пор, как этот джентльмен ушел, спросить было
решительно некого.
     Тут скромнейший отец Браун,  который  стоял позади, застенчиво  потупив
взгляд, отважился спросить с кротостью:
     -  Стало быть, никто не проходил по этой лестнице с тех пор, как  пошел
снег? Он начал падать, когда все мы сидели у Фламбо.
     -  Никто не входил и  не  выходил, сэр,  будьте благонадежны,- уверенно
отвечал швейцар, сияя снисходительной улыбкой.
     -  В  таком  случае любопытно  бы знать:  а вот  это откуда?  - спросил
священник, глядя на землю тусклыми рыбьими глазами.
     Все проследили за его взглядом, и  Фламбо крепко  выругался, размахивая
руками,  как  истый  француз.  Видно было  совершенно  отчетливо:  по  самой
середине ступенек, охраняемых здоровенным швейцаром в золотых галунах, прямо
меж его важно расставленных ног, тянулись по белому  снегу  грязновато-серые
отпечатки следов.
     - Вот черт! - вырвалось у Энгуса.- Невидимка!
     Не  вымолвив  больше  ни  слова, он  повернулся и  припустил  вверх  по
ступенькам,  и  Фламбо  следом  за  ним;  а  отец  Браун  остался  внизу, на
заснеженной улице. Он стоял,  озираясь по  сторонам, как будто  ответ на его
вопрос уже не представлял для него решительно никакого интереса.
     Фламбо  хотел было сгоряча  высадить  дверь  могучим  свои  плечом,  но
шотландец Энгус с присущим  ему благоразумием  обшарил  стену  подле  двери,
нащупал потайную кнопку, и дверь медленно отворилась.
     Перед  ними  была,  казалось,  та  же  прихожая,  с  теми  же шеренгами
манекенов,  с  той  только разницей, что в  ней стало темнее,  хотя  кое-где
мерцали запоздалые блики  заката; некоторые из безголовых манекенов зачем-то
были сдвинуты с места и тускло  отсвечивали в сумерках.  В полумраке яркость
их красных и  золотых торсов  как-то скрадывалась,  и темноватые силуэты еще
более походили на человеческие.  А посреди них, на том  самом месте, где еще
недавно  валялся  исписанный  красными чернилами  клочок  бумаги,  виднелось
что-то очень похожее на красные чернила, пролитые из пузырька. Но то были не
чернила.
     Проявив  чисто  французское сочетание быстроты и  практичности,  Фламбо
произнес  одно  лишь  слово:  "Убийство!"   -  ворвался  в  квартиру  и   за
какие-нибудь пять  минут  обшарил все углы и чуланы. Но  если  у  него  была
надежда найти  труп,  он  ошибался.  Изидора Смайса в квартире  не было - ни
живого, ни мертвого. Перевернув все вверх дном, Энгус и Фламбо снова сошлись
вместе и ошалело уставились друг на друга, утирая пот.
     - Друг  мой,- сказал Фламбо, переходя от волнения на французский,- этот
убийца  не только сам невидимка,  он еще ухитрился превратить в  невидимку и
убитого.
     Энгус  оглядел  полутемную  переднюю,   заставленную  манекенами,  и  в
каком-то  кельтском уголке  его шотландской души шевельнулся  ужас.  Один из
огромных манекенов  стоял  прямо  над  кровавым  пятном,- быть  может, Смайс
подозвал  его  за  мгновение  до  того,  как упал  мертвым.  Железный  крюк,
торчавший из высокого плеча и заменявший руку, был слегка приподнят, и Энгус
вдруг  с ужасом  представил себе, как бедный Смайс погибает от  удара своего
собственного стального детища.  Бунт  вещей - машины убивают своего хозяина.
Но даже если так, куда они его дели?
     "Сожрали?" - мелькнула у  него кошмарная мысль, и  ему на секунду стало
дурно, когда он  подумал о растерзанных останках,  перемолотых и поглощенных
этими безголовыми механизмами.
     Нечеловеческим усилием Энгус заставил себя успокоиться.
     -  Ну  вот,-  обратился  он  к  Фламбо,- бедняга растаял,  как облачко,
осталась только красная лужа на полу. Это, право же, сверхъестественно.
     -  Остается  только   одно,-   сказал  Фламбо,-  естественно  это   или
сверхъестественно, а я должен пойти вниз и поговорить со своим другом.
     Они спустились по лестнице, миновали дворника с ведром, который еще раз
клятвенно заверил, что мимо него  не проходил ни один  незнакомец; швейцар у
подъезда и вертевшийся тут же лоточник еще раз побожились, что не спускали с
этого подъезда глаз. Но когда Энгус стал искать четвертого стража и не нашел
его, он спросил с некоторым беспокойством:
     - А где же полисмен?
     - Простите великодушно,- сказал отец Браун,- это моя вина. Только что я
попросил его спуститься вниз  по  улице  и  кое-что  выяснить:  мне пришла в
голову некая мысль.
     -  Ладно, только пускай  он скорей  возвращается,- резко сказал Энгус.-
Там, наверху, не  только убили,  но и бесследно уничтожили этого несчастного
человека.
     - Каким образом? - осведомился священник.
     - Достопочтимый отец,-  сказал Фламбо, помолчав  немного,-  провалиться
мне на месте, но  я убежден, что это скорей  по вашему  ведомству, нежели по
моему. Ни один друг или враг в этот дом не входил, а Смайс исчез, словно его
похитил  нечистый. И если тут обошлось без вмешательства  сверхъестественных
сил...
     Их  разговор был прерван  поразительным  событием: из-за  угла вынырнул
рослый полисмен в голубой форме. Он подбежал прямо к отцу Брауну.
     - Вы правы, сэр,- произнес он сдавленным  голосом.- Труп мистера Смайса
только что нашли в канале, возле дороги.
     Энгус спросил, в ужасе схватившись за голову:
     - Он что - побежал туда и утопился?
     - Готов поклясться, что он  не выходил из дома,- сказал полисмен,- и уж
во всяком случае он не утопился, а умер от удара ножом в сердце.
     - Но  ведь вы  стояли  здесь  и  за это время в дом никто не  входил? -
сурово спросил Фламбо.
     - Давайте спустимся к каналу,- предложил священник.
     Когда они дошли до поворота, он вдруг воскликнул:
     - Какую же я сделал  глупость! Совершенно позабыл задать полисмену один
важный вопрос. Любопытно знать: нашли они светло-коричневый мешок или нет?
     - Какой еще светло-коричневый мешок? - изумился Энгус.
     - Если окажется, что мешок  иного цвета, все придется начать  сызнова,-
сказал  отец Браун,-  но  если  мешок светло-коричневый... что ж, тогда делу
конец.
     -  Рад это слышать,- не скрывая иронии,  буркнул Энгус.-  А я-то думал,
дело еще и не начиналось.
     -  Вы должны рассказать  нам  все,- со странным ребяческим простодушием
произнес Фламбо.
     Невольно ускоряя шаги, они шли  вниз  по  длинной  дугообразной  улице.
Впереди быстро шагал отец Браун, храня гробовое молчание.
     Наконец он сказал с почти трогательной застенчивостью:
     - Боюсь, все это покажется вам слишком прозаическим. Мы всегда начинаем
с абстрактных умозаключений, а в этой истории можно исходить только из них.
     Вы,  наверно,  замечали,  что люди никогда  не отвечают  именно на  тот
вопрос, который им задают? Они отвечают на тот вопрос, который услышали  или
ожидают услышать.  Предположим,  одна  леди гостит  в  усадьбе  у  другой  и
спрашивает:  "Кто-нибудь сейчас живет здесь?"  На  это  хозяйка  никогда  не
ответит: "Да, конечно,- дворецкий, три лакея, горничная,- ну и  все  прочее,
хотя  горничная может хлопотать тут же в комнате,  а дворецкий  стоять за ее
креслом.  Она ответит: "Нет, никто",  имея  в  виду  тех,  кто  мог  бы  вас
интересовать. Зато если  врач  во время эпидемии  спросит  ее: "Кто живет  в
вашем  доме?"  -  она  не забудет  ни  дворецкого,  ни  горничную,  ни  всех
остальных.  Так  уж люди разговаривают: вам  никогда не ответят на вопрос по
существу,  даже  если отвечают  сущую  правду. Эти  четверо честнейших людей
утверждали,  что ни  один человек не входил в  дом; но они вовсе  не имели в
виду, что туда и в самом деле не входил ни один человек. Они  хотели сказать
-  ни один из тех, кто, по их мнению, мог бы вас заинтересовать. А между тем
человек и вошел в дом, и вышел, но они его не заметили.
     - Так что же он, невидимка? - спросил Энгус, приподняв рыжие брови.
     - Да, психологически он ухитрился стать невидимкой,- сказал отец Браун.
     Через несколько минут он продолжал все тем же бесстрастным тоном, будто
размышляя вслух:
     -  Разумеется,  вы  никогда не  заподозрите  такого человека,  пока  не
задумаетесь о нем всерьез. На это он  и рассчитывает.  Но меня натолкнули на
мысль о нем две-три мелкие подробности в рассказе мистера Энгуса. Во-первых,
Уэлкин  умел  без устали  ходить пешком.  А  во-вторых -  эта  длинная лента
гербовой бумага  на стекле витрины. Но самое главное - два обстоятельства, о
которых упоминала девушка,- невозможно  допустить,  чтобы в  них заключалась
правда.  Не  сердитесь,-   поспешно  добавил  он,  заметив,   что  шотландец
укоризненно  покачал головой,-  она-то была уверена, что говорит  правду. Но
никто не может  оставаться  на улице в одиночестве  за секунду  до получения
письма.  Никто не  может  оставаться  на улице  в полном  одиночестве, когда
начинает читать  только что  полученное  письмо. Кто-то, несомненно,  должен
стоять рядом, просто он психологически ухитрился стать невидимкой.
     - А почему кто-то непременно должен был стоять рядом? -спросил Энгус.
     - Так ведь не почтовый же голубь  принес ей это  письмo! - ответил отец
Браун.
     - Уж не хотите ли вы сказать,- решительно вмешался Фламбо,-  что Уэлкин
приносил девушке письма своего соперника?
     -  Да,-  сказал  священник,-  Уэлкин  приносил  девушке  письма  своего
соперника. Обязан был приносить.
     -  Ну,  с меня  довольно!  -  взорвался Фламбо.- Кто этот тип? Каков он
собой? Как одеваются эти психологические невидимки?
     - Он одет очень красиво, в красное и голубое с золотом,- быстро и точно
отвечал священник.- И в этом ярком, даже кричащем костюме он заявляется сюда
на глазах у четырех человек, хладнокровно убивает  Смайса и вновь выходит на
улицу, неся в руках труп...
     - Отец Браун! - вскричал  Энгус, остановившись  как  вкопанный.- Кто из
нас сошел с ума - вы или я?
     - Нет,  вы не  сошли  с ума,- сказал отец Браун.- Просто вы  не слишком
наблюдательны. Вы не заметили, например, такого человека, как этот.
     Он быстро сделал три шага вперед и положил руку  на плечо обыкновенного
почтальона, который прошмыгнул мимо них в тени деревьев.
     - Почему-то никто никогда не замечает почтальонов,-  задумчиво произнес
он.- А ведь их обуревают те же страсти, что и всех остальных  людей, а кроме
того,  они носят  почту  в  просторных  мешках,  где  легко  поместится труп
карлика.
     Вместо  того чтобы просто  обернуться,  почтальон отпрянул в  сторону и
налетел на садовую  изгородь. Это был  сухопарый светлобородый мужчина самой
заурядной наружности, но,  когда  он повернул к  ним  испуганное лицо,  всех
троих поразило его чудовищное косоглазие.
     Фламбо вернулся к своим саблям, пурпурным коврам и персидскому коту - у
него  были дела.  Джон  Тэрнбул Энгус вернулся в кондитерскую к  девушке,  с
которой этот  беспечный молодой человек ухитрился недурно  проводить время А
отец Браун  долгое часы бродил под звездами по заснеженным  крутым улицам  с
убийцей, но о чем они говорили -этого никто никогда не узнает.

ЧЕСТЬ ИЗРАЭЛЯ ГАУ

     Оливково-серебристые  сумерки сменялись  ненастной  тьмой,  когда  отец
Браун, укутавшись в серый шотландский плед, дошел до конца серой шотландской
долины  и  увидел причудливый замок. Обиталище графов  Гленгайл срезало край
лощины или ущелья, образуя тупик, похожий  на край света.  Как многие замки,
воплотившие вкус французов или шотландцев, он был увенчан зелеными крышами и
шпилями, напоминавшими англичанину об остроконечных колпаках ведьм; сосновые
же  леса  казались рядом  с  ним черными,  как  стаи воронов,  летавших  над
башнями. Однако не  только пейзаж  внушал ощущение призрачной,  словно  сон,
чертовщины,- это место и  впрямь  окутали  тучи гордыни,  безумия  и скорби,
которые душат знатных сынов Шотландии чаще, чем прочих людей. Ведь в крови у
шотландца двойная доза яда, называемого наследственностью,- он верит в  свою
родовитость, как аристократ, и в  предопределенность посмертной участи,  как
кальвинист.
     Священник с трудом вырвался на сутки из Глазго, где был по делу,  чтобы
повидать   друга   своего  Фламбо,   сыщика-любителя,   который   вместе   с
сыщиком-профессионалом расследовал в Гленгайле обстоятельства жизни и смерти
последнего  из владельцев замка.  Таинственным графом кончался род, сумевший
выделиться   отвагой,  жестокостью  и   сумасбродством  даже  среди  мрачной
шотландской знати XVI века. Никто  не  забрел дальше, чем Гленгайлы,  в  тот
лабиринт  честолюбия,  в  те анфилады  лжи,  которые  возвели вокруг  Марии,
королевы шотландцев.
     Причину и плод их стараний хорошо выражал стишок, сложенный в округе:
     Копит, копит смолоду
     Наш помещик золото.
     За  много  веков  в замке не было  ни  одного  достойного  графа. Когда
наступила викторианская эра, казалось,  что странности их  исчерпаны. Однако
последний в роду поддержал семейную традицию,  сделав единственное, что  ему
осталось: он исчез.  Не уехал, а именно  исчез, ибо,  судя  по  всему, был в
замке. Но хотя  имя значилось в церковных книгах и  в книге пэров, никто  на
свете не видел его самого.
     Если кто его  и видел, то лишь угрюмый слуга,  соединявший  обязанности
садовника  и кучера. Слуга  этот был таким  глухим, что деловые люди считали
его немым, а  люди вдумчивые  - слабоумным.  Бессловесный рыжий крестьянин с
упрямым подбородком и  ярко-черными глазами звался Израэлем Гау и, казалось,
жил один в  пустынном поместье. Но рвение, с  которым он копал  картошку,  и
точность,  с какою он скрывался в кухне, наводили на мысль  о  том,  что  он
служит хозяину. Если  нужны  были другие доказательства, всякий мог  считать
ими то,  что  на  все вопросы слуга  отвечал: "Нету дома". Однажды  в  замок
позвали мэра и пастора (Гленгайлы принадлежали к пресвитерианской церкви), и
те обнаружили,  что садовник, кучер  и  повар  стал еще и  душеприказчиком и
заколотил в гроб своего высокородного хозяина.
     Что было немедленно  вслед  за этим, никто  толком не  знал,  ибо никто
узнать не пытался,  пока  на север,  дня через два-три, не прибыл Фламбо.  К
этому  времени  тело графа Гленгайла (если  то было  его тело) покоилось  на
маленьком кладбище, у вершины холма.
     Когда  отец Браун  прошел сумрачным  садом  в  самую тень  замка,  тучи
сгустились   и   в  воздухе  пахло  грозой.   На   фоне   последней  полоски
золотисто-зеленого  неба  он  увидел черный  силуэт - человека в цилиндре, с
большой лопатой на  плече. Такое нелепое  сочетание напоминало о могильщике;
но отец Браун припомнил глухого слугу, копающего картошку, и не удивился. Он
неплохо знал шотландских крестьян; он  знал,  что по своей респектабельности
они способны надеть сюртук  и шляпу для официальных гостей; он знал,  что по
своей бережливости они  не  потеряют даром и  часа. Даже  то, как пристально
глядел  слуга  на  проходящего  священника,  прекрасно  увязывалось   с   их
недоверчивостью и обостренным чувством долга.
     Парадную дверь открыл сам Фламбо, рядом  с которым стоял высокий  седой
человек, инспектор Крэвен  из Скотланд-Ярда. В зале почти не было мебели, но
с темных холстов из-под темных париков насмешливо глядели бледные и коварные
Гленгайлы.
     Проследовав в комнаты, отец Браун увидел, что официальные лица сидят за
дубовым столом. Тот конец, где они трудились, был всплошную покрыт бумагами,
сигарами и  бутылками виски;  дальше, во всю  длину,  на  равном расстоянии,
красовались исключительно странные  предметы: кучка осколков, кучка какой-то
темной пыли, деревянная палка и что-то еще.
     - У  вас тут прямо геологический музей,- сказал  отец Бpayн, усаживаясь
на свое место.
     - Не столько геологический, сколько психологический,- отвечал Фламбо.
     - Ради Бога,- воскликнул сыщик,- не надо этих длинных слов!
     -  Вы  не  жалуете психологию? - удивился  Фламбо.-  Напрасно.  Она нам
понадобится.
     - Не совсем  понимаю,- сказал инспектор. - О лорде Гленгайле,- объяснил
француз,- мы знаем только одно: он был маньяк.
     Мимо окна, черным силуэтом на лиловых тучах, прошел человек с лопатой и
в цилиндре. Отец Браун рассеянно поглядел на него и сказал:
     - Конечно, он был со странностями, иначе он не похоронил бы себя заживо
и не велел бы похоронить так быстро после смерти. Однако почему вам кажется,
что он сумасшедший?
     - Послушайте, что нашел в этом доме мистер Крэвен,- ответил Фламбо.
     - Надо бы мне свечу,- сказал Крэвен.- Темнеет, трудно читать.
     -  А  свечек  вы не  нашли?  -  улыбнулся отец Браун.  Фламбо  серьезно
посмотрел на своего друга.
     - Как  ни странно,- сказал он,- здесь двадцать пять свечей  и ни одного
подсвечника.
     Темнело быстро, и быстро поднимался ветер. Священник встал и направился
вдоль стола туда, где лежали свечи.  Проходя, он наклонился к бурой пыли - и
сильно чихнул.
     - Да это нюхательный табак! - воскликнул он.
     Потом  он  взял свечу,  бережно зажег ее, вернулся  и вставил в бутылку
из-под  виски. Пламя  затрепетало на сквозняке,  как  флажок.  На много миль
кругом шумели черные сосны, словно море било о скалу замка.
     -  Читаю опись,- серьезно сказал Крэвен  и взял одну из бумаг.-  Поясню
вначале,  что  почти все комнаты были заброшены,  кто-то жил  только в двух.
Обитатель этот,  несомненно, не слуга по фамилии  Гау. В  этих  комнатах  мы
нашли странные веши, а именно:
     1. Довольно  много драгоценных камней,  главным образом -  бриллиантов,
без  какой бы  то  ни  было  оправы.  Неудивительно, что  у Гленгайлов  были
драгоценности; но камни обычно оправляют в золото или серебро.  В этой семье
их, по-видимому, носили в карманах, как мелочь.
     2. Много нюхательного  табака - не в табакерках и даже не в мешочках, а
прямо на столе, на рояле и на буфете, словно хозяину было лень сунуть руку в
карман или поднять крышку.
     3.   Маленькие  кучки  железных  пружинок  и  колесиков,  словно  здесь
разобрали несколько механических игрушек.
     4. Восковые  свечи, которые приходится вставлять в  бутылки, потому что
вставлять их не во что.
     Прошу вас, обратите внимание на то, что ничего подобного мы не ожидали.
Основная загадка была нам известна.  Мы знали,  что с покойным графом не все
ладно, и  явились, чтобы  установить, жил ли  он здесь,  и  умер ли,  и  как
связано со всем этим рыжее пугало, похоронившее его. Предположим самое дикое
и театральное.  Быть может, слуга  убил его,  или он вообще жив, или слуга -
это  он, а настоящий Гау - в  могиле. Вообразим любой наворот событий в духе
Уилки  Коллинза,  и мы  все  равно  не сможем  объяснить, почему свечи - без
подсвечников и  почему