есу родилась елочка", в другом - "Мы рождены, чтоб сказку сделать былью".
     Мы с  Наташей моментально потеряли друг дружку.  Я  постояла в очереди,
съехала разок  по  гладкому кожаному скату.  Но  вокруг толпились незнакомые
ребята,  подсаживали друг  друга,  хохотали.  Больше  съезжать  с  горки  не
хотелось. На карусель я не попала - слишком много желающих.
     - В круг!  Становитесь в круг!  - закричали взрослые нарядные женщины в
разноцветных бумажных шапочках и венках,  и начали сцеплять ребят за руки. -
Малышей в средний круг, старших в дальний! Беритесь за руки! Ну, беритесь!
     И  завертелось несколько огромных хороводов,  один вокруг другого.  А в
середине клоун  играл  на  баяне  и  две  нарядные тетеньки показывали,  как
правильно плясать.  В  нашем  круге  напротив я  разглядела Наташу  и  очень
обрадовалась. Наташа тоже увидела меня и обрадовалась. Но хоровод кружился и
мы никак не могли подойти друг к дружке.
     - Подарки дают!  Подарки!  -  закричали мальчишки, когда клоун перестал
играть на баяне и хороводы остановились. Все побежали за подарками.
     По  всему залу Деды Морозы,  все как один в  красных шубах до  полу,  с
длиннющими белоснежными бородами,  и  Снегурочки в  белых шапочках и голубых
шубках, посыпанные с головы до ног снежинками, доставали из большущих мешков
подарки.   Когда  Снегурочка  наклонялась  к  мешкам,  снежинки  сверкали  и
вспыхивали.  В  мешках были смешные медведи и  куклы.  Голова мишкина,  лапы
мишкины,  а  туловище,  будто круглый мешок,  клетчатый или в  горошек,  или
просто синий и желтый. И в нем - гостинцы: яблоки, мандарины, конфеты, много
всего. И тебе хватит и домой отнесешь, угостишь кого хочешь.
     На  кукол я  и  не  смотрела.  У  нас  дома целых три и  еще три слегка
поломанных.  А вот мишек ни одного.  И давным-давно хотелось мишку как раз с
такой мордочкой.  Я твердо решила взять у Деда Мороза мишку. Мишки, конечно,
должны быть у  Дедов Морозов,  а  куклы -  у  Снегурочек.  Но  при подробном
рассмотрении оказалось,  что  во  всех мешках есть и  то  и  другое.  Просто
мальчикам давали мишек,  а девочкам -  куклы.  Но некоторые девочки все-таки
держали  в  руках  мишек,  а  некоторые мальчики,  постарше,  просили кукол.
Наверное, для маленьких сестер.
     Возле каждого Деда Мороза и  каждой Снегурочки подпрыгивала,  шептала и
ойкала небольшая очередь:  "Ой,  до чего хорошенький!  С  хвостиком!",  "Ой,
какая миленькая!  В  чепчике!",  "А в  моем медведе мандаринов больше!",  "И
вовсе не больше.  У  всех поровну.  Балда!" Очередь совсем маленькая,  мешок
большой, и все равно страшновато: вдруг не хватит.
     Протягиваю билет и прошу мишку.  Дед Мороз высоченный, его белая борода
уходит ввысь, лицо почти такое же красное, как шуба. Наверное, ему у нас тут
жарко.  Большой  варежкой  он  отрывает от  моего  билета  слово  "ПОДАРОК".
Опускает варежку в  мешок,  и  у меня в руках кукла.  Я отдаю ее Деду Морозу
обратно.  Пусть заберет ее и даст мишку,  мне мишка нужен.  Мешок выше меня.
Варежка Деда Мороза отрывает конец другого билета,  а куклу не берет. Ребята
отталкивают меня  от  мешка,  тянут свои билеты Деду Морозу.  Топот.  Крики.
Музыка. Свет уже не такой яркий.
     Первое,  что вижу,  когда поднимаю голову, - в нескольких шагах от меня
растерянная Наташа, а в глазах отчаянье, в руках кукла в клетчатом платьице.
Я-то знала, что в куклы Наташа давно не играет, не любит их.
     Кружится полупустая карусель.  На  горке почти никого нет.  И  мы молча
идем к большим стеклянным дверям, спускаемся по белой лестнице.
     - Ну,  понравилось?  Хорошо было? - спрашивает Матрешенька, убирая наши
туфли в сумку и помогая завязывать шарфы.  - Маленькие еще, устали, взрослый
и тот устанет от темна до темна.
     На улице черная ночь.  Блестят рельсы.  Подлетают трамваи,  сверкающие,
как елки. Все бросаются к вагонам, и трамвай с грохотом пропадает в темноте.
Трамвай за трамваем.  Кончился рабочий день.  Люди торопятся домой.  Высокие
молодые рабочие бросили в  снег  папиросы,  перестали разговаривать о  своем
заводе,  сказали: "И долго тут бабка мерзнуть будет с ребятами? До утра, что
ли?" И когда подошел трамвай,  загородили нас,  подсадили в вагон,  и вот мы
мчимся,  а  трамвай подпрыгивает и  тарахтит,  только не так,  как утром,  а
тяжело и глухо.
     В вагон мы не пролезли, остались на площадке. Наташу притиснули к одной
стенке,  Матрешеньку -  к  другой,  а  меня  -  к  большой  железной  палке,
упиравшейся в потолок вагона.  Тогда во всех вагонах были такие палки. И вот
об нее-то я  и  стала стукать свой несчастный подарок.  Трясся и подпрыгивал
трамвай.  Менялись вокруг руки,  спины и хлястики. А я все стукала и стукала
свою куклу мордочкой о железную палку.
     На  одной  остановке вылезло  сразу  много  народа.  На  площадке стало
свободнее  и   светлее.   Я  посмотрела  на  ненавистную  куклу.   Маленькая
замурзанная  рожица,   на  носу  розовый  лоскуток,  будто  сорванная  кожа.
Серьезные и печальные глаза смотрят прямо на меня. И тогда я уткнулась лицом
в ее синее, в цветочек, платье и поливала его слезами всю оставшуюся дорогу.
От  остановки я  несла ее  в  теплых варежках,  дышала на нее,  чтобы она не
озябла,  а  дома положила на кровать под одеяло.  И с тех пор это была самая
любимая моя кукла,  даже не  кукла,  а  подруга.  Вечером я  рассказывала ей
сказки, а днем брала в самые лучшие игры.


        "МЫ С МАМОЙ ШЛИ ЗА ПОВОЗКОЙ"

     Мы с  мамой шли за повозкой,  где лежали наши вещи,  крепко привязанные
толстыми веревками.  Мы  прошли наш  двор,  чужой  двор  и  вышли на  улицу.
Огромные колеса  повозки  катились по  булыжникам.  Чужой  дяденька в  серой
рубахе,  серых брюках, в стоптанных башмаках, согнувшись, толкал повозку. Мы
бежим,  стараясь не отстать от мамы. В одной руке мама несет лампу, в другой
- бидон с  молоком.  Я  держусь за бидон,  Наташа -  за лампу (перед этим мы
поспорили, кому за что держаться, за лампу держаться интереснее).
     Мы идем на вокзал, чтобы сесть там на электричку и ехать на дачу.
     Навстречу  по  тротуару  шагает  высокий  загорелый  молодой  дяденька.
Воротник белой рубашки распахнут, коричневая шея, добрые синие глаза, волосы
развеваются на ветру.  Поравнялся с  нами,  повернул к нам голову и процедил
сквозь стиснутые зубы:
     - У, эксплуататоры проклятые!
     И тут мама останавливается и начинает говорить.  Она говорит, что мы не
виноваты, что у нас в стране нет машин, ни грузовых, ни легковых, что еще не
успели их  построить,  потому что надо сначала построить заводы,  на которых
строят эти машины,  а  в  стране были и  разруха,  и  голод,  и сначала надо
заводы,  которые построили бы тракторы,  а то опять может быть голод.  И что
была война,  и заводы -  в развалинах,  и фабрики - тоже, и станки сломаны и
устарели...
     Мама говорила,  а молодой дяденька смотрел на нее,  на Наташу, потом на
меня,  и опять -  на маму,  и вдруг шея у него стала красной-красной,  потом
лицо  тоже  красным,  потом  -  уши.  Он  спросил совершенно другим голосом:
"Помочь?"
     Мама покачала головой и  мы скорее побежали догонять повозку с  вещами,
которую серый дяденька увез далеко-далеко.


        "НА КРЫЛЬЦЕ"

     Вечер.  Я сижу на крыльце,  вытянув ноги.  Вниз уходят ступени крыльца,
спускаются на  дорожку.  Дорожка  исчезает в  полутьме.  Сине-зеленый сумрак
колышется,  окружает крыльцо.  Там что-то  движется,  шуршит,  покачивается,
поскрипывает. Иногда плыла птица, огромная, темная.
     Сижу,  прижавшись к перилам,  вытянув ноги.  Сине-зеленые сосны гудят и
качаются,  и  я  качаюсь и  лечу  вместе с  ними.  А  рядом теплые спокойные
бревенчатые стены, и милые знакомые голоса из-за двери.
     Дверь распахивается,  в  светлом пятне вижу Наташу с  большущей зеленой
кружкой в руке. Оглядывается, щурится, ищет меня. Наконец видит меня у перил
на крыльце, за дверью. Закрывает дверь, подходит, наклоняется:
     - Киселя хочешь?
     - Хочу.
     Наташа подносит к моему рту зеленую кружку и наклоняет ее. Кисель очень
вкусный,  кисленький.  Наташа наклоняет,  наклоняет кружку, чтоб мне удобнее
было пить.  Кисель,  который не попадает мне в рот, растекается по платью. Я
вся в красном киселе.  Опять открывается дверь. Крик ужаса. Взрослые ведь не
знают, что это только кисель.
     Нам с  сестрой года по  два,  а  то и  меньше.  Может быть,  это первое
воспоминание в жизни.


        "ДАЧА"

     Приехали на дачу.  Вот радость! Окон нет - еще не вставлены. Дверей нет
- не  навешаны.  И  лестницы на  террасу нет -  не построена.  Вместо окон и
дверей темные ровные дыры прямо в дом,  и нет ступеней.  Мы не понимаем, что
тут плохого.
     Как хорошо бежать по  широкой доске с  дорожки на террасу!  Так хорошо,
что  вместо  тяжелой  двери,  которая  больно  прищемляет пальцы,  на  ветру
треплется одеяло!  Не понимаем,  почему сердятся взрослые! Папа не сердится.
Он  весело насвистывает и  строгает на  большом верстаке у  крыльца.  Тут  и
длинные доски, и короткие чурбанчики, и стружки, стружки... В стружках можно
прыгать, кувыркаться, папа разрешает.
     Хорошо скатываться по доске с террасы на дорожку.  Как с горки!  Если б
только не занозы, вынимать их так долго!
     Мама расстроена:  а  что если будет дождь?  И  все упадут,  когда будут
бежать на террасу по этой доске?  Папа прибивает поперечные планки. Кататься
с этой горки уже нельзя. Зато можно играть в поезд, будто это шпалы. Мы и на
дорожке рисуем шпалы.
     До чего же хороший новый дом!  Весь пахнет смолой.  Ходим,  нюхаем дом,
прилипаем к  стенам.  Смола золотая,  прозрачная,  похожа на мед и оставляет
черные пятна. Обидно!
     А ночью в окно светят звезды. Огромные! Окна сначала темно-синие, потом
темные просто, и звезды, которые горят ярче и ярче.


        "МАСКАРАД"

     Мы очень любим наряжаться.  Все равно во что.  Нарядишься, и никто тебя
не узнает,  даже Матреша.  О посторонних и говорить нечего.  Нас с Наташей и
так  путали,  а  когда  нарядимся,  никто не  узнает.  Нюра,  правда,  сразу
узнавала.  Нарядим Аллочку, например, котенком, хвостик сзади привешен, бант
на шее,  волосы причешем, будто это кошачьи уши, прибежим в кухню: угадайте,
кто это?
     Матрешенька  сразу,  едва  взглянув  на  Аллочку  и  продолжая  чистить
картошку, высказывала предположение:
     - Котенок, что ли, соседский прибежал? У нас кошек нету...
     А потом и Нюра начала узнавать, а вернее не узнавать. Например, в кухню
прибегает собака. Нюра, не переставая чистить самовар или кастрюлю, увидит в
дверях кухни Аллочку на  четвереньках,  которая тявкала по  нашей подсказке,
поглядит на нее и скажет не своим, тоненьким голоском:
     - Жучка, что ли, или Шарик со двора прибежал? Собак-то вроде у нас нет.
Но руки, руки вымой!
     Воодушевленные столь  блестящими успехами,  мы  решили  расширить арену
своей творческой деятельности и  сделать зрителями не больше не меньше,  как
жителей всего поселка.
     В  этом  ответственном предприятии нам  решили  оказать помощь  старшая
сестра с товарищами.  Потом они убежали заниматься гораздо более важными для
себя  делами:  играть в  волейбол и  кататься на  велосипеде.  Зато  на  нас
оказались надеты их сарафаны и они даже помогли снять занавески с окон - для
королевского наряда.
     Аллочку мы  давно предложили нарядить Мальвиной.  Мальвина вышла как на
картинке.  Не  хватало голубых волос,  но  как ни красили волосы,  они так и
остались каштановыми локонами. А во всем остальном вылитая Мальвина: и губки
бантиком, и глаза в пол-лица, и пушистое платье, и бант.
     Меня нарядили цыганкой - все платья из чемодана пошли в дело. Бретельки
Светланиного сарафана завязали как пояс,  потом ее  платье надели нормально,
потом -  мой  сарафан,  бретельки у  пояса,  потом наши  с  Наташей платья -
нормально,  сверху  -  Аллочкин  сарафан  и  наконец  -  платок,  большущий,
цветастый, из Нюриного гардероба. Но она не ругалась, сказала, что все равно
бы дала, если бы мы попросили, - что ей, жалко?
     Наташу  нарядили  королевой.  Платье  из  занавески получилось до  того
королевским, - все захотели так нарядиться.
     Ленька и  так похож на пирата,  а когда ему завязали один глаз,  Ленька
только и  знает,  что глядит на  нас этим глазом из-под косынки и  улыбается
большим ртом.  Ленька по возрасту старше нас и  младше нашей старшей сестры.
Он всегда бы играл с  нами,  если бы взрослые или старшие ребята не дразнили
время от времени:  "Опять с  малышами связался?".  "Ну и что",  -  огрызался
Ленька,  но  на  некоторое время  принимался со  старшими ребятами играть  в
волейбол или  кататься на  велосипеде,  тоскующими глазами провожая нас.  Мы
любили его,  потому что он  никогда не  мешал в  играх,  сразу все понимал и
принимал игру такой,  какой она есть. Очень коричневый, как индеец, он похож
на пирата больше, чем все настоящие пираты.
     Братья с  Мелиховской дачи  восхищаются,  тоже хотят быть пиратами,  мы
уговариваем их, приносим всякие одеяния. Ребят с Мелиховской дачи хватало на
всех:  двое-трое - Светланины, двое-трое то с нами, то переходят к Светлане.
Сколько их было,  никто не знал точно.  И сестра моложе Аллочки, поэтому или
тоже с нами, или оставалась дома.
     Все пошло в дело.  Вывернуты чемоданы, ворох платьев, рубашек и платков
по кроватям. Матрешенька заглянула в комнату, вздохнула и ушла.
     Скоро все ребята, человек пятнадцать - двадцать, были в костюмах, кто в
каких.  Что делать дальше, никто не знал. Опыта в маскарадных делах не было.
Возле нашей террасы, чуть выше флоксов, бегает кто-то черненький, тоненький,
очень красивый,  не поймешь кто.  Думали,  чертик. Повернулся к нам спиной -
хвоста нет, зато есть крылышки в горошек. Татка, наряженная бабочкой!
     Прибежали на Мелиховскую дачу.  Вот радость!  Все взрослые собрались на
крыльце,  пробовали отгадать кто -  кто и принесли картошки жареной огромную
сковороду.  "Ряженых надо угощать!"  -  сказал их дедушка.  И  на террасе мы
съели картошку.  Аллочке как  самой маленькой дали  конфету -  на  других не
хватило. И мы побежали дальше, помогая бежать Аллочке.
     На Таткиной даче тоже полный успех.  Ольга Георгиевна решительно никого
не  узнавала,  а  Жора,  старший брат Таты,  оторвался от  книги и  серьезно
посмотрел на нас огромными темными глазами.
     Побежали дальше.  Незнакомая девочка Соня  (она  жила  на  другом конце
поселка,  была старше нас,  и знакомиться с нами ей было совершенно незачем)
несколько раз объехала вокруг нас на своем велосипеде.  Он у нее как лошадь.
Гордая амазонка,  она сидела верхом,  вполоборота.  Поправила челку, уехала,
вернулась с  двумя  велосипедистами.  Три  велосипедиста сопровождали нас  в
молчаливом эскорте.
     Пробегая  между  дачами,  увидели  двух  молодых  нарядных женщин.  Они
качались в  гамаках,  рядом  с  каждой в  гамаке сидел  ребенок,  у  одной -
мальчик, у другой - девочка, наши ровесники. Дамы тоже увидели нас.
     - Что  же  это  ваши  родители не  сообщили о  карнавале?  Мы  бы  тоже
приготовили своим ребятам костюмы! - протянула одна дачница.
     Тут Аллочка споткнулась, упала и заплакала. Маленькая еще была!
     - Вон ребенок плачет,  -  зевнула другая.  -  Не стоит связываться. Кто
знает, какие дети. Может, заразные.


        "С ВАМИ БУДУ ЖИТЬ!"

     После обеда мы  сидели на  чьем-то заборе по дороге к  станции и  ждали
папу или маму,  кто приедет.  Забор был очень высокий, сидеть на нем удобно,
страшно и  спокойно.  Удобно потому,  что  видна вся  дорога и  наверняка не
пропустишь никого,  даже не очень знакомого, разглядишь и узнаешь. Страшно -
еще  бы!  -  с  такой высоты люди  кажутся по  росту если не  воробьями,  то
воронами.  А спокойно потому, что нам давно ясно: на даче никто не живет, из
темных глубин сада не покажется кто-то сердитый, не крикнет на тебя сердитым
голосом и не прогонит. Это блаженство, когда в тылу спокойно!
     Сидим мы на заборе -  все,  к  кому должны приехать,  и к кому никто не
приедет,  и ждем,  встречаем, нам и в голову не приходит, что ждать можно, а
встречать еще  слишком  рано.  Обычно  на  дороге  видимо-невидимо тетенек и
дяденек,  нагруженных сумками, пакетами, а в этот час - пустая желтая дорога
и неподвижный жаркий воздух стоит над ней.  Мы в тени огромных елей слушаем,
как гудят электрички на станции.
     - Наверное, сегодня такой день, что никто не приедет, - решаем мы.
     И  видим  на  дороге  Светлану,  нашу  старшую сестру.  Не  одну,  а  с
велосипедом.  Дома у нас велосипеда не было,  это точно. Поэтому мы не сразу
верим, что это Светлана, и ждем. Вот она рядом. Конечно, Светлана! Вид у нее
хмурый и независимый,  а огромный велосипед весь увешан свертками.  Мы все в
восторге сваливаемся на дорогу.  Светлану это ничуть не удивляет. Она быстро
стаскивает с велосипеда свертки - а они привязаны везде, даже на седле, сует
их  нам,  сажает всех на велосипед,  двоих на раму,  двоих на седло.  Ленька
устраивается на ободе переднего колеса.  Сама едет - величественная и хмурая
- стоя.
     Светлане уже одиннадцать лет,  у  нее свои товарищи,  с  нами и  нашими
друзьями она дружит, если нет кого-нибудь постарше. Мы все ее очень уважаем,
гордимся ею, побаиваемся и пугаем ею своих врагов.
     - С вами буду жить! - хмуро сообщает Светлана Матрешеньке, когда мы все
торжественно прибываем домой. - Из города все ребята давным-давно уехали.
     - И ты бы давно сюда приезжала, - улыбаясь, говорит Матрешенька.
     Светлана, не глядя ни на кого, высокомерно произносит:
     - Там  я  продукты  привезла.  Отец  сегодня  не  приедет.  И  мать.  -
Отвязывает от  велосипеда сумку,  набитую книгами,  и,  насвистывая,  идет к
гамаку читать.
     Мы вместе с Матрешенькой снимаем с велосипеда сумки, отвязываем свертки
и пакеты, несем на кухню, в погреб.
     - Эй, вы! - слышим, возвращаясь. - Чистите велосипед! Он пыльный.


        "МАЛЬЧИШКА ЗА ЗАБОРОМ"

     Мы его не видели, но давно знали, что там живет мальчик, которого зовут
Лева, потому что его мама громко кричала утром с террасы:
     - Лева, иди завтракать!
     Днем звала обедать, вечером ужинать, а в промежутках кричала:
     - Сыночка!  Иди купаться,  вода согрелась!  Левочка, ты опять кашляешь,
иди,  обуй теплые носочки!  Левушка, вот твой носовой платок! Лева, ты опять
не  скушал супа!  Лева,  ешь  яичницу!  Лева,  вот блинчики!  Лева,  уйди от
сквозняка! Левушка, обуй галоши, вчера был дождь!
     Мы  бегали,   играли  в  прятки  и  в  мяч,   в  казаки-разбойники,   в
дочки-матери,  в штандер и в чижик,  а Леву не видели. Было интересно, какой
он, Лева. Мы долго прожили на даче, прежде чем увидели его. А когда увидели,
сразу догадались, почему прежде не смогли разглядеть, такой он был маленький
и худенький.
     Мама стояла на  стеклянной террасе,  очень большая и  очень толстая.  И
говорила басом.  Лева стоял перед ней,  переминаясь с  ноги на ногу,  и тоже
что-то говорил,  но тихо,  будто просто так открывал и закрывал рот.  Ноги у
него были как спичечки,  а трусы большие, черные. Потом они пошли с мамой по
тропинке к  забору,  флоксы совсем загородили Леву,  даже белой панамочки не
стало видно. Мама из-за флоксов была видна очень хорошо.
     С  тех пор мы  часто видели Леву,  просто научились различать его среди
цветов и кустов.  Он был невысокий и очень худенький,  а по возрасту, может,
даже постарше, чем мы. Нам было жалко Леву.
     - Наверное,  он  больной.  Туберкулезный даже!  -  поделились мы своими
мыслями за столом,  когда Матрешенька кормила нас оладушками с молоком. (Что
такое туберкулез, мы знали. У Аллочки папа как раз болел туберкулезом.)
     - Здоровый мальчишка.  Носятся с  ним,  как с писаной торбой,  -  хмуро
сказала Матрешенька.
     - С  чем  носятся?  -  заинтересовались мы,  но  Матрешенька  не  стала
продолжать этот разговор.
     Как-то  мы  играли в  путешествие.