Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
26 -
27 -
28 -
29 -
30 -
31 -
окно и бросила ключ от конторы
садовника в яму с компостом, потом снова закрыла окно, налила в чашку чай
и молоко, села и придвинула к себе телефонный аппарат.
- Итак, начнем! - тихо сказала она, пытаясь левой рукой унять дрожь в
правой руке, протянутой к телефонной трубке.
- Начнем! - повторила она. - Спрятав в сумочке смерть, я готова
вернуться к жизни. Никто так и не догадался, что одно прикосновение к
холодному металлу излечит меня; они слишком буквально понимали мои слова
про ружье, мне вовсе не нужно ружье, достаточно пистолета, начнем,
начнем... Скажите мне, который час? Начнем. Бархатный голос в трубке,
скажи мне, остался ли ты таким же и можно ли тебя услышать, набрав тот же
номер?
Левой рукой она сняла трубку и услышала гудки телефонной станции.
Стоило Хупертсу нажать кнопку, соединив меня с городом, как время, мир,
действительность, немецкое будущее оказались тут как тут; я сгораю от
любопытства, как все это будет выглядеть в тот момент, когда я выйду из
заколдованного замка.
Правой рукой она набрала номер - три единицы - и услышала бархатный
голос, который произнес:
- Первый сигнал будет дан ровно в семнадцать часов пятьдесят восемь
минут и тридцать секунд по местному времени. - Напряженная тишина, сигнал,
и тот же бархатный голос сказал: - Семнадцать часов пятьдесят восемь минут
и сорок секунд. - Время набегало, заливая смертельной бледностью ее лицо,
а голос продолжал вещать: - Семнадцать часов пятьдесят девять минут и
десять секунд... и двадцать секунд... и тридцать секунд... и сорок
секунд... и пятьдесят секунд. - Снова раздался резкий сигнал, и бархатный
голос проговорил: - Восемнадцать часов, шестого сентября тысяча девятьсот
пятьдесят восьмого года.
...Генриху исполнилось бы сорок восемь лет, Иоганне сорок девять, а
Отто сорок один; Йозефу сейчас двадцать два года, Рут девятнадцать...
Голос в трубке продолжал говорить:
- Восемнадцать часов одна минута...
Осторожно! Иначе я действительно сойду с ума, игра пойдет всерьез, я
вновь вернусь к сегодняшнему дню, на этот раз навеки, я не сумею найти,
лазейку, буду тщетно бегать вокруг высоких стен в поисках выхода; время
предъявляет мне свою визитную карточку, словно вызов на дуэль, но его
нельзя принять. Сейчас шестое сентября тысяча девятьсот пятьдесят восьмого
года, восемнадцать часов одна минута и сорок секунд; кулак возмездия
разбил мне зеркальце, у меня осталось всего лишь два осколка, в них я
увидела свое лицо, покрытое смертельной бледностью; да, я слышала, как
несколько часов подряд грохотали взрывы, слышала, как люди возмущенно
шептали: "Они взорвали наше аббатство"; эту страшную новость, которую я не
нахожу такой уж страшной, передавали из уст в уста сторожа и привратники,
садовники и булочники.
"Сектор обстрела"... Красный шрам на переносице... синие глаза... кто
же это был? Неужели он? Кто он? Я бы взорвала все аббатства на свете, если
бы мне удалось вернуть Генриха или воскресить из мертвых Иоганну, Ферди,
кельнера по фамилии Гроль и Эдит или хотя бы понять, кем был Отто? Он
погиб под Киевом; это звучит глупо, хотя и отдает историей; хватит играть
в жмурки, старик, я не стану больше завязывать тебе глаза; сегодня тебе
стукнет восемьдесят, а мне уже семьдесят один; на расстоянии
десяти-двенадцати метров не так трудно попасть в цель; недели и дни, часы
и минуты, хлыньте на меня. Сколько сейчас секунд?
- Восемнадцать часов две минуты и двадцать секунд...
Я покидаю свой бумажный кораблик, чтобы броситься в открытый океан; как
я бледна, переживу ли я все это?
- Восемнадцать часов две минуты и тридцать секунд...
Эти слова подгоняют меня; начнем, мне надо спешить, я не хочу больше
терять ни секунды, скорее.
- Барышня, барышня, почему вы мне не отвечаете? Барышня, барышня... я
хочу заказать такси, немедленно, очень спешно, помогите же мне. - Ах да,
ведь магнитофонная лента не отвечает, это мне следовало бы помнить; надо
повесить трубку, снова снять ее и набрать номер: один-один-два. Неужели
такси заказывают по тому же номеру, что и прежде?
- В денклингенском кинотеатре вы увидите, - произнес бархатный голос, -
также отечественный фильм "Братья с хутора на болоте", начало сеансов в
восемнадцать часов и в двадцать часов пятнадцать минут... в додрингенском
кинотеатре идет боевик "Любовь способна на все".
Тише, тише, моя утлая лодочка погибла, но я умею плавать, я научилась
плавать в Блюхербаде в тысяча девятьсот пятом году, у меня был тогда
черный купальный костюм с оборками и юбочкой, мы прыгали головой вниз с
трамплина высотой в метр; надо взять себя в руки и перевести дух, ведь я
умею плавать... интересно, что сообщат мне, когда я наберу один-один-три,
а ну, бархатный голос, ответь.
- ...Если вечером к вам придут гости, вы можете предложить им, следуя
нашим советам, вкусный и в то же время недорогой ужин: на первое подайте
тартинки, запеченные с сыром и ветчиной, на второе горошек со сметаной и к
нему мягкий картофельный пудинг, потом шницель, прямо с гриля...
- Барышня, барышня!.. - Да, я знаю, магнитофонные ленты не отвечают.
- ...и ваши гости скажут, что вы прекрасная хозяйка.
Сейчас я нажму на рычаг и наберу один-один-четыре... Снова слышится
бархатный голос:
- ...итак, вы уложили все необходимое для ночевки в кемпинге и
приготовили себе еду для пикника; если вы решили поставить машину на
крутом склоне, не забудьте о ручном тормозе. Желаем вам приятного
воскресенья в кругу семьи.
У меня ничего не выйдет, слишком много мне придется наверстывать; мое
лицо становится все бледнее и бледнее; когда-то оно окаменело, а теперь
размякло, и по нему текут слезы. Предательское время, словно комок лжи,
застряло во мне; зеркальце, зеркальце, осколок зеркальца, ответь, неужто
мои волосы и впрямь поседели в камере пыток, где отовсюду раздаются
бархатные голоса; я набираю один-один-пять, и заспанный голос отвечает
мне:
- Телефонный узел Денклинген.
- Вы меня слышите, барышня? Вы меня слышите?
- Да, слышу.
Я громко смеюсь.
- Мне надо срочно связаться с конторой архитектора Фемеля, Модестгассе,
семь, или Модестгассе, восемь, оба номера можно разыскать под фамилией
Фемель, душенька. Вы не обидитесь, если я буду называть вас "душенька"?..
- Да нет, конечно, нет, сударыня.
- Я очень тороплюсь.
Послышался шелест переворачиваемых страниц.
- Я нашла телефон господина Генриха Фемеля и телефон господина доктора
Роберта Фемеля. С кем бы вы хотели поговорить, сударыня?
- С Генрихом Фемелем.
- Хорошо, не вешайте трубку.
Неужели телефон по-прежнему стоит у него на подоконнике, так что,
разговаривая, он выглядывает на улицу и видит дом по Модестгассе, восемь,
где его дети играли когда-то в садике на крыше, и лавку Греца, где у
дверей всегда висела кабанья туша? Неужели там действительно раздался
сейчас телефонный звонок?
Гудки доносились откуда-то очень издалека, и ей казалось, что паузы
между ними длятся вечность.
- К сожалению, сударыня, никто не подходит к телефону.
- Тогда, пожалуйста, соедините меня с другим номером.
- Хорошо, сударыня.
Напрасно, все напрасно. Номер не отвечает.
- В таком случае вызовите мне, пожалуйста, такси, душенька, хорошо?
- С удовольствием. Куда?
- В денклингенскую лечебницу.
- Сейчас, сударыня.
- Да, Хупертс, можете унести чай, хлеб и закуску. И, пожалуйста,
оставьте меня одну; когда такси въедет в аллею, я сама его увижу; нет,
спасибо, мне больше ничего не надо. Вы ведь не магнитофонная лента,
правда? Ах, я вовсе не хотела вас обидеть, я просто пошутила... Спасибо...
Ей было холодно; казалось, ее лицо съеживается и становится все меньше
и меньше; она увидела в оконном стекле это усталое старушечье лицо,
изборожденное морщинами. Не надо плакать; неужели время действительно
вплело серебряные нити в мои черные волосы? Я умею плавать, но я не
предполагала, что вода такая холодная; бархатные голоса терзают меня,
возвращая к действительности; я стала старушкой с белой головой; мой гнев
хотят обратить в мудрость, мечты о мести - в жажду всепрощения; они
собираются засахарить мою ненависть, перемешав ее с мудростью, но мои
старые пальцы крепко вцепились в сумочку; в ней золото, которое я принесу
с собой из заколдованного замка, в ней выкуп за меня.
Любимый, забери меня отсюда, я возвращаюсь домой. Там я превращусь в
седую и добрую старушку, снова буду тебе женой, снова стану хорошей
матерью и заботливой бабушкой, которую можно расхваливать всем друзьям...
"Да, наша бабушка долгие годы была больна, но теперь выздоровела и даже
принесла с собой целую сумку золота..."
Что мы закажем сегодня вечером в кафе "Кронер"? Тартинки, запеченные с
сыром и ветчиной, горошек со сметаной и шницель... будем ли мы кричать
"Осанна невесте Давидовой, она вернулась домой из заколдованного замка"? Я
знаю, этот матереубийца Грец принесет нам свои поздравления, голос крови
так и не заговорил в нем, не заговорил он и в Отто; я выстрелю, когда
учитель гимнастики будет ехать мимо нашего дома верхом на белой лошади. От
беседки до улицы не больше десяти метров, по диагонали будет метров
тринадцать; я попрошу Роберта, чтобы он вычислил все точно; во всяком
случае, попасть в цель будет нетрудно; мне объяснил все это "Сектор
обстрела"; такие вещи наш седой служка должен знать; завтра утром он
вступит в свою новую должность, сумеет ли он запомнить, что надо
произносить не "utilatem", a "utilitatem"? Красный шрам на переносице...
Значит, он все же стал капитаном? Как долго длилась война; каждый раз,
когда в аббатстве раздавался очередной взрыв, стекла начинали дребезжать,
а утром на подоконнике лежал толстый слой пыли; я написала пальцем на
пыли: "Эдит, Эдит"; даже голос крови не мог бы заставить меня любить Эдит
больше, чем я ее любила; откуда ты явилась к нам, скажи, Эдит?
Я съеживаюсь все больше и больше; ты сумеешь перенести меня на руках от
такси к кафе "Кронер"; я поспею как раз вовремя; сейчас самое большее
восемнадцать часов шесть минут и тридцать секунд; на этот раз черный кулак
возмездия - пистолет - раздавил тюбик губной помады, мои дряхлые кости
дрожат; мне страшно, я не знаю, как выглядят теперь мои современники; я не
знаю, остались ли они такими, как прежде. Ну а как обстоит дело с золотой
свадьбой, старик? Мы поженились в сентябре тысяча девятьсот восьмого года,
тринадцатого сентября; ты уже забыл эту дату? Как ты собираешься справлять
нашу золотую свадьбу? Седовласый юбиляр и седовласая юбилярша, а вокруг
них целая толпа внуков и внучек; прости меня за то, что я смеюсь, мой
Давид, но из тебя не вышло Авраама, зато в себе я ощущаю что-то похожее на
смех Сарры, чуть-чуть похожее - на большее я не способна; из
заколдованного замка я принесла с собой не только сумочку, полную золота,
но и ореховую скорлупку смеха; пусть она мала, зато в моем смехе заключена
гигантская энергия, куда более действенная, чем динамит Роберта...
Вы очень торжественно шествуете по аллее к лечебнице, чересчур
торжественно и чересчур медленно; сын Эдит возглавляет процессию, но кто
идет с ним рядом? Эта девушка не Рут; когда я ушла из дому, Рут было три
года, и все-таки я сразу узнаю ее, хотя ей минуло уже восемнадцать лет;
нет, это не Рут; жесты у людей не меняются; в ядре ореха уже заключено
будущее дерево; как часто я наблюдала когда-то жест Рут, откидывавшей
рукой волосы со лба, - это был жест моей матери. Где же Рут? Пусть она
меня простит. Эта незнакомая девушка очень красива; теперь я поняла: из ее
лона выйдут твои правнуки, старик; ты думаешь, их будет семью семь?
Прости, что я смеюсь; у вас поступь герольдов, слишком медленная и слишком
торжественная; может, вы хотите забрать с собой юбиляршу, чтобы
отпраздновать ее золотую свадьбу?
Юбилярша готова, она сморщилась, как старое-престарое яблоко; можешь
отнести меня на руках к такси, старик, только побыстрее; больше я не хочу
терять ни секунды; ну вот, такси уже здесь; видите, как хорошо я умею все
организовывать, этому я научилась, будучи женой архитектора; пропустите
такси, а сами выстройтесь по обеим сторонам дороги: справа пусть станет
Роберт и красивая незнакомая девушка, а слева старик с внуком; Роберт,
Роберт, может быть, для тебя настала пора опереться на чье-нибудь плечо,
может быть, ты нуждаешься в помощи, в поддержке? Входи, входи, старик,
принеси нам счастье. Давайте праздновать, давайте веселиться. Наше время
пришло!
12
Встревоженный портье посмотрел на часы - было уже больше шести, а Йохен
так и не явился сменить его; постоялец из одиннадцатого номера спал вот
уже двадцать один час подряд, повесив на дверную ручку трафарет "Просьба
не беспокоить"; правда, до сих пор тишина за этой дверью еще никому не
показалась подозрительной, не слышалось зловещего шепота постояльцев и ни
одна из горничных не вскрикнула. Настало время ужина... Темные костюмы...
светлые платья... повсюду серебро, горящие свечи и музыка; когда подавали
салат из омаров, играли Моцарта, когда приносили мясные блюда, играли
Вагнера, а когда гости принимались за десерт - играли джаз.
В воздухе пахло бедой; портье испуганно взглянул на часы, секундная
стрелка, казалось, нарочито медленно приближалась к роковой точке; когда
она до нее дойдет, беда грянет, станет явной; без конца звонил телефон:
"Ужин в двенадцатый номер", "Ужин в двести восемнадцатый номер",
"Шампанское в четырнадцатый номер". Неверные жены и неверные мужья
требовали соответствующих стимуляторов; пятеро богатых бездельников,
слоняющихся по свету, сидели в холле, поджидая автобус на аэродром - они
отлетали ночным рейсом.
- Да, сударыня, первая улица налево, вторая направо, третья налево,
_древнеримские детские гробницы_ вечером освещены, фотографировать
разрешается.
Бабушка Блезик, забившись в дальний угол, пила портвейн; в конце концов
она все же поймала Гуго, сейчас он читал ей местную газету:
- "Вора-карманника постигла неудача. Вчера в Эренфельдгюртеле
неизвестный молодой человек пытался вырвать сумочку из рук пожилой
женщины. Однако храброй старушке удалось..." "Государственный секретарь
Даллес..."
- Ну это уж пошла ерунда, совершеннейшая ерунда, - сказала бабушка
Блезик, - я не хочу слушать ни о политике, ни о международных делах, меня
интересуют только местные новости.
И Гуго продолжал читать:
- "...Бургомистр чествует заслуженного мастера бокса..."
Время тянулось издевательски медленно, словно нарочно отодвигало
момент, когда грянет беда; тихонько звенели бокалы, кельнеры ставили
серебряные подносы, изысканно и мелодично постукивали фарфоровые тарелки,
переносимые с места на место; в дверях стоял водитель автобуса
авиакомпании; указывая на часы, он жестами поторапливал отъезжающих
постояльцев; дверь, несколько раз качнувшись, мягко легла в пазы, обитые
войлоком, портье нервно поглядывал в свои записи: "Оставить номер окнами
на улицу с 18:30 для господина М.; оставить двойной номер с 18:30 для
тайного советника Фемеля с супругой, обязательно окнами на улицу"; "в
19:00 вывести на прогулку собачку Кесси из номера 114". Только что этой
паршивой собачонке понесли яйца, приготовленные на особый манер - твердый
желток и мягкий белок, - и сильно поджаренные ломтики колбасы; разумеется,
мерзкое животное начнет привередничать, отказываясь от еды; господин из
одиннадцатого номера спит вот уже двадцать один час и восемнадцать минут.
- Да, сударыня, фейерверк начнется через полчаса после захода солнца,
то есть около девятнадцати часов тридцати минут, начало парада около
девятнадцати часов пятнадцати минут; к сожалению, я не могу сказать вам,
будет ли господин министр присутствовать на нем.
Гуго продолжал читать, весело, словно школьник, отпущенный с уроков:
- "...отцы города вручили заслуженному мастеру бокса диплом почетного
гражданина, а также специальную золотую медаль, которая дается только за
особые заслуги в области культуры. В заключение чествования состоялся
банкет".
Богатые бездельники, слоняющиеся по свету, наконец-то убрались из
холла.
- Да, господа, банкет левой оппозиции в синем зале... нет, нет,
господа, правая оппозиция - в желтом зале; дорогу указывают стрелки.
Бог его знает, кто из них левый, а кто правый, по лицу этого не
определишь, в таких вещах Йохен разбирается лучше, политиков он видит
насквозь, здесь его никогда не подводит инстинкт; Йохен узнает настоящего
аристократа, даже если тот явится в рубище, и разглядит голодранца, даже
если тот напялит на себя самое роскошное одеяние; Йохен отличил бы левых
от правых, хотя у них все, вплоть до меню, одинаково; ах да, сегодня у нас
состоится еще один банкет - наблюдательного совета общества "Все для
общего блага".
- Пожалуйста, в красный зал, милостивый государь.
У всех у них совершенно одинаковые лица, и все они будут есть на
закуску салат из омаров - и левые, и правые, и члены наблюдательного
совета; когда подадут омаров, заиграют Моцарта, к мясному блюду, пока
гости будут смаковать густые соусы, начнут играть Вагнера, а как только
перейдут к десерту - джазовую музыку.
- Да, сударь, в красном зале.
Инстинкт никогда не подводит Йохена, если речь идет о политике и
политиках, зато во всех остальных случаях он пасует. Когда овечья жрица
появилась в отеле первый раз, Йохен сразу сказал: "Внимание! Это важная
птица", а когда потом к нам пришла та маленькая бледная девушка с длинными
лохмами, с одной сумочкой в руках и с блокнотом под мышкой, тот же Йохен
прошептал: "Обыкновенная шлюха". "Нет, - возразил я, - она делает это со
всеми, но _делает бесплатно_, значит, она не шлюха", но Йохен стоял на
своем. "Она делает это со всеми, - говорил он, - _и за плату_". Йохен
оказался прав, но зато Йохен не чует приближения беды. В тот день, когда к
нам приехала блондинка с сияющим лицом и тринадцатью чемоданами, я сказал
ему, глядя, как она входит в лифт: "Давай поспорим, что мы никогда больше
не увидим ее живой"; Йохен был совсем другого мнения: "Чепуха, просто она
удрала на несколько дней от мужа". А кто оказался прав? Конечно, я.
Блондинка приняла соответствующую дозу снотворного и повесила на двери
трафарет "Просьба не беспокоить"; ее не беспокоили двадцать четыре часа, а
потом по отелю поползли слухи: кто-то умер, кто-то умер в сто
восемнадцатом номере. Веселенькая история, доложу я вам, когда часа в три
дня в отель является полиция, а в пять часов выносят покойника. Лучше не
придумаешь.
Фу, какая у него морда, прямо как у буйвола. Платяной шкаф с манерами
дипломата, живой вес два центнера, походка как у таксы, а костюм чего
стоит! Похоже, важная персона, которая нарочно держится в тени; спутники
его подходят к конторке, оба они менее важные.
- Будьте добры, номер для господина М.
- Ах да, номер двести одиннадцать. Гуго, поди сюда, проводи господ
наверх.
И в ту же минуту все трое - шесть центнеров живого веса, облаченные в
английское сукно, - бесшумно вознеслись на лифте вверх.
- Йохен, Йохен, о боже, где ты пропадал?
- Извини меня, - сказал Йохен, - тебе ведь известно, что я почти всегда
бываю аккуратен; особенно если знаю, что тебя ждут жена и дети, поверь, я