как мне
говорили.  Вы  не будете  сидеть взаперти, как  мы. Вы попадете в самую гущу
жизни,  да и  еда  там, наверно,  будет  вкуснее,  чем  тут.  Разрешите  мне
небольшое чисто личное  отступление: уже пять лет, как я не видел ни дерева,
ни цветка, ни женщины, ни ребенка, не видел  ни кошки, ни  собаки, ни места,
где развлекаются, ни  человека,  занятого  любой полезной  работой.  Кстати,
бомбежки вам бояться  нечего. Дрезден - открытый город. Он не защищен, в нем
нет военной промышленности и сколько-нибудь значительной концентрации  войск
противника.

     Тогда  же  бедного  старого  Эдгара  Дарби  выбрали старшим. Англичанин
просил   назвать  кандидатуры,  но  все  молчали.  Тогда   он  сам  выдвинул
кандидатуру Дарби и произнес хвалебную речь о его зрелости, его долгом опыте
работы с людьми. Больше никаких кандидатур  не было, и список кандидатов был
закрыт.
     - Единогласно?
     Послышалось два-три голоса:
     - Да-а...
     И бедный старый  Дарби  произнес  речь. Он  поблагодарил англичанина за
добрые советы, обещал следовать  им неукоснительно. Он сказал, что и  другие
американцы, несомненно,  присоединятся к  нему.  Он  еще  сказал, что теперь
главная его  задача  -  добиться,  чтобы  все  они, как  один,  черт возьми,
благополучно добрались домой.
     - Попробуй  уконтрапупь бублик на  лету,-  пробормотал Лаззаро  в своем
лазоревом гнезде,- а заодно и луну в небе.
     Ко всеобщему  удивлению,  температура  назавтра поднялась.  Днем стояла
теплынь. Немцы привезли суп и  хлеб на  двух  каталках -  их тянули русские.
Англичане прислали настоящий кофе, и сахар, и апельсиновый джем, и сигареты,
и сигары, а двери театра были распахнуты настежь, чтобы с улицы шло тепло.
     Американцы  уже  чувствовали  себя  гораздо  лучше.  Их  желудки хорошо
переваривали еду. Вскоре настал час. отправки в Дрезден. Американцы в полном
параде вышли из британского блока.  Билли Пилигрим снова возглавлял шествие.
Теперь на нем были серебряные сапоги, и муфта, и кусок лазоревой портьеры, в
которую он  завернулся,  как  в тогу.  Билли все  еще  не сбрил  бороду.  Не
побрился и бедный старый Эдгар Дарбп, который вышагивал рядом с Билли. Дарби
мысленно сочинял письма домой, беззвучно шевеля губами:
     _"Дорогая  Маргарет,  сегодня  отправляемся  в  Дрезден.  Не  волнуйся.
Бомбить его никогда не  будут. Дрезден -  открытый город. Сегодня днем у нас
были выборы, и угадай, кого..."_
     И так далее.

     Они снова подошли к лагерной  узкоколейке. Приехали они в двух вагонах.
Теперь они отправлялись куда комфортабельнее - в четырех. На путях они снова
увидели  мертвого бродягу.  Его  труп  заледенел  в  кустах  у  рельсов.  Он
скорчился в позе эмбриона, пытаясь и в смерти примоститься около других, как
ложка. Но  других около него не было. Он  умостился средь  угольной  пыли, в
морозном  воздухе. Кто-то  снял  с  него  сапоги.  Его босые ноги были цвета
слоновой кости с просинью. Но это было в порядке вещей,  раз  он умер. Такие
дела.

     Поездка в  Дрезден  была сплошным развлечением. Она  продолжалась всего
часа  два.  В  сморщенных  желудках  было полно пищи.  Лучи солнца  и мягкий
ветерок проникали через отдушины. Англичане дали им с собой много курева.
     Американцы  прибыли в  Дрезден  в пять часов пополудни.  Двери теплушек
открылись,  и перед американцами возник прекраснейший город - такого они еще
не  видели  никогда в жизни.  Он  вырисовывался в  небе причудливыми мягкими
контурами,  сказочный,   неправдоподобный  город.  Билли  Пилигрим  вспомнил
картинку в воскресной школе - "Царствие небесное".
     Кто-то сзади него сказал: "Страна Оз"*. Это был я. Лично я. До тех  пор
я видел один-единственный город - Инднаиаполис,  штат Индиана. /* "Мудрец из
страны  Оз"-  известная  детская  сказка  о  волшебной стране  американского
писателя Лимана Франка Баума./
     Все  остальные  большие  города  в Германии были страшно  разбомблены и
сожжены. В Дрездене даже ни одно стекло не треснуло. Каждый день адским воем
выли сирены, люди уходили  в подвалы и там слушали радио. Но самолеты всегда
направлялись  в  другие места -  Лейпциг,  Хемниц, Плауэн  и  всякие  другие
пункты. Такие дела.
     Паровое отопление  в Дрездене еще весело посвистывало. Звякали трамваи.
Свет зажигался  и когда щелкали выключатели.  Работали рестораны  и  театры.
Зоопарк был  открыт.  Город  в основном  производил  лекарства,  консервы  и
сигареты.
     В это время люди шли домой с работы. Оии устали.
     Восемь  дрезденцев перешли через стальную  лапшу  рельсов к вагонам. На
них было новое обмундирование. Только накануне они приняли присягу. Это были
мальчишки, и пожилые люди,  и два инвалида, жутко израненные  в  России.  Им
было  предписано  охранять  сто  американских военнопленных, назначенных  на
работу. В отряде были дедушка и внук. Дедушка раньше был архитектором.
     Все  восемь, сердито  хмурясь, подошли к  теплушкам, где  находились их
подопечные. Они знали,  какой у них самих нелепый и нездоровый  вид. Один из
них ковылял на протезе и нес  в руках не только винтовку, но и палку. Однако
им предписывалось добиться полного  повиновения и уважительности от высоких,
нахальных разбойников - американцев, убийц, только что явившихся с фронта.
     И  тут  они  увидали бородатого  Билли  Пилигрима в  лазоревой  тоге  и
серебряных сапогах, с руками в муфте. С виду ему  было лет шестьдесят. Рядом
с  Билли  стоял  маленький Поль  Лаззаро, кипя от бешенства. Рядом с Лаззаро
стоял   бедный   старый  учитель  Эдгар  Дарби,   весь  исполненный  унылого
патриотизма, немолодой усталости и воображаемой мудрости. Ну и так далее.
     Восемь  нелепейших  дрезденцев  наконец  удостоверились,  что  эти  сто
нелепейших  существ и есть те  самые американские солдаты,  недавно взятые в
плен на фронте. Дрезденцы  стали улыбаться, а потом расхохотались. Их  страх
испарился.  Бояться  было  некого.  Перед  ними  были  такие же искалеченные
людишки, такие же дураки, как они сами. Это было похоже на оперетку.

     И опереточное  шествие вышло из ворот железнодорожной  станции на улицы
Дрездена. Билли Пилигрим был главной опереточной примадонной.  Он возглавлял
парад.  Тысячи  людей  шли  по тротуарам домой  с работы.  Лица у  них  были
водяночные, распухшие - в течение двух лет люди ели почти что одну картошку.
Они шли,  не ожидая никаких  радостей, кроме мягкой погоды. И вдруг  - такое
развлечение.
     Билли не замечал,  что  на  него смотрят во  все глаза,  забавляясь его
видом.  Он  был  восхищен архитектурой  города.  Веселые  амурчики  обвивали
гирляндами  окна.  Лукавые  фавны  и  нагие  нимфы глазели  с  разукрашенных
карнизов.  Каменные  мартышки  резвились  меж  свитков,  раковин  и  стеблей
бамбука.
     Уже  помня будущее,  Билли  знал,  что город  будет  разбит вдребезги и
сожжен  примерно  дней  через  тридцать.  Знал  он  и  то,  что  большинство
смотревших на него людей скоро погибнет. Такие дела.
     И Билли на ходу стискивал руки в  муфте. Кончикамеи пальцев он старался
нащупать  в теплой темноте муфты твердые комки,  зашитые в  подкладку пальто
маленького импресарио.  Пальцы пробрались за  подкладку. Они  ощупали комки:
один  походил на  горошину,  другой  -  на  маленькую подкову. Тут  парадное
шествие остановилось. Семафор загорелся красным светом.

     На  углу,  в  первом ряду  пешеходов,  стоял  хирург, который весь день
оперировал больных.  Он был в гражданском,  но щеголял военной выправкой. Он
участвовал  в  двух  мировых  войнах.  Вид Билли  чрезвычайнб  оскорбил  его
чувства, особенно когда охрана сказала ему, что Билли - американец.  Хирургу
казалось, что  Билли - отвратительный  кривляка, что  он  нарочно постарался
вырядиться таким шутом.
     Хирург говорил по-английски и сказал Билли:
     - Очевидно,  война вам кажется забавной шуткой? Билли посмотрел на него
с недоумением. Он совсем потерял всякое понятие о  том, где он н как он сюда
попал. Ему  и  в  голову не приходило,  что  люди  могут подумать,  будто он
кривляется. Конечно же, его  так вырядила  Судьба.  Судьба  и слабое желание
выжить.
     - Вы хотите нас _рассмешить?_ - спросил хирург.
     Хирурга надо было  как-то ублаготворить. Билли  растерялся. Билли хотел
проявить  дружелюбие,  чем-нибудь   помочь,  но   у  него  не  было  никаких
возможностей. Он  держал в  руке  те  два  предмета,  которые  он  выудил из
подкладки. Он решил показать их хирургу.
     - Вы, очевидно, полагаете, что нам понравится  такое _издевательство?_-
сказал  хирург.-  Неужели  вы гордитесь,  что  представляете  Америку  таким
образом?
     Билли  вынул  руку  из  муфты и сунул ладонь под нос хирургу. На ладони
лежал  бриллиант  в  два  карата  и  половинка  искусственной  челюсти.  Эта
непристойная  штучка  была сделана из серебра  с  перламутром  и с оранжевой
пластмассой. Билли улыбался.

     Шествие, хромая, спотыкаясь и сбивая шаг, подошло к воротам дрезденской
бойни.  Пленных ввели  во двор. Бойня уже  давно  не  работала. Весь скот  в
Германии давно уже был убит, съеден и испражнен человеческими существами, по
большей части в военной форме. Такие дела.
     Американцев  повели в пятое здание  за  воротами.  Это был  одноэтажный
цементный  сарай с  раздвижными дверями в  передней  и задней стене.  Он был
построен  для свиней, предназначенных на убой.  Теперь он  должен был  стать
жильем для сотни американских  военнопленных. Там стояли  койки, две пузатые
печки и умывальник с краном. Сзади был пристроен нужник-дощатый заборчик, за
ним ведра.
     На двери здания стояла огромная цифра. Это был  номер пять. Прежде  чем
впустить американцев внутрь, единственный охранник, говоривший по-английски,
велел им  запомнить простой адрес в случае, если  они заблудятся в  огромном
городе.  Их адрес  был такой: "Шлахтхоф фюнф". "Шлахтхоф"  значило  "бойня".
"Фюнф" была попросту добрая старая пятерка.

7

     Двадцать  пять лет  спустя Билли  Пилигрим  сел в  Илиуме  в специально
заказанный самолет. Он знал, что самолет  разобьется, по говорить об этом не
хотел: зачем зря трепаться? Самолет  вез Билли  с двадцатью  восемью другими
оптометристами на конференцию в Монреаль.
     Жена  Билли, Валенсия, осталась  на аэродроме,  а тесть  Билли, Лайонел
Мербл, сидел рядом с ним в кресле, затянув ремни.
     Лайонел  Мербл был машиной.  Конечно, тральфамадорцы  считают,  что все
живые существа и  все растения во Вселенной  - машины. Им смешно, что многие
земляне так обижаются, когда их считают машинами.
     На аэродроме машина  по имени  Валенсия  Мербл Пилигрим ела шоколадку и
махала на прощание платочком.
     Самолет взлетел благополучно. Такова была структура данного момента. На
самолете летел квартет любителей  -  тоже  оптометрпстов. Они называли  себя
"чэпы", что означало "четырехглазые подонки".
     Когда  самолет уже был  в воздухе, машина-тесть Билли попросил  квартет
спеть его любимую песенку.  Они  знали, что  он просил,  и  спели  ему такие
куплетики:

            Снова я сижу в тюрьме,
            Снова по уши в дерьме,
            И болят, болят различные места.
            Я кляну свою судьбу,
            Ох, увидеть бы в гробу
            Эту стерву, что кусалась неспроста.

     И тесть  Билли гоготал как  сумасшедший и все просил спеть ему еще одну
его любимую песенку. И квартет охотно запел, подражая акценту пенсильванских
шахтеров-поляков:

            Вместе в шахте, Майк и я,
            Закадычные друзья,
            Уголек загребай,
            Раз в неделю погуляй!

     Кстати, о поляках: дня через три после приезда в Дрезден Билли случайно
увидал,  как  публично  вешали поляка.  Билли приходил  на  работу вместе  с
другими ранним утром и на футбольном поле увидал виселицу и небольшую толпу.
Поляк работал  на ферме,  и его повесили за связь с немецкой женщиной. Такие
дела.

     Зная,   что   самолет   вскоре  разобьется,   Билли   закрыл  глаза   и
пропутешествовал  во  времени  обратно,  в  1944  год. Снова  он  оказался в
Люксембургском  лесу с "тремя мушкетерами". Роланд Вири тряс его, стукал его
головой о дерево.
     - Идите без меня, ребята,- говорил Билли Пилигрим.

     Квартет на самолете  пел:  "Жди  восхода солнца, Нелли", когда  самолет
врезался в горную вершину  Шугарбуш, в Вермонте. Погибли все, кроме  Билли и
второго пилота. Такие дела.
     Первыми к месту катастрофы  прибыли  молодые австрийцы - инструкторы со
знаменитой горнолыжной станции. Они переговаривались по-немецки, переходя от
трупа к трупу. На них были закрытые черные  шлемы-маски с прорезями для глаз
и красными  помпонами на  макушке.  Они были  похожи на фантомы или на белых
людей, для смеху наряженных неграми.
     Билли был  ранен в  голову, но сознания не потерял. Он не  понимал, где
он.  Губы у  него шевелились, и один из  фантомов  приложил к ним ухо, чтобы
уловить слова, которые могли стать для Билли и последними.
     Билли подумал, что фантом имеет  какое-то  отношение  ко второй мировой
войне, и шепнул ему свой адрес:
     "Шлахтхоф фюнф".

     Вниз с горы Билли спускали на горных санках. Фантомы  правили веревками
и  звонко  кричали,  требуя  дать им  дорогу. У подножия тропа  заворачивала
вокруг подъемника с креслицами. Билли смотрел, как вся эта молодежь, в ярких
эластичных  костюмах,  в  огромных  башмаках  и выпуклых защитных  окулярах,
словно  выперших из  их черепов, взлетала  в желтых креслицах  до неба.  Ему
показалось, что это какой-то новый потрясающий этап второй мировой войны. Но
Билли  Пилигриму  было  все  равно.  Да  и  почти  все  на  свете  было  ему
безразлично.
     Билли был  помещен в небольшую  частную клинику. Знаменитый нейрохирург
прибыл из Бостона и три часа оперировал  Билли. После операции Билли два дня
лежал  без сознания, и ему снились миллионы событий, из которых кое-что было
правдой. Все правдивые события были путешествием во времени.
     Правдивым  событием был  и первый  вечер на  территории  боен. Вместе с
бедным старым Эдгаром Дарби он вез пустую двухколесную тачку по тропке между
загонами для  скота.  Они  направлялись  на кухню,  за  ужином для  всех. Их
охранял шестнадцатилетний  немец  по имени Вернер Глюк.  Оси колес на  тачке
были смазаны жиром убитой скотины. Такие дела.
     Солнце зашло,  и последние отблески подсвечивали  город  за деревенским
пустырем, у праздных боен. Город был в затемнении - вдруг начнется налет,- в
Дрездене Билли не увидал самой радостной на свете картины - как после захода
солнца город, мигая, зажигает один за другим все свои огоньки.
     А внизу протекала широкая река, и в ней отразились  бы эти  огни, и они
так мило подмигивали бы в темноте. Река звалась Эльба.

     Молодой солдат Вернер Глюк  родился  в Дрездене. Он никогда не бывал на
бойнях и не знал, где тут  кухня. Он был высокий и  слабосильный, как Билли,
даже мог  сойти  за  его младшего  брата. Да, впрочем,  они и  были дальними
родственниками, только  никогда  об этом так и  не узнали. Глюк был вооружен
невероятно   тяжелым   мушкетом,   одноствольным   музейным   экспонатом   с
восьмигранным прикладом и стволом без нарезки. Он и штык привинтил. Штык был
похож  на  длинную  вязальную  спицу. Желобков  для  стока  крови  на нем не
имелось.
     Глюк повел американцев к зданию, где, как он думал, помещалась кухня, и
открыл раздвижные двери.  Но это  была вовсе не  кухня. Это была  раздевалка
перед  общим  душем,  вся  в клубах  пара. Там оказалось тридцать  с  лишним
девочек-школьниц.  Это были  немки, беженки из Бреславля, где  шла  страшная
бомбежка. Девочки тоже только  что  приехали  в  Дрезден. Дрезден был битком
набит беженцами.
     Девочки  стояли совершенно голенькие, все было видно как на ладони. А в
дверях   как  вкопанные  остановились  Глюк,  и  Дарби,  и  Билли  Пилигрим:
мальчишка-солдат, и бедный старый школьный учитель, и шут в лазоревой тоге и
серебряных  сапогах.  Девочки  завизжали.  Они  стали  прикрываться  руками,
повернули спины и так далее и стали еще прекрасней.
     Вернер Глюк никогда раньше не видел голых женщин и  сразу закрыл двери.
Билли  тоже их никогда не видал.  Только для  Дарби в этом  ничего нового не
было.

     Когда эти три дурака наконец нашли кухню - раньше  там готовили еду для
рабочих  бойни,-  все  уже  ушли  домой,  кроме  одной женщины,  нетерпеливо
дожидавшейся их. В войну она овдовела. Такие дела. На  ней уже было и пальто
и шляпка. Ей  давно  хотелось домой,  хотя там  ее никто  не  ждал. Ее белые
перчатки лежали рядышком на обитой жестью буфетной стойке.
     Она приготовила  для американцев два больших бидона супу. Суп грелся на
притушенных газовых горелках. Приготовила она и груду черного хлеба.
     Она спросила  Глюка: не слишком ли  он молод для армии? Он  согласился:
да.
     Она спросила Эдгара Дарби: не слишком ли он стар для армии? Он  сказал:
да.
     Она спросила Билли Пилигрима, что  это он так  вырядился. Билли сказал:
не знаю. Просто стараюсь согреться.
     - Все настоящие солдаты погибли,- сказала она. И это была правда. Такие
дела.

     Лежа без сознания в Вермонте, Билли  видел еще одну правдивую картину -
себя за работой, которую он  вместе со всеми  остальными  делал целый месяц,
пока  город не разрушили. Они  мыли окна, подметали  полы,  чистили нужники,
упаковывали в картонные ящики банки и  запечатывали эти ящики на заводе, где
делали  сироп  на  патоке. Сироп  содержал  витамины  и всякие  соли.  Сироп
выдавали беременным женщинам.
     У сиропа был вкус жидкого  меда с можжевеловым дымком,  и  все  рабочие
завода тайком  весь  день  ели  этот  сироп  ложками. Хотя  они  и  не  были
беременными,  но  витамины и  минеральные  соли им  тоже были необходимы.  В
первый день работы Блли не ел сиропа. А другие американцы ели.
     Но уже на второй день Билли тоже ел сироп ложками. Ложки были растыканы
повсюду  -  за стенными полками, в ящиках,  за радиаторами и  так далее.  Их
прятали, услышав чьи-нибудь шаги. Есть сироп было преступлением.
     На второй день Билли  вытирал пыль за радиатором и  нашел ложку. За его
спиной стоял чан со стынущим сиропом. Видеть Билли мог только один человек -
бедный старый Эдгар Дарби,  который  мыл окно снаружи.  Ложка  была большая,
столовая.  Билли сунул ее в  чан, покрутил, покрутил,  так что  вышла липкая
тянучка. И сунул ложку в рот.
     И через миг все клеточки в его теле затрепетали от жадности, восторга и
благодарности.
     В  окно робко постучали. Дарби стоял там и все видел. Ему тоже хотелось
сиропу.
     Билли  сделал тянучку  и  для него. Он открыл  окошко. Он сунул ложку в
разинутый рот  бедного  старого  Дарби. И вдруг Дарби заплакал. Билли закрыл
окно и спрятал липкую ложку. Кто-то подходил.

8

     За  два  дня  до  разрушения  Дрездена  американцев посетил чрезвычайно
интересный гость.  Это  был Говард У. Кэмбл, американец,  ставший  нацистом.
Этот самый Кэмбл был автором монографии о недостойном поведении американских
военнопленных. Научными исследованиями в  этой области  он  теперь больше не
занимался. Он пришел на бойни  вербовать  американцев  в  немецкую  воинскую
часть под названием  "Свободный американский корпус". Кэмбл сам изобрел этот
корпус и сам собирался им командовать, а сражаться они должны были только на
русском фронте.
     Внешность у Кэмбла  была самая  заурядная, но на  нем была  чрезвычайно
экстравагантная  форма,  придуманная  им  самим.  На  нем  была  широкополая
ковбойская  шляпа  белого цвета и черные  ковбойские сапоги  со свастиками и
звездами. Он был туго затянут в синий  облегающий костюм с желтыми лампасами
от подмышек до щиколоток. Нашивки  изображали  профиль Авраама Линкольна  на
бледно-зеленом поле. Нарукавная повязка  была  ярко-красного цвета,  с синей
свастикой в белом круге.
     И  сейчас, в цементном загоне  для  свиней,  он объяснял значение  этой
нарукавной повязки.