естов   вместо
одного-двух. Этот союз  специа-листов  против  дилетанта привел  к тому, что
потратив на учебное вождение и тесты  больше, чем стоила бы вполне приличная
машина, Алекс плюнул и продолжал пользоваться автобусом.
     Все сдают, говорили ему. Терпение и настойчивость...
     Все  рано или  поздно  убеждают инвесторов  в  ценности  своих  идей  и
устраиваются по специальности...
     Все любят Израиль... Все улавливают его  ароматы и любуются его зведным
небом.
     Все!
     А он  никогда не был, как все. Поэтому его идеи были не  похожи на идеи
всех. Все  нигде и никогда не могли ему этого простить. Все были со всеми. И
все знали все  по любому  его проекту, который всеми воспринимался  то,  как
лепет младенца, то, как бред взрослого сумасшедшего.  Всем было наплевать на
аргументы,  на опыт, на расчеты. Зачем, если  и так все известно? Все где-то
прочитали,  что этого не может  быть. То есть узнали и  уже  поверили. А раз
поверили, то разуверить их было равносильно  оскорблению их профессиональной
чести и  достоинства. Когда Алекс пытался спорить, основываясь на многлетних
тщательных расчетах,  его оппонент, терпеливо улыбаясь, брал листик бумаги и
калькулятор и делал расчеты  сам, основываясь на  кем-то написанных и где-то
прочитанных данных, а то и на соб-ственном знании школьного курса физики.
     Так было на родине,  так стало и в Израиле. Но там, до эмиграции,  были
иллюзии,  которые он  считал надеждами -  вот вырвусь  из  соцреализма,  вот
встречу людей, которым прибыль дороже амбиций, вот  попаду  в свободный мир,
вот там-то я ка-ак развернусь  во всю мощь моей неуемной фантазии на радость
вдумчивому работодателю.
     Не встретил. Ни вдумчивых, ни прагматичных.  Все те же  все кругом - по
обе стороны  столов  на ярмарках трудоустройства.  Но тут  было много хуже -
исчезли иллюзии. Не стало и тени надежды!  Только чернота и  пустота. Бежать
было больше некуда!
     Мирон  не был как  все. Он не знал ничего, пока не проверит сам  или не
заставит  всех  и все проверить.  Он вежливо расспрашивал  Алекса  о деталях
каждого проек-та, не  стараясь, как все, тут же выудить "know how", но потом
исчезал  на  месяцы,  чтобы  при  очередном  разговоре  избегать  обсуждения
предыдущей темы.
     Алексу  тут  же  становилось   ясно  -   они   разубедили  его  кому-то
рекомендовать дан-ный  проект.  И предлагал  другой. Так тянулось уже  шесть
лет.  И   вот   какой-то   про-свет.   Тон   Мирона  стал  менее   ласковым,
покровительственным и ироничным. В  нем зазвучали новые металлические нотки,
стало заметно  волнение. Это  были об-надеживающие признаки. И  давным-давно
потухшая надежда дала проблеск из  мрака, как это  черное небо, если долго в
него вглядываться, все-таки покажет какую-то звездочку.  Что за толк от нее,
на фоне уверенного сияния арких чужих фонарей? Бог весть...
     Из-за  поворота на  неестественной для  такой  узкой  извилистой  улицы
скорости вылетел пустой автобус. Алекс  едва успел выскочить из-под козырька
беседки на остановке, чтобы  показать себя. Автобус  лихо тормознул, чуть ли
не  ходу  принял  единственного  пассажира  и  полетел  дальше,  с ювелирной
точностью  огибая  газо-ны на бесчисленных крохотных площадях. Задные колеса
огромного агрегата  шли впритык к бордюру, словно этот  фантастически умелый
нехаг-водитель сидел под днищем своей машины и направлял их.
     Подобное  мастерство большинства  израильтян поражало  Алекса  с первых
дней пребывания в Стране. И подавляло. Если они так умеют делать все, за что
берутся,   то  как  можно  рассчитывать  на  место  среди  них   мне,  вечно
допускавшему срывы и ошибки, которые неизменно прощались на родине.  Всеми и
всем. Потому со мной и произошло то, что произошло, думал он теперь, видя то
свое отражение,  то мелькание ярких огней  за  стеклом. Совсем не исключено,
что и мой  проект, если он  кому-то  все-таки приглянулся, содержит какую-то
"козу  в носу". О  ней не  подозревает ни автор, ни эксперты,  о  которых  и
подумать-то страшно, ни  таин-ственный инвестор. Мирону-то наплевать. У него
всяких алексов  в  рукаве десятка  полтора. И  миллионеров...  А  вот самому
Беккеру...
     Он  попробовал вообразить себе этого  инвестора. Услужливое воображение
ри-совало образы  тех  израильтян,  с  кем он  встречался  до своей нынешней
работы и знакомства с  Мироном.  Каждый вызывал такой выброс адреналина, что
пассажи-ры  в  салоне,  водитель и несущиеся за  стеклом  улицы  становились
зыбкими.  Инте-ресно,  подумал он, что сейчас делает тот  человек, с  кем  я
связываю надежду на возвращение  к достойной жизни? Достойной? Даже нынешняя
унизительная профессия казалась освобождением из  плена  после того, что  он
пережил, обитая какое-то время в процессе "ротации в науке" и среди позорных
квази-энтузиастов, что делали вид будто пытаются его трудоустроить.
     Поэтому он поставил Мирону свои условия. Никаких дискуссий с экспертами
до заключения  договора.  Никакой доли  от прибылей  при реализации проекта.
Никаких призрачных надежд, только  минимальная компенсация  моего вклада. Но
зато и никаких унижений. И без того хватает...
     Автобус  несся  по  улицам,  залитым  светом ярких фонарей.  Пассажиров
стано-вилось все больше. Перед Алексом сидел мощный арабский  еврей, которых
тут  называли  почему-то  "марокканцами", а не просто  "арабом", как  Алекса
"русским". Этот красивый парень занял своей раскованной персоной сразу шесть
мест.  Для  недоверчивых придется пояснить,  как у  нас это  делается. Левую
волосатую руку верзила небрежно бросил за спинки своего сидения, чтобы Алекс
мог читать свою газету, только видя на ней чужие шевелящиеся  пальцы. Правая
рука  покоилась  за  спинками сидения впереди него, чтобы сидящие  там могли
любоваться  этой рукой около  своей  щеки. Сам он раскинулся  боком на  двух
сидениях, положив ногу на колено так, чтобы подошва была почти на уровне его
радостной  физиономии,  и  счастливо  таращился  на  проходящих  пассажиров.
Изредка  он убирал со  спинок  обе руки, поднимал их над  головой  Алекса  и
страстно, с хрустом,  потягивался громко и счастливо  выдыхая воздух.  Потом
снова устало  кидал одну  свою кисть на  чужую газету, а  вторую между двумя
женскими головами. Так по-хамски,  подумал  Беккер, мог  вести себя  в Союзе
только пьяный,  намеренно нарывающийся на  скандал.  Но  тут скандалить было
некому. Многие вели  себя ничуть не лучше. Простуженный  старик через проход
без  конца  громко  с  завываниями  откашливался  и  отхаркивал-ся,  жалобно
заканчивая свое выступление душераздирающим "о-ох!!", чтобы тут начать новую
вариацию. Резкая молодая  особа хрипло орала в мобильник на улице,  с тем же
вошла в салон,  расплачивалась с водителем и  обсуждала какую-то покупку все
время поездки. Со  всех сторон  слышалось "кесеф" - деньги, доллары, шекели.
Вот  такая  бесконечная  вездесущая  словесная  трескотня  преследовала  его
повсюду. В тишине собственной квартиры даже журчание своей  струи в блюдечке
унитаза казалось ему болтовней на иврите. Впрочем, в его квартире никогда не
было тишины  в общепринятом смысле слова - гул моторов и  вопли сигнализации
автомобилей и магазинов с соседней улицы, рев уборочных машин в предутренние
часы  и  восторженные вопли бесчисленных собеседников с ближайших балконов и
из  окон заполночь  ни  на минуту не  оставляли Алекса вне общества,  словно
тщательно продуманная  индивидуальная пытка Израилем... Кто мне внушает этот
бесконечный кошмарный сон?  -  ежился он.  -  Для чего? Кому нужно, чтобы  я
непрерывно все это  ощущал и  ненавидел?  Почему решительно никто  ничего не
замечает?  Вон сидит явный оле-интеллигент,  читает себе книжку и никуда  не
оглядывается. Его нисколько не раздражает зажигательная, пошлая и визгливая,
на  вкус  Алекса,  песенка  из  приемника водителя, которой  с  трогательным
детским единодушием подпевает весь автобус.
     И  никого не трогает появление шестерых арабских  подростков, которые с
криками и жестикуляцией прошли в конец салона и там хохочут и громко говорят
все одновременно. Демонстрируют  свою  политическую  независтимость,  унимал
Алекс свой  расизм -  арабская речь  воспринималась им,  как злобный собачий
лай, а внешний облик молодежи казался вызывающе нечеловеческим. До эмиграции
он никогда не был  ни расистом, ни мезантропом, но  случилось так, что здесь
его без всяких видимых причин, ради  куража, задирали только арабы, когда бы
он ни появился по работе  в их кварталах,  где жили и "русские". На родине с
детства  любая  группа  молодых  людей  приводила  Алекса  в  напряжение.  В
благословенном трезвом чистеньком Израиле, где ночью можно было безбоязненно
ходить  по  пустынным  улицам и  среди  густых  темных  зарослей  как  днем,
выпускать  детей одних гулять  на  улицу  допоздна,  хамство, хулиганство  и
бандитизм арабов были особенно нестерпимыми.
     Он считал немотивированную агрессию проявлением арабской  ментальности,
пока  не  побывал  в  Каире  и в  Париже,  где те же арабы вели  себя вполне
достойно. Скорее  всего,  решил  он тогда,  здесь  это просто  вызов  нашему
обществу, которое они не без основания считали враждебным.
     Впрочем,   была   еще  одна  причина   исключительности   палестинского
поведения.
     Такие  "милые"  привычки  покорно  воспринимали  только  евреи,  но  не
стерпели бы ни египтяне, ни французы...
     Итак,  пытался  отвлечься   Алекс,  что   же   сейчас  поделывает   мой
потенциальный  работодатель-благодетель? Он пробовал угадать то, что угадать
было решительно невозможно! Ибо можно было вообразить миллионера где угодно,
кроме России.

        "ГЛАВА ВТОРАЯ."
        "РОЖДЕННЫЕ КОНТРРЕВОЛЮЦИЕЙ"
     1.
     Все   здесь   казалось   неестественно   огромным,   перенаселенным   и
двойственным.  В   роскошных  витринах  отражались  согбенные  плохо  одетые
старички и старушки с  сетками в руках. Раскованная молодежь сочеталась с их
сверстниками, одетыми  как на официальный  прием.  Богатые  машины сменялись
проносящимися по лужам драндулетами,  каких  и  вообразить  нельзя  на наших
улицах.
     Если  вполне приличный  гостиничный  номер  и благоухающий коридор были
выше всяких похвал, то лестничная  клетка, куда  Дуду и Батья попали, тут же
напомнила кадры из фильмов о ГУЛАГе. Между тем, забарахлил лифт, а надо было
срочно спуститься к  экскурсионному автобусу. Оказалось,  что  двери на  все
прочие  этажи  почему-то закрыты намертво.  Чем ниже спускались израильтяне,
тем  становилось  темнее  и страшней.  Они не могли и вернуться, так как  не
помнили, какой у них этаж. Оставалось только спускаться в надежде, что уж  в
самом-то низу должно быть открыто. Иначе, зачем вообще эта лестница?
     Так и  оказалось.  Но  лучше бы  и эта дверь  была такой  же глухой. На
подземном этаже  потрескивали бесчисленные  трубы, тускло светили пять-шесть
неразбитых лампочек на  весь  необозримый бетонный зал и  было душно.  Более
того,  откуда-то  тянуло  трупной  вонью,  знакомой  Дуду  по  его  военному
прошлому.
     Крепко  держась  за  руки, они наугад  пробирались  куда-то  в  поисках
выхода, когда  наткнулись на людей. Четверо мужчин в грязной  одежде  сидели
вокруг покрытого газетой ящика и негромко переговаривались, наливая водку их
бутылки в граненые стаканы и закусывая  неровно нарезанной колбасой. Хлеб от
буханки они отрывали немытыми руками.
     Увидев иностранцев, все четверо одинаково вздрогнули и переглянулись.
     Давид  по-английски спросил у них, где выход к  автобусам, но никто  из
собутыль-ников  ничего не ответил. Впрочем, мало вероятно, что они бы что-то
поняли  и по-русски. Мутный  взгляд, одинаковые бычьи  шеи  и  игривый оскал
щербатых ртов заставили Батью больно вцепиться в руку мужа.
     Оставалось только приветливо помахать незнакомцам и продолжить  поиски:
как-то же эти сюда попали, верно? -  успокаивал жену Давид. - Хотя вообще-то
нечего нам делать в этой стране...
     "Я  провожу  вас, - сказал  им по-английски  внезапно возникший высокий
парень в фирменной гостиничной куртке. - Никаких проблем. Меня зовут Поль. А
вас?  Очень  приятно.  Идите за мной."  И  тут  же  стал  что-то возбужденно
говорить  по-русски  в  мобильник.  Многоопытный Дуду,  не  поняв  ни слова,
насторожился  от  тона и какого-то вороватого взгляда их провожатого. "Давай
сюда!.." - шепнул он жене на иврите, сдвинушись  за бетонную колонну и далее
- в нишу из подернутых паутиной вонючих ящиков.
     Топот  каблуков  русского  и  его  хриплое  дыхание  убедили  Давида  в
правильности  своих  подозрений.  Супруги молчали, задыхаясь. Они не  видели
своего знакомого,  но  слышали,  как он лихорадочно  мечется взад-вперед  по
подземному этажу, отдавая короткие  военные  команды.  "Говорили мне, - едва
слышно  сказал  бывший спецназовец Дуду, -  что в  Россию надо любыми путями
провезти с собой хоть газовый пистолет."
     А  по  запыленному  бетону  грохотали  уже  каблуки  нескольких  людей.
Оживленно  переговариваясь, они заглядывали во все закоулки  то  дальше,  то
ближе  от  спаси-тельной  ниши. "Хотела же  меня  Наташа  учить русскому,  -
шепнула  Батья.  -  Дура я,  дура..." "Сомневаюсь,  что  это бы  нам  сейчас
помогло." "Как и твой пистолет. Ку-да бы ты стрелял? В кого? И за что? У нас
нет никаких оснований..."
     "Господа туристы! - прозвучало в  пыльном полумраке. - Куда вы пропали?
Давид!  Батя!  Выходите.  Не  бойтесь.  Мы  ваши  друзья.  Откликнитесь.  Вы
пропадете здесь без нас."
     Давид сжал руку  жене и приложил палец к губам. "Я годами культивировал
чув-ство опасности. И никогда, слышишь?  Никогда мне  не  было так страшно!"
"Про-сто рядом с тобой в бою никогда не было меня..."
     Их  преследователи затихли, вслушивась  в темноту, когда потолок  вдруг
рельефно  обозначился светом мощного фонаря.  В наступившей  тишине раздался
искажен-ный мегафоном  голос их  гида. "Господа Зац! Вы здесь?" - прозвучало
на родном иврите. "Ну!  - дернулась Батья. - Это  Мордехай." "Подожди. Пусть
те тоже проявят себя. Неизвестно, один ли здесь Мордехай или с охраной."
     Никто больше голоса не подавал. Гид повторил свое заклинание на  иврите
и английском, что-то  кому-то говорил по-русски, не отнимая от губ мегафона.
Тотчас  в тишине  зазвучал  едва понятный  английский:  "Я  начальник службы
безопасности отеля. Господа Зац! Если вы здесь, подайте голос, не бойтесь."
     "Их тут  человек  пять, -  крикнул Давид, мгновенно перемещаясь с женой
вдоль  штабеля и заталкивая ее в другую нишу,  на  случай, если выстрелят на
звук. - Если вас мало, вызовите подкрепление. Они очень опасны..."
     Поль и его люди не подавали никаких признаков жизни. Фонарь двинулся на
звук  голоса  Давида.  Они  увидели,  что  по  проходу  идут гид, человек  с
мегафоном и трое в камуфляжной форме с автоматами наизготовку. Они грамотно,
все  в разные  стороны, направляли стволы.  Начальник охраны  что-то  быстро
говорил в  мобиль-ник.  Вдалеке  возник  свет второго фонаря  и  загрохотали
сапоги бегущей подмоги. Только после этого Зац потянул едва дышавшую супругу
к гиду. Тот облегченно вздохнул, вытирая со лба пот,  схватил Давида и Батью
под  руки  и  побежал к выходу в спровождении  охраны.  Позади была такая же
тишина, темнота и смрад. Во дворе охрана передала туристов трем милиционерам
и  вернулась  - обследовать подвал. Садясь в  автобус, Давид увидел, что  из
дверей выволокли под  руки уже окровавленных алкашей со скованными за спиной
руками. "Это не те! - обратился Дуду к Мордехаю. - Эти не сделали нам ничего
плохого."
     Гид быстро заговорил в мобильник. "Больше  там никого не было, - сказал
он, уселся на  свое  место и заговорил  в микрофон. - Итак, дамы  и господа,
коль скоро мы все  в сборе, и все  окончилось благополучно, то начинаем нашу
первую  экскур-сию  по древней столице  России. Во-первых, о самом  названии
"Москва". Скорее всего, это слово связано с древнерусским словом, означающим
"вода", как "Нева",  "Плотва", хотя есть и более экзотическое толкование: из
двух  слов,   означающих   "мощь  ковать",  возниших   на  заре  становления
княжества..."
     За  стеклами  автобуса  вдруг  пошел мелкий снег, которому  израильтяне
обрадова-лись как  дети.  Он летел мимо  окон  все плотнее,  пока не повалил
красивыми хлопь-ями, мгновенно  ослепившими  водителя. Тротуары  и  мостовая
оставались мокры-ми, черными и блестящими, но желто-зеленые газоны скверов и
парков, мимо которых несся автобус,  засветились праздничным светом,  тотчас
напомнив Дуду открытки из  рекламного  проспекта. Вот они  - истинные  цвета
России, подумал он, - белый и черный. И оба - без оттенков.
     Москва была  безграничной,  бесконечной,  вызывающе мощной  и  какой-то
беспо-мощно  серой.  Отдельные  дворцы  и  храмы,  которые  тут  же  начинал
расхваливать Мордехай, только подчеркивали  общее неприятное впечатление  от
безликих и  громадных домов, особенно  башен "под  Кремль" с  циклопическими
лепными ску-льптурами и похоронными венками на шпилях.
     "Так  как  вы  заблудились?  -  спросил инженер Элиша,  с которым  Зацы
сблизились в дороге и оказались соседями в гостинице.  -  Как вы оказались в
цоколе?" "Не работал лифт,  - пояснил Дуду, - а я забыл, что мы не на пятом,
а на двенадцатом этаже. Пока сообразил,  оказалось, что все двери, кроме как
на  нашем этаже, почему-то заперты. Мы спустились в темноту. А там..."  "Вот
эти  нищие?"  "Если  бы!  Вполне  приличный  молодой  человек...  Прекрасный
английский, отличные манеры." "И  что  же?" "За время моей службы я научился
кое-чему.  Только поэ-тому  мы тут с вами." "Он хотел вас... убить?" "Боюсь,
что еще хуже. Похитить." "Ну... - неуверенно засмеялся Элиша. - Тут все-таки
не Чечня." "Если бы ты был там с нами, то  понял,  что вся  Россия сегодня в
какой-то мере Чечня. Он тут же  позвал свою банду." "С чего ты взял, что это
банда?  Ведь  они  говорили между  со-бой не на иврите?" "Я  как-то попал  в
подобную ситуацию в Курдистане. Там тоже говорили не  на иврите. Остался жив
только потому, что умею вовремя заглянуть врагу в глаза. Правда, тогда я был
хорошо вооружен... И без моей любимой жены."
     На выходе из  музея было очень скользко. Прохожие шли по ледяной корке,
присы-паемой  снегом,  как  по   сухому   асфальту,  а  израильские  туристы
беспомощно сколь-зили,  цепляясь друг за друга  и  умирая от смеха. Им очень
нравилось,  что  на них оглядываются.  Впрочем,  без улыбок или любопытства.
Люди  вокруг так куда-то спешили,  что было не  до эмоций. И - не до улыбок.
Спасибо хоть, что и  не до вражды к иноземцам. "А чего, собственно, вдруг? -
сострил Элиша. - Туристы они есть туристы. Ну  и что, что это евреи из своей
страны, а не из соседней квартиры?"
     Давид многозначительно посметрел на жену. "Кстати, - тотчас  поняла его
умная Батья. -  Моя служанка Наташа дала  мне адрес  своей лучшей подруги по
имени Лидия. У нас сегодня свободный  от мероприятий  вечер. Пойдешь с нами,
Элиша? Я уже позвонила ей. Посмотрим, как  живут русские у себя дома. Наташа
написала мне,  как проехать туда от нашей гостиницы на метро." "Зачем метро?
- удивился тот. - Я подземку терпеть не могу после лондонской, парижской, не
говоря о римской  или токийской. Возьмем такси, дадим нехагу адрес по-русски
и  доедем  без приключений." "После утреннего подвала, - возразил Дуду,  - я
склонен думать, что именно  на метро  мы только  и доедем без приключений. А
вот на машине,  которая выдает себя  за такси..."  "Он  у тебя всегда такой,
Батья?"  "Да нет.  Только в Гарлеме,  Сохо и тут. Но я с  ним  согласна. Мне
обратно  в тот подвал  тоже не  очень  хочется. Такой шикарный город,  такая
роскошная публика в театрах, а все равно мне кажется, что в этой Москве одни
чеченцы. Смотрите, какая рожа!"
     На  них  действительно  глазело   нечто  среднее  между  моджахедом   и
хамасником.  Оно  продавало  с лотка  что-то, затянуто