знакомы.
     - Я знаю одну девушку, там, у нас. Она очень на вас похожа.
     - Она вам нравится?
     - Она не может мне нравиться. Она чистая, а я - вонючий трубарь.
     - Кто?
     - Трубарь, который чинит трубы в туннелях.
     - Крони,  -  позвал Круминьш.  -  Если вы готовы к разговору,  мы вас
ждем.
     Крони кивнул.
     - Я тоже останусь, - сказала Наташа.
     - Неволить никого не буду,  -  ответил Круминьш.  - Только подумайте,
что работать нам осталось несколько дней.  А может, и того меньше. Зарядят
дожди, и все. Я сам постараюсь успеть на раскоп.
     Все выслушали его, не возражая, как упрямые школьники, давно решившие
уйти в кино со скучного урока.  И остались.  Уехала только Анита, ценившая
каждую  минуту  археологического счастья,  и  Петерсон,  который вышел  на
совершенно неповрежденную жилую комнату и  не хотел рисковать,  откладывая
работу на день.
     - Вернемся в столовую? - спросил трубарь.
     Пресс-конференция выглядела буднично,  совсем не  так,  как  положено
встречаться  представителям  столь   далеких   цивилизаций.   Единственная
трудность заключалась в  том,  что Крони не  знал,  как начать.  И  потому
сказал:
     - Я,  если позволите,  расскажу вам  о  вонючем трубаре,  о  Чтении и
путешествии к  Огненной Бездне,  о  том,  что узнал от Спелов и  как пошел
искать Город  Наверху и  светлую пещеру с  голубым потолком.  А  потом  вы
расскажите о том, что мне самому еще не ясно...


     Гюнтер,  Макс Белый и  Крони вернулись от  входа в  подземелье на три
часа позже,  чем  обещали.  Виноват был  гравитолет,  который сломался,  и
Станчо пришлось выручать их на обычном вездеходе.
     Правда,  искатель работал надежно -  должно же  хоть что-то  работать
надежно, - и им удалось проследить расположение верхних, покинутых уровней
подземного города.
     Когда ехали обратно, Гюнтер говорил:
     - Нам бы раньше его засечь.  Ведь совсем рядом.  Пять километров.  Но
меня смущает другое.  Здесь зона активного вулканизма.  И  выражение <жить
как на вулкане> имеет к городу прямое отношение.
     Крони молчал. Он понимал, что с каждым часом приближается тот момент,
когда он  скажет им <до свидания> и  протиснется в  узкую дыру под скалой,
откуда начинается спуск к  городу.  Он  должен был  вернуться,  а  это так
близко к смерти,  от которой он был не столь далек и раньше. Теперь же она
казалась зловещей гадиной,  во  снах  принимавшей образ ласково говорящего
Мокрицы или старухи у квартального бассейна,  которой он отдал кусок мыла.
Крони начинало казаться,  что он  не  сможет дышать тем воздухом,  что его
будет  рвать,   выворачивать  наизнанку  от  тех  запахов,  и  он  начинал
испытывать недоброжелательность к  Гюнтеру,  сидевшему за рулем вездехода,
за то, что тот поделился с ним своим разумом. Крони было жалко себя. Мозг,
накормленный новыми знаниями, протестовал против того, что ему предстояло,
и  из  жалости  к  себе  возникало  ощущение  одиночества, отстраненности,
подобное тому,  что  может испытывать человек,  всходящий на  эшафот и  не
желающий   разыскивать  в   толпе   лица   избежавших  ареста   товарищей,
единомышленников, потому что они останутся живы.
     Город остался справа, они подъезжали к лагерю той же дорогой, которой
четыре  дня  назад  брел  Крони.  Солнце распласталось над  лесом  и  было
багровым.
     - Завтра будет ветер, - произнес Гюнтер.
     - Да, - кивнул Макс.
     - Мне  теперь  есть  с  кем  говорить по-немецки,  -  сказал  Гюнтер,
подгоняя вездеход к ряду машин,  стоявших у большой палатки мастерской.  -
Мою сентиментальность не выразишь на терра-лингве. Это язык для бездушного
Макса.
     Крони разыскал Круминьша в лаборатории у Такаси.
     - Вилис, - обратился к нему Крони. - Я хочу с вами поговорить.
     - Ты будешь говорить здесь? - спросил Круминьш.
     Такаси  составлял консервант и  был  похож  на  мясника  в  блестящем
фартуке и длинных, с раструбами перчатках.
     - Да. У меня нет секретов. Мне надо вернуться в город.
     Круминьш молчал. Крони было бы приятнее, если бы он сказал что-нибудь
вроде:  <Тебе надо отдохнуть,  набраться сил,  не  спеши>.  Ничего  такого
Круминьш  не  произнес.  Он смотрел на Крони,  чуть наклонив голову,  всем
своим видом изображая внимание.
     - Я  вернусь в  город и скажу людям,  что наверху можно жить.  Что их
проклятый мир не ограничивается каменными стенами и  мокрыми туннелями.  Я
выведу людей наверх, чего бы то мне ни стоило.
     Круминьш ответил не сразу. Как будто ждал продолжения. Потом спросил:
     - И к кому вы пойдете, Крони?
     - К людям. Я скажу...
     - Вы,  очевидно,  имеете конкретный план,  -  настаивал Круминьш. - Я
надеюсь, что вы его имеете.
     - Я не задумывался,  -  ответил Крони,  охваченный идиотским чувством
ученика,  не  выучившего урока  и  стоящего  перед  доской  с  непонятными
уравнениями,  а  учитель следит за тобой со снисходительной жалостью.  Это
было чужое воспоминание, потому что трубарь никогда не ходил в школу.
     - Я думал о том,  как вам,  Крони, действовать в дальнейшем, - сказал
Круминьш.  - Конечно,  вы правы.  Надо найти по возможности безболезненный
путь,  чтобы вернуть планету вашим людям. Но вы понимаете, что столкнетесь
с оппозицией?  Есть инерция,  убеждение людей в единственности их мира. Вы
попадете  в положение сумасшедшего для большинства и опасного человека для
тех,  кто хочет сохранить власть. Они сделают все, чтобы вас убрать, чтобы
стереть  саму память о вашем появлении.  Со временем они проверят,  так ли
все  обстоит,  как  вы  сказали.  Они  вышлют  разведку  наверх,  и  можно
представить,  что  лет  через двадцать - тридцать в подземном городе будет
все как прежде,  зато на поверхности появятся  тайные  дома  для  сильных,
сады, в которых они будут держать своих детей, потому что подземный климат
плохо отражается на их здоровье.  Остальные останутся в неведении, и бунты
их будут подавляться. Восстание вообще трудно устроить в мире, разделенном
на этажи.
     - Но ведь так не может продолжаться вечно,  -  вмешался Такаси. - Так
не должно быть. Будет другой Крони... третий.
     - Но когда?  И  в истории Земли бывали периоды,  когда миллионы людей
находились в условиях никак не лучших, чем жители подземного города.
     - Нет,  -  возразил Крони.  -  Не  может быть.  -  Но  память Гюнтера
подсказала - могло.
     - Я полагаю,  -  продолжал Круминьш,  - что после того, как первый из
директоров   побывает   наверху,   круг   посвященных  станет   непрерывно
расширяться.  Нельзя  допустить,  что  лишь  маленькая кучка  людей  будет
выползать погреться на  солнышке.  Кто-то  должен обслуживать их,  строить
наземный  дом,  разводить  наземный  огород.  Об  этом  узнают  стражники,
доверенные инженеры,  и  ваш мир постепенно начнет изменяться.  Но пройдет
много  лет  и  прольется немало крови,  прежде чем  подземный город  будет
окончательно покинут.
     Крони  слушал его  и  за  сухими словами Круминьша видел туннели,  по
которым  ползут  и  погибают люди.  Он  видел  умирающего Леменя  и  крыс,
выходящих на улицы.
     - Я все равно пойду,  -  решил Крони.  - Мне, правда, хотелось пожить
здесь еще, но я пойду.
     Крони попытался улыбнуться, и улыбки не получилось.
     - Подожди,   -  сказал  Круминьш.  -  Мы  понимаем  тебя,  Крони.  И,
пожалуйста, не воображай, что ты отправишься туда сам по себе. Тебе одному
не справиться.
     - Я пойду с тобой, - проговорил Такаси.


     Такаси позвал Крони и Наташу в воронку, охотиться на рыбу. <Туда, где
ты проваливался>,  -  сказал Такаси. Он выпросил у Станчо высокие сапоги и
большой ковш.  Крони согласился.  Странно,  подумал он, Наташа не так уж и
похожа на Геру,  что прячется в  увешанной старыми тряпками норе,  которая
казалась верхом роскоши бедному трубарю.
     Такаси отдал Крони бадью,  в которой собирался тащить обратно добычу.
Сам взял все остальное.  Наташа утонула в высоких сапогах,  и идти ей было
неудобно.
     - Я лучше надену скафандр, - решила она. - Без шлема.
     - Вы  наивны,  принцесса,  -  ответил Такаси.  -  Кто  будет отмывать
скафандр от грязи? Спроси у Крони, он уже там купался.
     - За мной погнался тигр, как только я вылез, - напомнил Крони.
     - Станчо подарил шкуру Кирочке, - сообщил Такаси. - Тебе не жалко?
     - Он спросил моего разрешения,  -  сказал Крони.  - Мне не жалко. Мне
удивительно, что я одолел тигра.
     - Ты хотел бы отнести шкуру Гере? - спросила Наташа.
     - Она бы  не приняла ничего из рук трубаря.  Ты забыла,  что она дочь
директора.
     - Это мне ни о чем не говорит,  - засмеялась Наташа. - Но открою тебе
тайну. Мой отец очень важный писатель. А родители вот этого японца никогда
в жизни не покидали своего городка на Хоккайдо.
     - Ну, вы другое дело, - сказал Крони.
     - Наташа,  -  произнес Такаси, - можно, я остаток пути понесу тебя на
руках? Я преклоняюсь перед твоей родословной.
     - Неси свои лопаты. Большего ты не заслуживаешь, - ответила Наташа. -
А  мне вашу Геру жалко,  -  добавила она без всякой связи с предыдущим.  -
Когда она выйдет, я буду о ней заботиться.
     Часа за три они вытащили из грязи трех рыбин, уморились, измазались и
уселись отдохнуть на  валу,  что  окружал воронку.  Такаси  с  Наташей все
шутили и  спорили.  Крони улыбался и  поддерживал разговор,  но  порой так
углублялся в мысли, что переставал слышать спутников.
     Неожиданно из тростников вышло привидение.
     Они не заметили,  что опустились глубокие синие сумерки, и привидение
вобрало в себя синь этих сумерек и зажглось изнутри.  Что-то привлекло его
к воронке.  Может быть,  шум и чавканье грязи. И теперь оно остановилось в
нерешительности на  краю тростников,  и  казалось,  что  стебли прорастают
сквозь него.
     - Ой, - прошептала Наташа.
     Крони,  уже знакомый с привидениями, удивился ее испугу. Чего бояться
привидения?
     Такаси приподнялся, прикрывая девушку, а Крони шепнул:
     - Не пугай его. У нас ничего нет съедобного? Оно голодное.
     Привидение увидело людей и  скользнуло в тростники.  Было видно,  как
голубым облачком оно растворяется в зарослях.
     - Оно голодное,  -  повторил Крони.  -  Я думаю, что оно выбралось из
подземелья вслед за мной и заблудилось.
     - Что это такое? - спросил Такаси.
     - Привидение,  -  сказал Крони.  - Когда я искал библиотеку, встретил
одно. Привидения понимают человеческий язык. Но они не говорят.
     Ночью,  когда следопыты,  Круминьш и Крони обсуждали план действий на
завтра,  а  Такаси с Анитой проверяли,  насколько успешно электронный мозг
усвоил язык подземелья, Наташа взяла кусок хлеба и ведро с супом и вынесла
на склон холма, за зону зашиты.
     Утром оказалось, что суп съеден, а хлеб пропал.


     Утром все собрались у скалы, под которой был лаз.
     Возникла некоторая суета,  словно Крони  собирался поставить рекорд и
его окружали болельщики, тренеры, секунданты и судьи.
     - Ты похож на рождественскую елку, - сказал Гюнтер.
     Внешне  Крони  выглядел нормально.  Правда,  одежду  трубаря пришлось
выкинуть -  от нее остались лишь лохмотья. Девушки перешили рабочий костюм
археолога так,  что  издали  он  мог  сойти  за  одежду инженера.  Спереди
комбинезон был на  молнии,  и  достаточно было двух секунд,  чтобы извлечь
подвешенный под мышкой парализующий бластер -  плоский и легкий.  На ручке
бластера  было  выгравировано:  <Гюнтеру  от  признательной Греты>.  Смысл
надписи Гюнтер объяснить отказался,  но  настоял,  чтобы Крони взял именно
его бластер,  а не стандартный, экспедиционный. В воротник вшили микрофон,
и   поэтому  любое  слово,   сказанное  Крони  или  произнесенное  в   его
присутствии,  становилось немедленно известным наверху. Телевизионный глаз
передатчика помещался над  левым верхним карманом комбинезона,  а  второй,
страхующий,  на  поясе,  который сам  по  себе был чудом изобретательности
следопытов.  В  нем  отлично размещались медикаменты,  включая достаточное
количество  дезинфицирующего пластыря,  чтобы  обклеить  Крони  с  ног  до
головы,  неприкосновенный запас пищи,  спрессованной в  таблетки и могущей
прокормить группу из десяти прожорливых мужчин в течение двух недель.  Там
же  умещался гибкий кинжал и  набор инструментов,  который мог пригодиться
как   профессиональному  взломщику,   так   и   самодеятельному  строителю
вездехода.  В  ухо была вставлена горошина динамика связи,  а  в  карманах
лежали  всяческие  разности  вроде  очков,  позволяющих  видеть  в  полной
темноте. Крони был экипирован на славу.
     Он  был  польщен таким вниманием.  Хорошо,  если знаешь,  что  друзья
слышат каждый твой вздох, каждое твое слово, а если будет плохо, ты можешь
их позвать на помощь.
     - Ну, трубарь, - сказал Такаси, - пошли?
     Он  спускался с  Крони на два яруса вниз,  где устроили промежуточную
базу. Такаси был в скафандре и шлем держал в руке, словно запасную голову.
Он должен был выступать в роли резерва.
     - Я вас поцелую, - произнесла Наташа.
     Наташа сначала поцеловала Крони.  Она  была  с  ним  одного роста,  и
поцелуй  попал  в  угол  губ,  и  это  было  странное и  острое  ощущение.
Последними словами Крони, перед тем как он шагнул вниз, были:
     - Меня еще никто в жизни не целовал.


                                 ГЛАВА IV

                           ВОЗВРАЩЕНИЕ ТРУБАРЯ

     Госпожа Гера  Спел,  милостью бога Реда дочь директора Спела,  горько
плакала.  Она  плакала,  потому что  жизнь  ее  завершалась бессмысленно и
мучительно.
     Она  лежала в  постели,  было зябко,  и  она никак не  могла решиться
скинуть с себя одеяло,  сшитое из крысиных шкур. От одеяла дурно пахло, но
когда она сказала об этом отцу,  тот поморщился, как будто она упомянула о
чем-то неприличном, и заметил:
     - Тебе мерещатся глупости. Это от болезни.
     Господин директор Спел свыкся с  болезнью и неизбежной скорой смертью
дочери.  Ее мать тоже кашляла кровью и  умерла от этого,  и доктор сказал,
что  медицина не  знает  никаких  средств  против  этой  болезни,  которая
гнездится в  груди и  недоступна мазям и  примочкам.  Директору Спелу было
горько сознавать, что дочь его не родила ребенка, что так нелепо и позорно
для  доброго имени древнего рода  Спелов кончилась история с  ее  женихом,
дело которого,  состряпанное Мокрицей,  не удалось замять.  И оно показало
всем, что Спел уже не самый сильный человек в городе.
     Гера лежала под крысиным одеялом и разглядывала знакомые замысловатые
подтеки и  трещины на потолке спальни.  Гера никак не могла примириться со
смертью,  и в кошмарах, которые ей теперь снились каждую ночь, она видела,
как карабкается по туннелям,  потому что впереди должен быть свежий воздух
и много света и Город Наверху. Виноват был тот трубарь. Трубарь Крони. Она
почему-то  запомнила его имя,  хотя никто не запоминает имен трубарей.  Он
был странный человек, этот Крони, и ей было жалко, что он умер в туннелях.
     Надо   было  вставать  и   начинать  новый  бесконечный  день.   Гера
разрывалась  между  ожиданием,   что   наступающий  день  может  оказаться
последним,   и  страхом  перед  бесконечностью  этого  дня,  которую  надо
пережить.  Она  отсчитывала,  задерживала минуты  и  как-то  даже  разбила
водяные часы,  смутно подозревая их в  злонамеренности.  Но день все равно
кончился, и, укладываясь спать и дрожа перед жестокостью ночи, Гера каждый
раз  испытывала  благодарность к  собственному телу,  одолевшему еще  один
день.
     Она  иногда пыталась призвать себе на  помощь образ рассудительного и
язвительного Леменя,  которого она не заметила бы, если бы он был знатным,
и  не  полюбила бы,  если бы ему не грозила смерть.  Но появление трубаря,
который принес железный знак,  поставило точку  на  существовании инженера
Леменя.  Лемень растворился в прошлом,  и,  хотя Гера могла заставить себя
вспомнить черты его лица или манеру говорить,  -  вызвать в  памяти Леменя
целиком она была уже не в состоянии, потерялись какие-то ниточки-пружинки,
объединяющие голос,  улыбку,  манеру хмуриться, походку человека, которого
она любила и из-за которого сказала отцу, что уйдет в Бездну с ним вместе,
и  отцу  пришлось запереть Геру в  подвале и  поставить у  подвала стражу.
Тогда у нее и обострилась болезнь.
     Гера поднялась.  Ей было холодно,  и голова закружилась так,  что она
еле успела сделать шаг к  ледяной стене и  опереться о нее.  Она вынула из
стенного шкафа  -  каменной ниши,  обшитой ошметками пластика,  -  длинное
платье.  Она выбрала светлое, чтобы не так бросалась в глаза ее бледность.
Теперь надо было набраться сил,  чтобы причесаться,  вымыть лицо.  Все это
требовало усилий, но и придавало жизни какую-то значимость.
     В умывальне было тепло,  и руке было приятно дотрагиваться до горячих
труб.  Раньше у Геры была служанка,  старая уже женщина,  которая когда-то
ходила и  за  ее  матерью.  Но  служанка умерла как раз в  те  дни,  когда
разыгралась история с Леменем.  А новой отец брать не стал, все равно дочь
скоро умрет и  не может быть выдана замуж.  Гера,  привыкшая соглашаться с
неумолимой логикой отца, поняла его и не обижалась, хотя порой ей бывало и
трудно и хотелось, чтобы рядом кто-то был... Кто-то живой. Оставался брат,
непутевый,  не верящий никому и не вызывающий доверия.  Брат любил ее.  Но
мог забыть о Гере и не появляться месяц, особенно теперь, когда обстановка
была,  по его словам, напряженной и офицеры тайной стражи часто оставались
в казармах.  Но в конце концов он приходил,  и тогда Гера старалась делать
вид,  что ей лучше,  и говорила с ним о пустяках -  брат боялся говорить о
чем-либо еще.
     Послышался стук.  Кто-то стучал в дверь,  выходящую в переулок.  Этой
дверью пользовался только брат,  но  у  брата был  свой  ключ.  Может,  он
потерял ключ?  Гера хотела открыть дверь,  но вдруг испугалась.  Это могли
быть бандиты. Хоть отец и говорил, что им не проникнуть на верхние уровни,
страх не проходил.
     Гера стояла в нерешительности. Она могла подойти к переговорной трубе
и  вызвать отца  или  брата.  Но  какой  глупой будет выглядеть она,  если
окажется, что это всего-навсего Спел.
     И  потому  Гера  выбрала третий путь.  Она  села  в  кресло и  решила
подождать,  что будет дальше. Решение ничего не делать успокоило. Это было
все-таки решение.
     Стук прекратился.  Гера ждала.  Она  вдруг поняла,  что хочет,  чтобы
кто-нибудь пришел к ней.  Хоть кто-нибудь, хоть бандит. Она уже три дня не
видела ни одного человека.  И испугавшись,  что тот, за дверью, уйдет, она
вскочила с кресла и побежала к двери. Но не успела добежать.
     Как  только  она  переступила  порог  маленькой  гостиной,  портьеры,
ведущие в  переднюю,  раскрылись,  и  с  другой  стороны в  гостиную вошел
человек.
     Человек был ей знаком.
     - Здравствуйте,  милостивая госпожа,  - произнес человек. - Да хранит
вас бог Ред.
     - Как вы сюда попали?
     - Через дверь,  -  сказал человек,  и  тогда она  поняла,  что  это -
трубарь Крони.
     - Ты - трубарь?  - спросила она,  потому что перемена,  происшедшая с
ним, была настолько разительна, что разрушала установленный порядок вещей,
при котором трубарь всегда остается трубарем.
     И дело не только в том,  что Крони был пострижен,  изысканно и богато
одет и лицо его,  в морщинах и складках которого,  как ни отмывай,  должны
оставаться впитавшияся в кожу грязь и сажа,  стало гладким и чистым. Крони
был другим человеком, потому что вел себя как другой человек.
     - Я трубарь, - ответил Крони. - Ты позволишь мне сесть?
     - Садись, - разрешила Гера. - Но ты ведь мертв.
     - Почему?  -  удивился Крони,  усаживаясь в кресло, правда не раньше,
чем в кресло опустилась Гера. - Я жив.
     - Но Спел сказал...
     - Спел не верил, что я дойду. А я дошел в вернулся.
     - Зачем?
     - Чтобы помочь другим и тебе. Мне жалко тебя.
     Гера подняла