другой подобной мелочи, и тридцать пять  сольных  концертов,  среди  которых
один  для  контрабаса.  Всего  в  литературе  существует  более   пятидесяти
концертов для  контрабаса  с  оркестром,  все  они  написаны  малоизвестными
композиторами.  Или  может  вам  известен  Иоганн  Шпергер?   Или   Доменико
Драгонетти? Или Боттесини? Или Зимандль, или  Кукссевицки,  или  Хотль,  или
Ванхал, или Отто  Гайер,  или  Хоффмайстер,  или  Оттмар  Клозе?  Вы  знаете
кого-нибудь из них? Для контрабаса это имена. В основе своей  все  такие  же
люди, как и я. Контрабасисты, которые в порыве отчаяния стали композиторами.
И соответственны этому и концерты. Потому что порядочный композитор не пишет
для контрабаса, для этого у  него  слишком  хороший  вкус.  А  если  он  для
контрабаса пишет, то это ради смеха. Есть маленький менуэт Моцарта,  344  --
со смеху можно умереть! Или у Сен-Санса в "Маскараде  зверей",  номер  пять:
"Слон",   для   соло   контрабаса   с   фортепиано,   алегретто,    помпозо,
продолжительностью в полторы  минуты  --  со  смеху  умереть  можно!  Или  в
"Саломее" Рихарда Штрауса, пятифразовый пассаж для контрабаса, когда Саломея
заглядывает в цистерну: Как черно там внизу! Наверное ужасно, жить  в  таком
темном аду. Это, как могила... -- Пятиголосый пассаж для контрабаса. Эффект,
полный ужаса.  У  слушателей  волосы  встают  дыбом.  У  исполнителей  тоже.
Пробирает смертельный страх!--
 Нужно  играть  больше  камерной  музыки.  Это  может   даже   доставлять
удовольствие. Но кто же возьмет меня в квинтет с моим  контрабасом?  Это  не
стоит свеч. Если им и понадобится, они его просто наймут.  Точно  так  же  в
септете или октете. Но не меня. В Германии есть два,  три  басиста,  которые
играют все. Первый, потому что у него  свое  концертное  агентство,  другой,
потому что он из Берлинской филармонии,  а  третий  --  профессор  из  Вены.
Против этого наш брат поделать не  может  ничего.  А  ведь  есть  прекрасный
Квинтет Дворжака. Или  Яначека.  Или  Бетховен,  октет.  Или  наверное  даже
Шуберт, Фореллен-квинтет. Знаете ли, это было бы высшим счастьем  --  это  в
смысле музыкально-карьерном. Произведение мечты  для  любого  контрабасиста,
Шуберт... Но теперь это уже далеко, очень далеко. Я всего лишь туттист.  Это
значит, что я сижу за третьим пультом. За первым пультом сидит наш солист, а
рядом  с  ним  второй  солист;  за   вторым   пультом   исполнитель   второй
инструментальной партии и его второй номер; а лишь потом следуют туттисты. С
качеством это связано меньше, это дело рассадки.  Потому  что  оркестр,  вам
нужно это себе представить, есть и должен быть строго иерархичным строением,
являющимся отражением человеческого  общества.  Не  какого-то  определенного
человеческого общества, а человеческого общества как такового:
 Над всем этим парит ГМД, Генеральный музыкальный директор, затем следует
Первая скрипка, затем первая вторая скрипка, затем  вторая  первая  скрипка,
затем остальные первые и вторые скрипки, альты, виолончели,  флейты,  гобои,
кларнеты, фаготы, духовые -- и в самом конце контрабас.  После  нас  следует
только лишь литавра, но только лишь теоретически, потому что литавра одна  и
сидит на возвышенности, так чтобы ее могли видеть все. Кроме того,  звук  ее
намного объемнее. Когда литавра ударит всего лишь раз,  это  слышат  все  до
самого последнего ряда, и каждый  знает,  ага,  литавра.  Обо  мне  ни  один
человек не скажет, ага, контрабас, потому что я сижу вместе со всеми  внизу.
Поэтому литавра стоит практически  над  контрабасом.  Хотя,  строго  говоря,
литавра совершенно не является инструментом с ее четырьмя тонами. Но  бывает
и соло для литавры, например в  Пятом  концерте  для  фортепиано  Бетховена,
последняя фраза в конце. Тогда все, кто не смотрит на пианиста,  смотрят  на
литавру, а в большом  зале  это  добрых  тысяча  двести  --  тысяча  пятьсот
человек. Столько человек не посмотрят на меня за весь сезон.
 Не подумайте, что я завистлив. Чувство зависти для  меня  чуждо,  потому
что я знаю, чего я стою. Но у меня  обостренное  чувство  справедливости,  а
многое   в   музыке   совершенно    несправедливо.    Солиста    забрасывают
аплодисментами, зрители сегодня считают наказанием, если им  нельзя  хлопать
столько, сколько они хотят;  овациями  засыпают  дирижера:  дирижер  минимум
дважды пожимает руку капельмейстеру; иногда со своих мест  поднимается  весь
оркестр...  --  Контрабасист  даже  не  может  как   следует   встать.   Как
контрабасист -- извините за выражение -- вы с любой точки  зрения  последнее
дерьмо!
 И  поэтому  я  говорю,  что  оркестр  -  это  отображение  человеческого
общества. Потому что здесь, как и там, те, кто безоговорочно выполняет самую
дерьмовую работу, сверху донизу презираются всеми остальными. Это  даже  еще
хуже, чем в обществе, в этом оркестре, потому что в обществе, здесь  я  имел
бы  --  это  теоретически  --  надежду,  что  когда-нибудь  я  поднимусь  по
иерархической лестнице на самый верх и  однажды  посмотрю  с  самой  вершины
пирамиды на этот сброд внизу... Надежда, говорю вам, у меня бы была...

 Тише.

 ...Но в оркестре, здесь надежды нет никакой. Здесь господствует  ужасная
иерархия   умения,   кошмарная   иерархия   однажды    принятого    решения,
отвратительная иерархия одаренности, непреложная, соответствующая  природным
законам, физическая иерархия колебаний и звуков, никогда не идите ни в какой
оркестр!..

 Он горько смеется.

 Конечно бывали и перевороты, так называемые. Последний был примерно  сто
пятьдесят лет назад,  из-за  рассадки.  Тогда  Вебер  посадил  духовиков  за
струнниками, это была настоящая  революция.  Для  контрабасов  это  не  дало
ничего, мы так и так сидим сзади, как тогда, так  и  сейчас.  С  конца  века
генерал-басов, примерно с 1750 года, мы сидим сзади. И так это и  останется.
И я не жалуюсь. Я реалист  и  могу  смириться  с  обстоятельствами.  Я  могу
смириться с обстоятельствами. Я этому научился, Бог свидетель!..

 Он вздыхает, и пьет, и восстанавливает силы.

 ...И я скажу  больше!  Как  оркестровый  музыкант  --  я  консервативный
человек,  признаю  такие  ценности,  как  порядок,  дисциплина,  иерархия  и
руководящий принцип. -- Пожалуйста, не поймите меня  сейчас  неправильно!  У
нас, немцев, при слове руководящий всегда возникает  ассоциация  с  Адольфом
Гитлером*. При этом Гитлер был в высшей степени вагнерианцем, а я отношусь к
Вагнеру, как вы уже знаете, весьма прохладно. Вагнер как музыкант --  сейчас
с точки зрения ремесла -- я бы сказал: ниже лучших. Любая партитура  Вагнера
изобилует невозможностями и ошибками. Этот человек сам даже не играл  ни  на
одном инструменте, кроме как плохо  на  пианино.  Профессиональный  музыкант
чувствует себя, играя Мендельсона, не говоря уже о  Шуберте,  в  тысячу  раз
возвышеннее и лучше. Кстати, Мендельсон был, о  чем  говорит  уже  его  имя,
евреем. Да. Гитлер же, со своей стороны, в музыке, кроме Вагнера, понимал не
больше, чем ничего, и сам никогда не мечтал быть музыкантом, а архитектором,
художником, проектировщиком городов и так далее. У  него  было  еще  столько
самокритики, несмотря на всю его...  необузданность.  К  национал-социализму
музыканты все равно не были  особо  восприимчивы.  Пожалуйста,  несмотря  на
Фуртвенглера и Рихарда Штрауса и так далее, я знаю,  случаи  проблематичные,
но таким людям было навешано больше, потому что  они  не  были  нацистами  в
настоящем смысле, никогда. Нацизм и музыка --  это  вы  можете  прочитать  у
Фуртвенглера, -- это просто несовместимо. Никогда.

 * Игра слов. Руководящий принцип  по-немецки  "Fu:hrerprinzip".  Поэтому
ассоциация возникает не со  словом  "руководящий",  а  со  словом  "Fu:hrer"
(прим. пер.).

 Конечно, в то время тоже писали музыку. Это совершенно ясно! Ведь музыка
так просто не заканчивается! Наш Карл Бем, например, ведь он тоже в то время
оказался в водовороте кровавых  лет.  Или  Караян.  Его  даже  с  ликованием
встречали французы в оккупированном Париже; с другой стороны, и  заключенные
в концлагерях имели свои оркестры, насколько мне известно. Точно так же, как
и позднее наши военнопленные в их  лагерях  для  военнопленных.  Потому  что
музыка -- это человеческое. По другую  сторону  от  политики  и  современной
истории. Нечто общечеловеческое, сказал бы я, слившийся с человеческой душой
и человеческим духом постоянный элемент. И музыка будет всегда, и везде,  на
Востоке и на Западе, в Южной Африке точно  так  же,  как  в  Скандинавии,  в
Бразилии точно так же, как в Архипелаге Гулаг. Потому что  музыка  вместе  с
этим метафизична. Вы понимаете,  метафизична,  то  есть  за  или  по  другую
сторону чисто  физического  существования,  по  другую  сторону  времени,  и
истории, и политики, и нищеты, и богатства, и жизни,  и  смерти.  Музыка  --
вечна. ГЈте говорил: Музыка столь высока, что ни один разум не может  к  ней
приблизиться, и от нее исходит такое воздействие,  которое  покоряет  все  и
которого никто не в состоянии избежать.
 С ним я могу лишь согласиться.

 Последние фразы он  произнес  очень  торжественно,  после  чего  встал,
несколько раз взволнованно прошел взад и no  комнате,  задумавшись,  наконец
вернулся.

 ...Я даже пошел бы дальше, чем ГЈте. Я  бы  сказал,  что  чем  старше  я
становлюсь и чем глубже я проникаю в настоящую сущность  музыки,  тем  яснее
мне становится, что музыка есть величайшая тайна, мистерия, и что чем больше
о ней знаешь, тем меньше в состоянии сказать еще что-либо значимое. ГЈте  же
был, при всем моем уважении, которым он пользуется по сей день --  и  вполне
справедливо, -- говоря откровенно, человек не музыкальный. В первую  очередь
он был лириком и как таковой, если хотите, ритмиком  и  языкомелодистом.  Но
все это не то, что  музыкант.  Иначе  объяснить  его  гротесковые  ошибочные
суждения о музыкантах просто нельзя.  --  Но  относительно  мистического  он
понимал очень много. Я не знаю. Знаете ли  вы,  что  ГЈте  был  пантеистом*?
Возможно. А ведь пантеизм находится в тесной связи с музыкой, он является  в
определенной мере следствием мистического мировоззрения, как это  происходит
в  таоизме  и  в  индийской  музыке  и  так  далее,  проходит   сквозь   все
средневековье и эпоху Возрождения и так далее, а затем, кроме всего  прочего
у далее проявилось в масонском движении 18 века. И к тому же Моцарт тоже был
масоном, да будет это вам известно. Моцарт еще в молодые годы  присоединился
к движению масонов, как музыкант, действительно, и это, по-моему, --  и  ему
самому это должно было быть совершенно ясным -- доказательство моего тезиса,
что для него, Моцарта, музыка, в конце концов,  тоже  была  таинством  и  он
мировоззренчески в свое время не мог этого более осмыслить. -- Сейчас  я  не
знаю, не будет ли это вам слишком сложным,  потому  что  вам,  возможно,  не
хватает для этого предпосылок.  Но  сам  я  уже  на  протяжении  многих  лет
занимаюсь материей, и я скажу вам только одно: Моцарта -- на  этом  фоне  --
слишком переоценивают. Как  музыканта  Моцарта слишком  переоценивают.  Нет,
действительно, -- я знаю, что сегодня это звучит не очень  популярно,  но  я
хочу сказать, как один из тех, кто многие годы занимается этой материей и  в
силу своей профессии это изучал -- что Моцарт, в сравнении с  сотнями  своих
современников, которые сегодня совершенно незаслуженно  забыты,  совершенно,
можно сказать, сварен на воде, и именно потому, что он уже ребенком в  столь
раннем возрасте проявил свою одаренность и уже в восьмилетнем возрасте  стал
сочинять музыку, он уже в самое короткое время  себя  исчерпал  и  пришел  к
своему концу. И основная вина лежит на его отце, вот это и есть  скандал.  Я
бы своему сыну, если бы он у меня был, не позволил бы, будь он в десять  раз
одареннее, чем Моцарт, ибо этого  быть  не  должно,  чтобы  ребенок  сочинял
музыку; каждый ребенок сочиняет музыку, если вы направите его на это, словно
обезьяну, но это не произведение искусства, а издевательство, измывательство
над ребенком, и это запрещено сегодня со всем правом,  ибо  ребенок  сегодня
имеет право на свободу. И это одно. Другое же то,  что  в  то  время,  когда
Моцарт сочинял  свою  музыку,  практически  написано  не  было  еще  ничего.
Бетховен, Шуберт, Шуман, Вебер, Шопен, Вагнер, Штраус,  Леонкавалло,  Брамс,
Верди, Чайковский, Барток, Стравинский... -- всех я перечислить не могу, как
раньше... девяносто пять процентов музыки, которую наш брат  сегодня  усвоил
или должен был усвоить, я промолчу, как профессионал, ее в то  время  просто
еще не было! Она появилась лишь после Моцарта! Моцарт  об  этом не  имел  ни
малейшего представления! -- Единственный, да?, кто был в то время  знаменит,
единственный -- это был Бах, и он был совершенно забыт, потому  что  он  был
протестантом, которого лишь мы снова вернули из небытия. И поэтому положение
Моцарта в то время было несравненно проще. Необремененный. Любой мог  просто
так  прийти  и  беззаботно,  свежо  играть  оттуда  и  сочинять  музыку   --
практически все, что ему хотелось.  Да  и  люди  в  то  время  были  намного
благодарнее. В то время я бы стал всемирно известным  виртуозом.  Но  Моцарт
никогда бы этого не допустил. В отличие от ГЈте, который все-таки был  более
честным. ГЈте всегда говорил, что это было его счастьем,  что  литература  в
его время была, так сказать, чистым листом. Это было его счастьем. Свинство,
как говорится. А Моцарт никогда бы этого не сказал. И это  я  ставлю  ему  в
упрек. Потому что я свободен в суждениях и всегда говорю правду в глаза, ибо
меня такие вещи злят. И -- это только между прочим -- то, что Моцарт написал
для контрабаса -- это вы можете забыть; забыть  до  самого  последнего  акта
"Дон Жуана"; ошибочное мнение. Достаточно о Моцарте. Сейчас  я  хочу  выпить
еще глоточек...

 Он встает, спотыкается о контрабас и кричит.

 ...Да забрали бы тебя черти! Всегда ты прямо на  дороге,  дурак!  --  Не
скажете ли вы мне, почему мужчина тридцати  пяти  лет,  а  именно  я,  живет
вместе  с  инструментом,  который  ему  постоянно  мешает?!  С  человеческой
стороны, с общественной, с  транспортной,  с  сексуальной  и  с  музыкальной
лишь мешает?! Ни разу на него не надавив?!  Вы  мне можете  это  объяснить!?
-- Извините, что я кричу. Но здесь  я  могу  кричать  столько,  сколько  мне
вздумается. Этого не слышит никто, благодаря акустическим плиткам.  Ни  один
человек меня не слышит... Но я еще разобью его, в один прекрасный день я его
разобью...

 Он отходит, чтобы принести себе еще пива.


 *  Пантеист  --  сторонник  пантеизма,  религиозно-философского  учения,
отождествляющего Бога с природой и рассматривающего природу  отождествлением
Божества (прим. пер.).


 Моцарт, увертюра к "Фигаро".

 Конец музыки. Он снова возвращается на свое место. В то  время,  как  он
наливает себе пиво.
 ...Еще словечко по поводу эротики: Эта маленькая певица --  великолепна.
Она довольно маленькая и у нее совершенно  черные  глаза.  Быть  может,  она
еврейка. Мне это было бы совершенно безразлично. Во всяком случае  ее  зовут
Сара. Для меня она стала бы прекрасной женой. Знаете ли, я никогда  не  смог
бы влюбиться в виолончелистку, в альтистку тоже не  смог  бы.  Хотя  --  это
исходя из инструмента, -- контрабас с альтом музыкально сочетаются  идеально
-- "Sinfonia concertante"  фон  Диттерсдорфа.  Тромбон  тоже  подходит.  Или
виолончель. С виолончелью мы все равно чаще всего  играем  в  унисон.  Но  в
человеческих  отношениях  это  не  подходит.  Для  меня  не  подходит.   Как
контрабасисту   мне   нужна    женщина,    которая    представляет    полную
противоположность тому, чем являюсь  я:  легкость,  музыкальность,  красота,
счастье, слава, и еще у нее должна быть грудь...
 Я сходил в музыкальную библиотеку и посмотрел, есть  ли  что-нибудь  для
нас. Две целые арии для сопрано и обязательной партии контрабаса. Две  арии!
И конечно же снова этого абсолютно  никому  неизвестного  Иоганна  Шпергера,
умершего в 1812 году. И еще нонет Баха, Кантата ї152, но нонет -- это  почти
что целый оркестр. Значит, остаются два произведения, которые мы  смогли  бы
исполнить лишь вдвоем. Это конечно же для базиса недостаточно. Разрешите,  я
выпью.
 А что же тогда необходимо сопранистке?  Не  будем  же  себя  обманывать!
Сопранистке  необходим  концертмейстер.  Приличный  пианист.  А  еще   лучше
дирижер. Режиссер тоже еще бы подошел. Даже технический директор был бы  для
нее более полезным, чем контрабас. -- Мне кажется, что у нее что-то  было  с
нашим техническим директором. При этом этот человек чистейшей воды бюрократ.
Совершенно далекий от музыки тип  функционера.  Жирный,  похотливый,  старый
козел. Кроме того еще и голубой. -- А может быть у нее все-таки с ним ничего
и не было. Честно говоря, я этого не знаю.  Наверное  мне  это  было  и  все
равно. С другой же стороны, меня это заедало. Потому что с женщиной, которая
спит с нашим техническим директором, я бы в постель лечь не смог. Я  никогда
не смог бы ей этого простить. Но до этого нам еще далеко.  Поскольку  вопрос
еще в том, сможем ли мы зайти столь далеко,  ибо  она  практически  со  мной
вообще  не  знакома.  Я  даже  не  думаю,  что  она  вообще  хоть  раз  меня
когда-нибудь заметила. В музыкальном смысле  это  уж  точно,  чего  ради?  В
крайнем случае, в столовой. Внешне я выгляжу не так плохо, как я играю. Но в
столовой  она  появляется  редко.  Ее  часто  приглашают.   Старшие   певцы.
Приезжающие на гастроли звезды. В дорогие рыбные рестораны.  Однажды  я  это
видел.  Камбала  там  стоит  пятьдесят  две  марки.  Такие  вещи  я   считаю
отвратительными.  Мне  кажется  отвратительным,  когда  молодая  девушка   с
пятидесятилетним тенором, скажу откровенно -- человек этот получает тридцать
шесть тысяч за два вечера! Знаете ли вы, сколько зарабатываю я? Одну восьмую
чистыми  зарабатываю  я.  Когда  мы  записываем  пластинки  или   я   где-то
подрабатываю,  тогда  я  кое-что  зарабатываю  дополнительно.  Но  обычно  я
зарабатываю чистыми  одну  восьмую.  Столько  сегодня  зарабатывает  младший
служащий в офисе или студент на подработках. А чему они учились? Ничему  они
не учились. Я же четыре года учился в консерватории: у профессора  Краучника
я учился композиции, а у профессора Ридерера гармонии; с утра у меня по  три
часа уходит на репетиции, а  вечером  четырехчасовые  концерты,  а  когда  я
свободен, то и тогда я во всеоружии и раньше двенадцати спать не  ложусь,  а
время от времени я еще должен репетировать, черт бы побрал еще раз, если  бы
я не был настолько одаренным,  что  все  считывал  прямо  с  листа,  то  мне
пришлось бы упорно работать по четырнадцать часов в сутки! --
 Но я мог бы пойти в рыбный ресторан, если бы я захотел! И я  бы  выложил
пятьдесят две марки за камбалу, если бы этому суждено было случиться. И я бы
глазом не моргнул, потому  что  вы  меня  плохо  знаете.  Но  я  считаю  это
отвратительным!  Кроме  того,  все  эти  господа  женились   через   банк.--
Пожалуйста, если бы она пришла ко мне -- правда, она со мной не знакома -- и
сказала бы мне: Давай,  мой  дорогой,  пойдем  покушаем  камбалу!  --  я  бы
ответил: Конечно же, мое сокровище, почему бы и нет;  мы  покушаем  камбалу,
моя драгоценная,  пусть  даже  это  стоит  восемьдесят  марок,  мне  на  это
наплевать. -- Потому что по отношению к даме, которую я люблю, я кавалер,  с
головы до пят. Но это  отвратительно,  когда  эта  женщина  идет  куда-то  с
другими мужчинами. Я считаю это отвратительным!  Женщина,  которую я  люблю!
Она не должна ходить  с  другими  мужчинами  в  рыбный  ресторан!  Вечер  за
вечером!.. Правда, она меня не знает, но... но это единственное,  что  может
уменьшить ее вину!  Когда  она  меня  узнает...  когда  она  потом  со  мной
познакомится... это не вероятно, но... когда мы узнаем друг друга, тогда  --
она запомнит это на всю жизнь, это я могу обе