дать непосредственно, такой
пупин отрастет, что башмаки зашнуровать не сможешь.
 Но Пашка не отставал.
 -- Положи мне, Васин, пожалуйста, еще две ноги. Пожалуйста.
 Мири оторвалась от комикса.
 -- Васин, не дай ему, пожалюйста, есть ноги. Он ест все наши шекели.
 Петр  Иванович  удивился, с какой легкостью этот толстый и соплявка эта
стали называть его на "ты" и "Васиным".  Главное, почему-то не было  обидно.
Уж  больно  Пашка  вежливо слова произносил.  По-иностранному  как-то,  а  у
пигалицы вообще смешно получалось.
 Петр Иванович положил на противень еще одну ногу.
 -- ВсЈ. И чтоб без  претензиев.  У тебя  родители не миллионеры. Машину
взяли, квартиру купили, а ты еще жрешь, как потерпевший. Ясно?
 --  Спагеттей побольше, пожалуйста, -- твердил  свое Пашка. --  Если  в
шкафу не имеется, у нас есть резерв. Мама, где у нас резерв?
 --  Не трог  мать! --  Петр Иванович  укоризненно  покачал головой,  но
полпачки макарон все же дозасунул в кипящую кастрюлю. -- ВсЈ.
 Но Пашка продолжал нависать над кастрюлей.
 -- Я смолоду тоже здоров был жрать, --  сказал Петр Иванович, помешивая
макароны.  -- В войну  пацаном наголодался... У нас в  деревне немцы стояли.
Охотиться  любили. А  зайцев несмотря почему-то не ели. Повар у  них Макс  в
нашей избе поселился. Сварит ведро супа  перлового  и на  помойку волочит --
солдаты,  мол, с зайчатиной жрать отказываются. А мне мигнет. А вместо,  чем
на землю, мне в кастрюлю перельет. Потом узнали -- за Можай Макса загнали.
 -- Зачем?
 -- За суп. За то, что меня с матерью  тишком подкармливал. Не положено.
А вообще  у нас  немцы были люди, как люди. Матушка  моя,  если б  грамотная
была, ушла бы с ними. У нас много с немцами ушло...
 -- Врешь! -- крикнул Пашка.
 -- Рад бы, Павел, поднаврать малку, только это голая правда.
 --  Павел,  немедленно извинись перед Петром Ивановичем  --  взвизгнула
Алка.
 -- Да ладно, Аллочка. Мне бы сказали, я бы тоже не поверил. Было,  куда
денешься. Люди как люди. А вот ваших они несмотря передушили сто миллионов.
 -- Десять...
 -- Какая разница, где десять, там и сто. Вот как это понять, не знаю...
--  И, чтобы перебить тему, сказал Пашке: -- У тебя вон синячина под глазом.
Только тройным одеколоном. Слушай лес, что дубрава говорит...
 Петр Иванович вскрыл банку, выложил кильки на тарелку, посыпал лучком.
 -- Васин, -- сказал  Павел, озабоченно наблюдавший за действиями гостя.
-- Голову у рыбы сними и хвост сними -- так кушать нельзя.
 --  Иди-ка ты, Павел, лучше стол накрой, -- отправил его Петр Иванович.
-- И туда и сюда -- один не управлюсь. Водка, вынутая из морозильника, текла
медленно и тягуче, как жидкий кисель. Пока выпивали и закусывали, Пашка умял
две куриные ноги  и  сейчас приноравливался к  недоеденной отцовой. Наконец,
выбрав удачный момент, сдернул с отцовой тарелки недоедок. Мишка в это время
отвлекся на телевизор, где арабам собирались передавать Голанские высоты. Не
отрываясь от  экрана, он ткнул вилкой в пустую тарелку, близоруко  склонился
над ней и заорал:
 -- Пашка сволочь, верни отцу мясо!
 Петр Иванович уступил хозяину свою неначатую еще ногу.
 -- Кильку без водки не есть! --  скомандовал  он,  заметив, как  Павел,
умявший курей, нацелился на кильку. -- Не положено.
 -- Васин, -- робко сказала Мири, -- а можно мне кильку без водки?
 --  Возьми,  -- разрешил  Васин.  --  А тебе, Павел,  со  всей апломбой
заявляю: будешь притеснять сестру, увезу ее  к  себе на дачу. У меня там кот
Полкан, Мурка с  выводком.  Умная такая кыса  эта  Мурка: поймает  грызуна и
несет  свою  жертву  детям,  а ведь ничего не кончала. Машка, внучка у  меня
есть. Скоро внук будет.
 -- А у тебя дети есть, Васин?
 Петр Иванович опешил.
 -- Если внуки есть, стало  быть, и дети  есть. Игорь. Врач  на  "Скорой
помощи".  Кто  заболеет,  любого  вылечит.  И  еще  у  меня  сватья, певунья
знаменитая. Ох, баба! Красавица!.. Живем все дружно, только по-разному нитку
сучим.
 -- Васин, а тебе сколько лет? -- вдруг спросила Мири,
 -- Мне? Шестьдесят один.
 -- Ты тоже имеешь красивую жену?
 Задумался Петр Иванович. !
 -- Не очень-то.
 --  Странно,  --  задумчиво  сказала  Мири по-взрослому. --  Ты  имеешь
сексопиль. Ты знаешь, что такое сексопиль?
 -- Мири! -- одернула ее Алка. -- Не приставай к человеку. -- Она сунула
Петру Ивановичу колесико ананаса. Но Петр Иванович ананас отверг.
 --  От  ананаса у  меня  узда  зажевывается. Во рту  заеда  получаются,
кислота  теребит...  Лучше  я  покурю,  пожалуй.  Мири  пододвинула  к  нему
пепельницу.
 -- Рассказывай, пожалюйста.
 -- Да что рассказывать? Один я  остался, как  сундук  с товаром.  Шутка
такая. В общем это все  ерунда непосредственно. Катер  вот у меня  сгорел --
это жалко...
 Поели-попили.  Алка, нарушая шабат,  ушла в ванную  включить стиральную
машину. Отключится она сама по себе, все выстирав, отжав и просушив. Так что
если навредит шабату, то самую малость.
 Петр  Иванович  сытый, довольный откинулся на спинку  дивана. Растегнул
рубаху.
 --  Мири, мне  Машка заказала привезти  лошадь  для  Барбия. Кто  такой
Барбия?
 -- Это просто, -- кивнула Мири, --  это мы купим. А что у тебя висит на
шее? -- Она пересела поближе. -- Покажи, пожалюйста.
 -- Крест православный. Павел, включи!
 Пашка, кряхтя,  включил вентилятор. Но  прохлады он  не добавил, только
месил жару.
 Петр Иванович снял с шеи крест.
 -- Каждый  человек русский  должен  носить  крест. Ты,  например, Мири,
человек еврейский, тебе крест тоже подходит...
 -- Ну, не совсем, -- улыбнулся Мишка, не отрываясь от Голанских высот.
 -- А ты чего  не разливаешь, Михаил? Ты что, с водкой  "на фе"? Смотри,
приходить не будет.
 -- Где ручка, Пашка? -- крикнул Мишка. -- И бумагу.
 -- И еще: убить -- гасить в шубу, -- довольный  своей нужностью, сказал
Петр Иванович. -- Записывай, Павел, подмогни отцу.
 --  Я  не  умею писать  по-русски,  -- виновато опустил  голову  Пашка,
протягивая отцу ручку. -- И читать по-русски не умею. Не ругай меня,  Васин,
пожалуйста.
 Петр Иванович опешил. Такого он не ожидал.
 -- Не понял. Раз просишь,  ругать не буду. Но все равно --  не понял. А
эта, мелкая? -- он кивнул на Мири.
 --  Я тоже  не умею, --  радостно отозвалась девочка, вылизывая остатки
мороженого из коробки. -- И читать, и писать. Мишка разлил водку.
 --  Не впрягайтесь, Петр Иванович,  -- он чокнулся  с  гостем. -- Мы  с
Алкой ничего не можем поделать. Не хотят, сволочи. Может, убить?
 Петр Иванович молча выпил и крякнул как положено.
 -- Ну, ладно. Так на чем тормознулись? Насчет креста?
 -- Я  вот  что  ношу  для Бога, --  Мири вытянула из-за  ворота  маечки
серебряную  шестиконечную звезду на  цепочке. -- Мой могендовид.  Хочешь, он
будет твой? Но ты ведь не еврей, ты можешь иметь проблемы с твоим Богом...
 -- Бог, Мири, запомни, один на всю хиву, -- наставительно  сказал  Петр
Иванович  и для серьезности разговора даже застегнул  рубашку  на  последнюю
душную пуговицу. --  У одних он -- Будда, у русских  --  Христос, у чурок --
Аллах... Тут главное -- вера.
 Мири стянула с себя цепочку.
 --  На. Петр  Иванович,  не  ожидавший такого  поворота,  вопросительно
взглянул  на  Мишку.  Мишка  зевнул,  лениво  пожал  плечами. Петр  Иванович
прицепил могендовид на одну бечевку с крестиком.
 -- Ну, тогда будем здоровы!
 -- Лэ хаим!

5

 Суббота. Шабат в разгаре.
 С утра опохмелялись, но не слишком.
 --  А что, музей открыт сегодня? -- поинтересовался  Петр Иванович.  --
Достопримечательности  непосредственно?,,  -- "Метро  закрыто,  в  такси  не
содют..."  -- пропел  Мишка. -- Шабат  во  всем околотке. Алка  в лаборатори
сегодня дежурит. Пашка! Будешь поваром.
 --  Ага,  --  въедливо  усмехнулся  Петр  Иванович.  -- В  лаборатории,
выходит, можно. Не возбраняется. Гляди-ка: интересно: то понос, то золотуха.
А музей,  значит, аля-улю  По правде-то  говоря, Петру Ивановичу  не  больно
хотелось на экскурсию. Это он скорее, чтоб хозяев не обидеть. Тем более, где
Христос родился, он уже видел. В Вифлееме Где харч покупали.
 -- А что если  Петр Иванович  у нас на крыше  позагорает?  -- предложил
Мишка. -- Павел, отнеси гостю матрац.
 Настроение  у  Петра Ивановича  было отличное.  Да у него  всегда  было
хорошее  настроение, кроме  когда живот с перепоя гудел  или остеохондроз  в
руки  стрелял. Или -- не к  стол будь сказано -- в мошонку.  От хребта туда
боли иной раз  отдавались. Но, это все  чепуха, так сказать  непосредственно
Главное, жив. В  оккупации не подох  после  войны  голодуха -- снова живой
отец в  штрафбате сгинул,  матери  на переезде "кукушкой" голову отсекло  --
обратно живой!  И  на зоне не пропал.  Там, правда, уже  взрослым  был. Бога
гневить не надо Главное, чтоб из жопы пыль не шла!
 --  Ладно, Михаилу не мни водку!  --  весело призвал он хозяина. --  По
последней, и -- на крышу!
 Плоская крыша, залитая раскисшим от жары гудроном была густо заставлена
солнечными батареями: их-то, оказывается, и выдумал на весь Израиль, а также
для.  всех  арабов  Наум Аронович,  первый муж  Ирины  Васильевны.  Ячеистые
стеклянные  щиты батарей  уставились в синее  прокаленное небо. В  некоторых
ячейках стеклышки  были выбиты, в пробоинах  валялись окурки, смятые  "пачки
сигарет и  даже пустые  банки  из-под пива.  На  веревках  между  солнечными
батареями сушилось  разноперое  белье.  Рядом  стояло несколько  стульев  из
белого пластика, такой же столик на невысоких ножках.
 Петр  Иванович,  покуривая,  облокотился  о  заграждение  --  обозревал
субботний иерусалимский двор. Пашка притащил на крышу  матрац,  пепельницу и
зачем-то еврейскую газету. Он стоял рядом с  гостем,  готовый комментировать
происходящее внизу и вокруг.
 -- Дай я покурю из твоей сигареты, --  робко попросил он, поглядывая на
дверь.
 Петр  Иванович  удивился,  но оторвал  у беломорины обмусоленный конец,
сунул папиросу Пашке.
 -- А мать узнает?..
 Пашка задымил отчаянно и башкой замотал: не узнает.
 --  Васин,  а  что  ты  ешь,  чтобы  от  тебя не  пахло  с  водкой?  --
поинтересовался он, выпуская дым колечками.
 Петр Иванович пожал плечами.
 --  Ничего  такого не  ем.  Закусываю  активно  и все.  Лучше суповину,
похлебочку... Хватит  тебе  курить,  дурака валять! --  Он  перегнулся через
парапет. -- Рассказывай, чего тут? Куда это они? В церкву, грехи замаливать?
Пускай, дело Хорошее.
 Внизу  евреи, все в  черном,  все как  один в  очках, шли  в  синагогу.
Вернее,  --  как  объяснил  Пашка --  в  пять синагог,  помещавшихся в одном
длинном, похожем на барак строении с разными входами.
 -- А рядом что? -- Петр Иванович  отобранным у Пашки окурком показал на
непонятное сооружение, напоминавшее перевернутый горшок.
 -- Миква. Бассейн для женщин, когда водой так делают.
 -- Баня, что ли?
 -- Только без мыла. Баня для религии.
 Петр  Иванович  вспомнил правила гигиены на Кавказе, где он служил пять
лет, и, чтобы не конфузить дальше парня, остановил расспрос.
 -- Ясно. Почему все в очках? По религии?
 -- От книг зрение уменьшается.
 -- Отец и мать у тебя почему в очках обоя?
 -- Они ученые были в Москве, кандидаты наук.
 -- А здесь, выходит, не заладилось? -- посочувствовал Петр Иванович.
 --  У  папы с  работой  проблемы, --  Пашка  кивнул  чуть виновато:  --
нагрузка маленькая и кончается грант в университете... А мама имеет работу в
больнице, но -- анализы: кровь, моча...
 -- Кал, --  продолжил перечень Петр Иванович. -- Выходит, глаза-то они
себе  еще в  Москве посадили?  Ясно. Ну,  они-то хоть ученые,  а эти? --  он
потыкал вниз мощным прокуренным пальцем. -- Чего эти вот под мышкой  с собою
целую библиотеку тащат? Дома почитать не могут?
 --  Им  везде положено  читать, -- сказал Пашка, явно думая  о  другом.
Чего-то он хотел, но стеснялся сказать. Потом все-таки решился: -- Ты кушать
не хочешь, я могу нести сюда? Скажи, Васин.
 Петр Иванович рассмеялся.
 -- Ну и проглот ты, Пашка. Поясни мне еще чуток, и покушаем. Почему кто
в шляпах, кто в тюбетейках. А вон и вовсе в малахае меховом пилит?
 -- Все хасиды, но все по-разному.
 -- А вон с мальцом в халате стеганом, этот кто?
 -- Опять хасид.
 Петр  Иванович агрессивно закряхтел  и стряхнул пепел не в  пепельницу,
стоявшую на ограждении,  а вниз, где возле подъезда  сидели с детьми бабы  в
одинаковых прическах.
 --    Это   знаешь,   как   называется?!   Это   сектанты   называется!
Непосредственно. У нас их на кол сажали и в избах жгли, чтоб не баловали!
 Пашка,  не желая  включаться  в компрометирующий  его  страну разговор,
сделал вид, что углубился в газету. А может и правда, читал.
 -- Чего там? -- буркнул Петр Иванович, недовольный  что на старости лет
сцепился с мальчишкой.
 -- Голаны арабам  отдают,  --  повторил  Пашка фразу,  сказанную  вчера
отцом.
 -- Ну и что? На всех земли хватит, ладно уж вам чурок пригнетать. Я вон
когда в  армии  служил,  в дивизии Дзержинского, у  нас поперву-то  тоже над
чурками  мудровали.  Мне не  понравилось.  Пару  раз в  клюв кое-кому дал  и
прекратил безобразия. У меня с левой хорошо идет.
 Пашка тяжело, как взрослый умудренный жизнью человек, вздохнул и сложил
газету.
 -- Васин, ты этого не поймешь, Они стрелять начнут.  Или взрывы делать.
Как раньше.
 -- Ну уж так уж?
 -- Васин... Когда первые поселенцы землю, как это по-русски, -- делали?
 -- Обрабатывали, -- подсказал Петр Иванович.
 --  ...обрабатывали, арабы стреляли по ним. Пришлось ездить в тракторах
с  броней. Землю делать.  А когда  делали землю руками, томаты и прочее  так
дальше -- рядом был автомат. У мужчин, у женщин, у детей даже. И старые тоже
имели вооружение. Так было.
 --  Не  врешь?  -- Петр  Иванович  почему-то безоговорочно  верил этому
жирному балбесу.  -- Ну, так  нельзя.  Та люди не делают.  Война  войной.  А
крестьян на поле зачем! Тут арабы не правы. За это надо наказывать.
 Петр  Иванович  совсем  не собирался  вступаться  за  евреев, но за них
вступалась деревенская его душа.
 --  Ладно! -- оборвал он  неприятную тему. -- Скажи лучше, почему вот у
баб лица, в  основном, приятные,  одеты чисто, даже, можно сказать, модно, а
прически одинаковые? Опять религия?
 --  Опять,  --  засмеялся Пашка.  Почему-то здесь,  на крыше,  с Петром
Ивановичем он  стал  говорить по-русски нормально, не  как вчера. --  Это не
прически. Это парики. Из волос.
 -- А под париком?
 -- Бритвой так делают -- Пашка погладил себя по голове.
 -- Броют? -- ахнул Петр  Иванович. -- Налысо? А... мать твоя?.. Алка, в
смысле, тоже?..
 Пашка, заливаясь хохотом, схватился за живот.
 -- И нечего ржать... -- недовольно  пробормотал Петр Иванович, понимая,
что  сказал что-то не  то,  но не понимая  -- что. -- Ладно, иди  уж, жратву
тащи...
 Пашка, продолжая хохотать, мигом скатился с  крыши. Но,  похоже,  не за
одной жратвой, а чтоб и семью посмешить. Только чем вот?..
 Вслед  за  Пашкой,  который  минут через  пять приволок обед с  ледяным
пивом, показались на крыше и Мишка с Мири. Они  весело лопотали что-то между
собой  по-ихнему  и,  смеясь,  поглядывали  на Петра  Ивановича.  Мири сразу
бросилась к парапету, выискала внизу какую-то товарку и тоже начала лопотать
ей что-то  смеясь, на своем еврейском. Петр Иванович,  которого не оставляли
сомнения, подошел  и  наклонился над ее головой, пристально  изучая макушку.
Потом  протянул  руку и,  погладив девочку по  голове, несильно дернул ее за
волосы.
 -- Ай! -- взвизгнула Мири.
 Пашка  с Мишей, молча наблюдавшие за действиями Петра Ивановича,  опять
покатились с хохота.
 --  Да парики -- это только  у хасидок, когда они  идут  жениться!.. --
задыхаясь и вытирая проступившие от смеха слезы, проговорил Пашка.
 Посмеялись уже все вместе. Потом принялись за обед.
 -- Миша, объясни ты мне, Христа ради, -- сказал Петр [Иванович, нарезая
окостеневшее  в холодильнике сало. -- Вот все талдычут у вас про  терроризм.
Да и меня вчера два с чемоданами шмонали. Ну,  когда война, это я понимаю. А
сейчас? Да и  кого  взрывать, скажи  на милость?  Этих?  --  Петр  Иванович,
брезгливо  сморщившись, простер  руку в  сторону двора, где внизу мельтешили
евреи. Он за ними опять успел понаблюдать, пока  Пашка отсутствовал. Спешили
они по  своим делам молча,  сосредоточенно, и эта их  повышенная деловитость
производила  какое-то  несерьезное  впечатление.   Будто   придуриваются,  в
бирюльки играют. -- Ну кому их взрывать?!
 -- В общем-то да-а... -- протянул Мишка.  -- Эти-то,  может, и не очень
нужны. Но...
 Но что  "но",  так  и не сказал, а принялся за  курицу.  Петр  Иванович
решил, что  опять сунулся куда-то не туда, и не стал допытываться. Помолчав,
он тоже  выломал  у  холодной курицы  ногу, полил  ее  кетчупом. Закончив  с
курицей, заел картофельной служкой -- чипсами. Допил пиво.
 После обеда посидели еще, покурили. Мири опять  отправилась к парапету,
свесилась вниз, что-то выискивая там глазами. Но  Петру  Ивановичу крыша уже
осточертела, а загорать -- так у него и на даче загара хватает.
 -- Слушай,  Миш, -- сказал он, -- если транспорт не  работает, так ведь
можно  и  пехом,  по карте?  А?..  Я  думаю,  просмотреть  маршрут  поточнее
непосредственно и вперед с песнями... Как считаешь, Миш?..
 --  Попаля, попаля!  --  радостно  завопила вдруг Мири. --Я в  мальчика
внизу плювала и попаля. Я несла Гюле уроки, был шабат, он меня биль.
 --  Нормально, -- недовольно сказал Петр Иванович,  думая  о своем.  --
Взрослых перебиваешь...
 -- Васин, ты не любишь теперь меня?
 --  Люблю, люблю... Понимаешь,  Миша,  своими силами хочу добраться  до
Гроба Господня. Ты мне адресок черкани по-русски и по-жид... по-еврейски. Не
заплутаю. А заплутаю, прогуляюсь.
 Мишка почесал лысину.
 -- Пашка?
 -- Папа, я очень устал. Оставь меня, пожалуйста, в моем покое.
 Мири подняла руку как школьница.
 -- Можно я с Васиным пойду в Старый Город?
 --  Ты? А почему бы и нет? -- Мишка  положил  руку на плечо дочери.  --
Значит так. Идете в Старый Город.  Покажешь Гефсиманский сад. Крестный путь.
Стену Плача. Повтори.
 -- Мы покупим...
 -- Вы ничего не покупите, -- нахмурился Мишка. Мири тоже нахмурилась и,
по-отцовски повторяя интонацию, сказала мрачно:
 -- Мы ничего не покупим. Васин будет молиться в Стену Плача...
 -- Не надо  ему молиться в Стену Плача! -- рассердился Мишка. -- Просто
покажешь. Потом где Иисус ходил...
 --  Не надо ему молиться в Стену Плача! --  воскликнула Мири. -- Просто
покажешь! Так?
 Мишка кивнул. Потом почесал свою наморщенную лбину:
 --  Жалко,   черт...  Там  по  пятницам  монахи-францисканцы  ходят  по
Крестному пути.  К ним хорошо  бы пристроиться.  А,  может, и  сегодня  кого
нелегкая занесет, почему нет?!
 -- Главное, где  Иисус с мучениями ходил непосредственно, -- уточнил на
всякий случай Петр Иванович. -- Не устанет она? А то я  и в одинаре могу без
проблем.
 -- Я сильная! -- Мири сердито  погрозила ему кулачком  и,  не говоря ни
слова,  встала  на  руки.  Прошла  по   крыше  туда-обратно,  лавируя  между
солнечными батареями:  возвращаясь, угодила в пододеяльник, но, потоптавшись
немного, выпуталась и затихла в сторонке, покусывая ноготок.
 Петр Иванович захлопал в ладони.
 -- Прошу прощения.
 Подозрительными,  напряженными   взглядами   Провожали  Васина  с  Мири
дворовые  евреи.  Очаровательный рыжий пацаненок лет пяти, еще без очков, но
уже  с длинными  до плеч пейсами,  подбежал  к Мири и  что-то  залопотал  ей
угрожающее. Мири показала ему язык. Пацан, явно озадаченный, запихал палец в
нос и тоже высунул язык.
 -- Ми-ри-и! -- донесся сверху голос Мишки.
 -- Чего?!  -- крикнул  Петр  Иванович,  задрав голову.  --  В  арабском
квартале поаккуратней как-нибудь!..

6

 Ну и город! Что за город! Улиц не было вовсе. Они шли по проезжей части
шоссе, серпантином спускавшегося с верхотуры в котловину, к  центру. Правда,
и  машин не было. Солнце  лупило в темя,  но Петр Иванович предусмотрительно
надел шляпу. Пальм не  было, зато по  обочинам  росли кактусы в человеческий
рост, колючие, как положе