ыли веснушчатые, сгоревшие, даже местами облезающие, что" по мнению Тони, было нетипично для эколога, привычного к тропическому солнцу.
     - Какой же цвет вы, в таком случае, предпочитаете? - осведомился Тони вежливо.
     - Голубой. Конкретно - ваши голубые глаза.
     - Извините... - пролепетал Тони, густо краснея. Он знал, что краснеть - ужасная привычка, даже физиологический рефлекс, подлежащий искоренению, но никак не мог от него избавиться, хотя поднаторел в различных системах самоконтроля, от йоги до аутогипноза.
     - Вздор! Чего тут извиняться? - выпалила Харриет Эпсом, для знакомых - просто Х.Э. У одной из этих знакомых, сидевшей перед Тони, были коротко подстриженные черные волосы и подбритый затылок. От этого затылка монах Тони не мог отвести глаз, как ни старался Ему было любопытно, чем она бреет себе шею - уж не опасной ли бритвой? Кроме того, она напомнила ему шотландскую королеву Марию Стюарт.
     - Дурацкая привычка, - согласился он. - Где вы так загорели? В Кении? Или где там обитают ваши бабуины?
     - Вздор! На озере Серпантин в лондонском Гайд-парке. Какая там была жара!
     - Что вы делали в Лондоне?
     - Что я там могла делать, по-вашему? Зевала до одури на симпозиуме по иерархической организации в стаях приматов. Я заранее знала, кто что скажет: Лоренц, эта воображала Шаллер, Расселы и все остальные. Они тоже, конечно, знали, что я скажу, но не поехать я не могла. Почему? Потому что я - академическая "девушка по вызову". Все мы в этом автобусе - "девушки по вызову". Вы еще зелены, но тоже со временем вольетесь в наши стройные ряды.
     - Меня впервые пригласили на подобного рода симпозиум, - признался Тони. - Я ужасно воодушевлен!
     - Вздор! Это быстро становится привычкой, подобием наркомании. Вам пишет или звонит профессиональный бездельник из какого-нибудь научного фонда или университета: "Искренне надеемся, что в вашем графике найдется место для... Для нас честь видеть вас среди нас... Мы оплатим вам перелет в оба конца экономическим классом и скромный гонорар в сумме..." Иногда обходится даже без гонорара, так что под конец вы остаетесь без гроша. Говорю вам, это все равно что пристрастие к выпивке.
     - Вы меня разыгрываете! - возмутился Тони.
     - Может быть, в этот раз представление будет меньше походить на цирк, потому что это - идея Соловьева, а я энтузиастка его идей. Хотя некоторые утверждают, что он уже выдохся. Но у него всегда оказывается припасен какой-нибудь сюрприз, вот увидите. Доктор Эпсом снова повернулась к Тони в профиль и возобновила беседу со своей соседкой.
     - У меня издавна слабость к детским голубым глазам, - заметила она громко. Молодая женщина с бритой шеей что-то ответила ей шепотом, и обе затряслись от хохота.
     Автобус еще покрутился, взбираясь вверх по горному серпантину, и неожиданно оказался в деревне. Деревня располагалась на высоком плато, окруженная волнистыми пастбищами и лесистыми горами; вдали серебрились ледники, которые можно было разглядеть только в ясную погоду. В центре деревни раскинулась просторная площадь, образованная белой романской церковью, ратушей, служившей по совместительству почтой, и двумя старым приземистыми крестьянскими домами, переделанными в постоялые дворы. От площади тянулись в разные стороны три улочки. На первых пятидесяти ярдах каждая из них манила магазинами и пансионами, но дальше превращалась просто в проселок, вьющийся между пастбищами и фермами. Постоялые дворы были квадратные, низкие, основательные, сложенные из бревен, готовых в любой момент полыхнуть огнем. На всех трех были изящные резные балкончики; имелась также вышка, с которой некогда звали на обед работников и били в колокол в случае пожара. Вокруг на расстоянии несколько сотен ярдов друг от друга были разбросаны такие же хутора, только без церкви и почты.
     - Где тут кинотеатр? - гаркнула Харриет Эпсом водителю, когда автобус пересекал залитую солнцем, пустую в этот час площадь.
     - Кино? - переспросил водитель, оборачиваясь. У него обнаружились усы имбирного цвета, ухоженные и подкрученные, как у императора Франца-Иосифа, и гортанный английский, больше похожий звучанием на арабский. - Кино внизу, в долине. Шнеердорф - отсталая деревня, миссис. У нас нет кино, только цветное телевидение.
     Х.Э. опять повернулась к Тони,
     - Ряженый горец изволит острить.
     - Думаю... - начал было Тони, но тут же был вынужден умолкнуть, потому что водитель-усач опять оглянулся и провозгласил:
     - Джентльмены и леди, добро пожаловать в Конгресс-центр!
     Цель их поездки находилась за следующим поворотом - там, где обрывалась дорога. Архитектурный стиль Шнеердорфа не менялся уже три-четыре столетия, однако Конгресс-центр отрицал этот стиль полностью и бесповоротно. Это было огромное, садистки-бездушное на вид здание из стекла и бетона, которое мог спроектировать разве что скандинавский архитектор-модернист в период острой депрессии.
     - Как вам это нравится? - поинтересовался водитель, затормозив.
     Автобус недоуменно молчал. Потом с заднего сиденья донесся тонкий голосок доктора Уиндхема, чопорно выговорившего:
     - Похоже на железный картотечный ящик со стеклянной крышкой.
     Меткое сравнение подняло всем настроение, помогло забыть про опасных "девственниц с колючками" и создало дружескую атмосферу среди "девушек по вызову", выходивших гуськом на бетонную площадку перед негостеприимным пакгаузом.
     - А вот и сам Николай Борисович Соловьев! - закричала Харриет при виде здоровенного мужчины медвежьей комплекции в мятом костюме, неторопливо вышедшего навстречу прибывшим.
     - Наш Николай в тисках привычной меланхолии.
     - Совершенно больной вид, - грустно подтвердил Уиндхем, заранее вытягивая пухлую руку. - Вы, как всегда, цветете! - крикнул он Соловьеву издали.
     Тот подошел, наклонил косматую голову и вгляделся в Уиндхема, словно рассматривая в линзу микроскопический препарат.
     - Привычное вранье, - определил он низким надтреснутым голосом.
     - Кажется, после Стокгольма минуло уже два года, - напомнил Уиндхем.
     - Вы не изменились.
     - Не могу себе больше этого позволить, - жеманно проартикулировал Уиндхем.

II

     Конгресс-центр был детищем одного любителя приключений, чья жизнь и деятельность остаются окутанными тайной. Сын почтальона из затерянной альпийской долины, обреченный на наследование скучного отцовского занятия, он пошел наперекор судьбе, сбежал в Южную Америку и стал там миллионером. Ходили разные слухи: согласно одним, он нажил богатство торговлей оружием, согласно другим, организовал сеть борделей, где девицы щеголяли в широких юбках в сборку и были обязаны в самый ответственный момент своей профессии вопить тирольским йодлем. Однако после первого же сердечного приступа миллионер претерпел духовное перерождение и передал свои деньги Фонду содействия любви между нациями. Послание о братской любви должно было распространяться из Конгресс-центра, выстроенного в любимых горах его основателя; однако он умер еще до того, как комплекс был введен в строй. После его смерти попечители выяснили, что на проценты от денег, рассованных Фондом в разные места, можно разве что платить им самим зарплату, но никак не пропагандировать всемирную любовь. В связи с этим было решено, что лучше всего сдавать здание в аренду организаторам различных конгрессов и симпозиумов, заодно вменяя им в обязанность рекламу благой любовной вести. Первоначально здание именовалось Maison des Nations, но потом выяснилось, что это - историческое название самого прославленного и всеми оплакиваемого борделя на парижской улице Шабанэ, и название было изменено. Фройляйн, оккупировавшие деревню в лыжный сезон, приносили больше дохода, чем Конгресс-центр, но жители все равно гордились, что ежегодно дают приют нескольким созвездиям мировых знаменитостей. Впрочем, не обладая стандартами для сравнения, они не понимали, что последний автобус доставил к ним материал отменнейшего качества, в том числе трех нобелевских лауреатов и нескольких перспективных кандидатов на Нобелевскую премию в ближайшие годы.
     Одни участники прибыли в воскресенье автобусом, другие добрались до деревни а арендованных автомобилях. Общее количество ученых равнялось всего дюжине - необычно малая цифра для междисциплинарного симпозиума, однако Соловьев настоял, что это и есть оптимальное число для конструктивного обсуждения, огорчив этим Международную академию науки и этики, игравшую роль спонсора.
     Академия, финансируемая еще одним раскаявшимся толстосумом, управлялась специалистами в области пи-ар, считавшими, что престиж симпозиума и красивого толстого сборника, в виде которого впоследствии выйдут его труды, находятся в прямой пропорциональной зависимости от количества прославленных выступающих. Им ничего не стоило втиснуть в план пятидневной конференции пятьдесят докладов, благодаря чему участники оказывались в состоянии боксеров, только что побывавших в нокдауне, а время, отведенное для дискуссий, приближалось к нулю, хотя именно дискуссии и декларировались главными целями любого подобного мероприятия. "Боюсь, - мямлил беспомощный председатель конференции, - три последних докладчика превысили отведенное им время, и мы вышли из графика. Если мы хотим перекусить перед очередным докладом, то придется перенести дискуссию на конец вечернего заседания". Естественно, после зачтения последнего доклада на вечернем заседании еле-еле оставалось время для коктейлей.
     - Двенадцать - и ни одним больше! - заявил Соловьев руководителю программ Академии. - Хотите устроить цирк - зовите инспектора манежа.
     - Но ведь вы исключили из списка самые громкие имена многих направлений!
     - Разве наша цель - прогреметь?
     - Двенадцать докладов за пять дней! - простонал руководитель программ. - Восемнадцать-двадцать часов на дискуссии под магнитофон! На одну стенограмму записей уйдет уйма денег.
     - Если вас не интересует дискуссия, то в симпозиуме как таковом не остается совершенно никакого смысла.
     - У вас безупречная логика, - простонал встревоженный руководитель программ, - но пятнадцатилетний опыт мне подсказывает, что все эти дискуссии вырождаются в бессмыслицу, которую несут убежденные слепцы. Потому я и предпочитаю хорошо организованный цирк, где каждый исполняет разученный номер и удостаивается вежливых аплодисментов.
     - Непонятно, какой же во всем этом смысл.
     - Вы забыли Закон Паркинсона? Должны же фонды расходовать свои деньги! Спонсоры обязаны отыскивать проекты для спонсирования. Руководителям программ приходится руководить программами. Так что мы имеем вечный двигатель, гоняющий горячий воздух. А у горячего воздуха, знаете ли, есть тенденция к расширению. Для одного из самых блестящих физиков-ядерщиков нашей эпохи вы поразительно наивны!
     Соловьев не стал спорить. Он смотрел на руководителя программ, нахмурив мохнатые брови; брови и набрякшие мешки под глазами резко контрастировали с неисправимо наивным выражением лица. Он не находил аргументов, чтобы втолковать собеседнику - хотя Джеральд Хоффман был очень даже неплохим экземпляром в сравнении с основной массой чиновников различных фондов, - какие чувства у него вызывает предстоящая конференция, с каким отчаянием он взялся ее устраивать, каким гиблым делом все это может оказаться.
     - Тем не менее, - резюмировал Хоффман, - вы, как всегда, одержали верх. Хотите дюжину участников - получайте дюжину. Наверное, это все апостолы? Только поменяйте, ради Бога, название! Нельзя назвать симпозиум просто "S.O.S." Я даже подозреваю, что вместо последней точки вам бы хотелось влепить восклицательный знак. Если хотите знать, это недостойно, отдает сенсационностью, неакадемично, попросту апокалиптично! Не хватало только назвать встречу "Последняя труба".
     - Или "Четыре всадника". А что, это как раз соответствует атмосфере цирка.
     - Ради Бога, побудьте хоть немного серьезным! Как вам нравится такой вариант: "Стратегии выживания"?
     - Нет, слишком похоже на компьютерные игры. Лучше назовем симпозиум "Принципы выживания".
     - Неплохо. Может быть, добавить "научные"? "Научные принципы..."
     - Лично я не знаю, что значит "научные", а вы? Нет, лучше оставим голые "принципы".
     - Как хотите. Итак, "Принципы выживания"! - Хоффман записал вымученное название и облегченно перевел дух.
     Возникла пауза. Хоффман обратил внимание, что широкие атлетические плечи Соловьева несколько поникли. Тем не менее, раньше женщины были от него без ума - особенно миссис Хоффман, ха-ха... Она объясняла, что секрет притягательности Соловьева - в его сумрачной, грубой физиономии, совсем как у донского казака, как она говорила; но что делать с этими уродливыми мешками под глазами?.. Кроме того, женщин привлекал его бас и легкий русский акцент (с точки зрения жены Хоффмана, у Соловьева был настоящий шаляпинский бас).
     Соловьев тем временем затушил сигару, испачкав всю пепельницу, и встал, чтобы уйти. Правда, уже в следующую секунду он передумал, снова уселся и спросил, как ни в чем не бывало:
     - Думаете, в этом есть какой-то смысл?
     Руководитель программ бросил на него удивленный взгляд, после чего подверг тщательному изучению собственную дымящуюся сигару.
     - Вам лучше знать, - проговорил он наконец. - Если бы не вы, а кто-то другой предложил собрать двенадцать умников, пусть даже мудрейшие головы в своих областях, для выработки плана спасения мира, я бы назвал автора предложения помешанным фантазером и посоветовал ему закрыть дверь с другой стороны.
     Соловьев крутил в руках карандаш со стола Хоффмана.
     - Возможно, вы оказали бы мне услугу, если бы отреагировали на мое предложение именно так.
     - Не спорю, но беда в том, что вы не помешанный. Чем мы рискуем? В наихудшем случае - напрасной тратой наших денег и вашего времени.
     - А в наилучшем?
     - Не принуждайте меня прибегать к воображению - я его лишен. Это сфера вашей компетенции.
     Так проекту был дан зеленый свет.

III

     Один из священных ритуалов любого конгресса, конференции, симпозиума или семинара - это вечерний коктейль накануне официального начала заседаний, на котором у участников есть шанс познакомиться. Впрочем, в Шнеердорфе необходимость знакомиться вряд ли возникала: немногочисленные участники давно знали друг друга, так как неоднократно встречались по аналогичным поводам в прошлом. Согласно программе, коктейль должен был начаться в 6 часов вечера, и почти все прибыли к началу с завидной точностью, включая жен, секретарей и наблюдателей, представляющих Академию. Всего набралось человек тридцать. Все переминались с ноги на ногу в небольшом помещении, прихлебывая херес и делясь воспоминаниями о прошлой встрече. Судя по всему, мало кто обращал внимание на великолепную альпийскую панораму за широкими окнами. Пока что участники не до конца раскрепостились, в воздухе веяло скованностью. Однако все знали, что очень скоро тишина сменится шумом, напряжение - полной раскрепощенностью.
     - Совсем как обыватели после воскресной церковной службы, - громко сказала Харриет Эпсом монаху Тони. - А все из-за жен! Держитесь в стороне от академических жен. Это особая порода: неряшливые, злые на язык, заведомо утомленные. Что их так утомляет, я вас спрашиваю?
     Саму Х.Э. нельзя было назвать ни неряшливой, ни утомленной Она зачем-то опиралась на толстый посох с резиновым наконечником, но еще неуместнее выглядела ее мини-юбка из экзотического материала, предназначенная для того, чтобы выставлять на всеобщее обозрение могучие ляжки с синими сосудами, петляющими между кочек гусиной кожи.
     - Вы только на них посмотрите! Какая потертость, какое увядание! Что же их так состарило?
     - Уж не мужья ли? - предположил Тони, уловив намек.
     - Чрезвычайно проницательно! С другой стороны, ученых тянет именно к таким невзрачным мученицам.
     - Осторожнее с обобщениями! - раздался у нее за спиной женский голос.
     Испуганно оглянувшись, Харриет узрела Клэр Соловьеву. Та немедленно запечатлела на ее багровой от румян щеке звучный поцелуй.
     - На меня, например, ваши обобщения не распространяются, - продолжила Клэр. - Лично я не склонна к мученичеству. Как бы вы меня охарактеризовали, Тони?
     - Очаровательная красавица-южанка! - выпалил Тони и густо покраснел, стесняясь скудости своего галантного словаря.
     - Глупышка! - Клэр была ошеломлена и одновременно польщена. Она только недавно разменяла пятый десяток и еще могла ослеплять мужчин, тем более при некотором старании, но, к своему огорчению, всего за две недели до отъезда с мужем из Гарварда стала бабушкой. Зачем было восемнадцатилетней дурочкой выходить замуж за Николая, который был вдвое ее старше? И зачем их дочь Клэретг, восемнадцатилетняя дурочка, вышла замуж за хирурга, годного ей в отцы? Наверное, это семейное проклятье, записанное в генах.
     - Вы прямо, как змея в траве - появляетесь, когда вас не ждут. - Эти злые слова были произнесены необычным для Харриет ласковым тоном: она питала к Клэр слабость.
     - Придется мне увести от вас брата Тони, - заявила Клэр. - Он еще ни с кем не успел познакомиться: вы его монополизировали.
     - Забирайте его с потрохами! - фыркнула Харриет. - Я буду вам только благодарна за счастливое избавление. Но взамен я бы попросила как-нибудь защитить меня от Хальдера.
     Однако способ защиты от профессора Отто фон Хальдера еще не был изобретен. Его всклокоченная седая шевелюра, словно позаимствованная у короля Лира, угрожающе двигалась над остальными головами. Те, мимо кого он проходил, не могли не подивиться его походке - нечто среднее между гусиным шагом и плавными движениями охотника, выслеживающего оленя. Еще больше поражал его вид, в частности, ноги: мокасины, клетчатые гольфы, волосы, узловатые коленки, снова волосы, наконец, шорты цвета хаки.
     - Всем горячий привет! - протрубил он. - Когда сойдутся люди и вершины, свершатся достославные дела.
     Клэр тем временем удалось, применив мастерский маневр, увести Тони в противоположном направлении, притворившись, будто она не заметила Хальдера и не слышала его приветствия, хотя то и другое было превыше человеческих сил.
     - Как ловко вы это провернули! - похвалил ее Тони, когда они оказались на безопасном расстоянии. - Теперь я знаю, как чувствует себя пароход, буксируемый катером.
     - Я научилась этой технике от своего отца, - ответила Клэр, - Он был сотрудником британского министерства иностранных дел, но на самом деле выполнял обязанности вышибалы на затянувшихся дипломатических приемах. А что касается Хальдера, то вы с ним уже встречались Он, конечно, эксгибиционист, но не так глуп, как может показаться. Пусть вас не вводит в заблуждение его стиль "enfant terrible",
     - Дело не в этом. Просто я читал его последнюю книгу "Homo Homicidus" и категорически с ней не согласен.
     - Николай тоже против. Осторожно, там Валенти! Бежим в противоположную сторону. Я бы предпочла, чтобы Николай не приглашал этого щеголя. В его гримасе Валентине есть что-то зловещее, уж не обессудьте за каламбур, Да еще этот шелковый платочек в нагрудном кармане!
     - Разве он не слывет волшебником среди нейрохирургов, по праву награжденным Нобелевской премией?
     - А еще он прославился как величайший любитель Лолит. У меня от одного его вида мурашки по телу!
     И она подтолкнула Тони к унылому лысому коротышке с ямочками на щеках, терпеливо внимавшему длинной тираде моложавой особы с бритой шеей.
     - Это брат Тони, представитель Всевышнего на нашем симпозиуме, - перебила Клэр увлекшуюся болтунью. - Тони, познакомьтесь с доктором Уиндхемом, который, как вам известно, грозится превратить всех наших внуков в гениев. А это - доктор Хелен Портер, которая клянется спасти внуков от ужасов раннего приучения к горшку.
     - Любая христианская мать благословит вас за ваши старания, - напыщенно обратился Тони к Хелен Портер. - Но я не знал, что в симпозиуме участвует еще одна леди, помимо доктора Эпсом.
     - Я не участница, - объяснила Хелен Портер. - Просто Харриет выбрал