лась о своем щенке,
они жили впроголодь, но спокойно. Рабочие подкармливали и  не обижали. Потом
деньги кончились, стройку  забросили, вагончики увезли,  и собаки остались в
голом  поле. Сначала их  было двое, потом прибился бродячий щенок,  судя  по
морде, почти колли. Кто-то бросил его,  он уже погибал. Но сдружился с этими
двумя, ему стало легче, постепенно отошел.
     Сильные  духом  и  сообразительные  выживают,  Велма из таких была. Они
вырыли яму в поле, и там ночевали в теплую погоду, а в самые холода у задних
дверей  рынка,  где  гора  пустых ящиков, в  них  стружки,  бумага... Искали
тепло...  Старой  собаке,  сильно  обтрепанной,  еды  не дадут,  и  в крытое
помещение  рынка проникал  щенок, он уже  и не щенок был,  а молодая собака,
красивый пес, он умел просить еду. А  колли стоял у входных дверей, ему тоже
давали.  Так Велма пристроила  обоих, а сама бегала по  городу, по  мусорным
бакам, у дверей мусоропроводов, туда бросают из  окон остатки еды, если лень
на  лестницу  выходить.  Хорошо,  ленивых  у  нас  хватает,  и  она  кое-как
кормилась, а щенки были хорошо пристроены.
     Но им снова не повезло, рынок начали  перестраивать  и закрыли надолго,
торговлю  перевели в другое место,  далеко, и  снова  стало  непонятно,  как
прожить. Тогда-то Велма и начала охотиться на  кошек, и молодых научила. Они
постепенно продвигались к нам, по дороге поймали и съели всех, кто  не сидел
дома. В  конце  концов, добрались и  до  наших  домов. От них погибли Алиса,
Люська, и три  кота, самых известных потомков Феликса, а сам Феликс, великий
хитрец,  избежал смерти. Ловили они так - двое молодых гнали кота на  старую
собаку, и спасения не было.
     Собаки жили около нас недели три, прятались где-то в зарослях у оврага,
охотились  по  ночам, так  что бороться с ними было невозможно.  И  запереть
своих я  тоже  не мог,  не  хотели  дома  сидеть. Не  знал, что делать. Гена
говорил, надо взять ружье и отстрелять. Тех людей, кто своих собак бросает.
     А потом стало теплей, и все трое исчезли куда-то.
     Из  старых  моих друзей  только Феликс выжил, из молодых  - две  кошки,
крутились у самого дома и  спаслись. Две  сестрички, Люськины дочки - Шура и
Зося.

     "***"
     Шура, дородная трехцветка с широкой плосковатой мордой и очень светлыми
глазами.  После нашествия собак  еще три года  жила. Тех ребят, кто ее убил,
потом посадили за убийство своего приятеля. Не  хочу  о них говорить, у меня
своя история.  Про  убийц другие  охотно вам расскажут. Хотя и мне смерть не
обойти, без нее  жизни не  бывает.  И это  правильно, только  жизнь  не надо
торопить. Вот в чем беда, торопим ее вечно.
     - Иногда ей не мешало бы пошевелиться, жизни, - Гена говорит.
     А я считаю, ни к чему хорошему спешка не приводит.
     Мне сначала казалось,  Шура глупая,  а  она поздно созрела.  Есть такие
звери, и люди тоже, их принимают за недоразвитых, а это долгое развитие. Она
все делала медленно и  обстоятельно,  сначала  упорно думала,  смотрела, как
другие  поступают... Зато  потом  у  нее  все  сразу  получалось -  быстро и
безошибочно. Почти год сидела на  подоконнике,  наблюдала, как коты  и кошки
уходят  и приходят  -  через дверь,  окно,  как  спрыгивают с  балкона...  Я
пробовал ее подтолкнуть, сажал даже на форточку, но она не хотела спешить. А
в один день нашел ее на лужайке возле дома, и никаких нервов, спешки... ушла
сама,  а  потом без  вопросов  вернулась, поела, и  снова ушла. Началась  ее
самостоятельная  жизнь.  Даже  слишком самостоятельная,  потому что пошла на
чужую землю,  через  старую  дорогу, а там  опасные  ребята. Дома там похуже
наших, но в подвалах теплей. Ей там понравилось,  почти два года ходила... В
конце концов,  неторопливость ее подвела, ребята  окружили и забили палками.
Мне поздно рассказали, я не нашел ее. Наверное, подобрали, увезли и сожгли.
     Неважно, что с ней потом сделали. Нужно вовремя думать о живых.
     И все-таки стараюсь, чтобы у всех было место после  смерти - красивое и
удобное. Я еще хожу здесь,  дышу, и пусть все мои будут рядом. Феликс и Вася
на высоком берегу, видят меня и всех оставшихся...
     Вы так не думаете?.. Генка тоже говорил,  человек живет обманами, иначе
не выжить. Слишком много помнишь, и представляешь наперед...
     А я не думаю, я ЗНАЮ - видят они, видят!..
     Шуру  жаль,  моя  вина...  Но  что сделаешь...  как  случилось,  так  и
получилось.
     Генка терпеть не мог:
     - Что за глупая присказка у тебя...
     А я отвечал, усмехаясь:
     - Я и есть глупый, Гена, я дурак.
     -  Ты не  дурак,  ты юродивый,  парень...  Это я пропащий, алкаш,  а ты
добровольно себя к месту привязал, зачем?..
     - Так получилось...
     - Не говори ерунды... Выпить хочешь?..
     - Не поможет мне... Скоро Феликс придет, а у меня еще нет еды.
     Так и жил, не умел ни одурманить себя, ни обмануть красиво.
     И все беды и потери на этой земле  -  моя вина. Маленькая земля, а груз
тяжелый за годы накопился.
     Но я Вам лучше про мою Зосю расскажу.

     "***" У Зоси долго не было котят, она болела. Сначала у нее было другое
имя.  Маленькая,  совсем  черная, хвостик короче  обычного,  а  вокруг  глаз
коричневые  круги, там шерсть светлей. Выглядело как очки,  я и назвал ее  -
Очкарик. Потом,  с  возрастом  круги исчезли, и надо было подумать о  другом
имени.
     Я ее больше всех любил, и  она  меня тоже.  Очень старательная  выросла
кошка, умненькая  как  сама Алиса, ее бабка. Преданная котятам, это у нее от
матери, Люси. Вот и назвал ее  Зосей, так звали женщину, которую я любил, но
не получилось у нас ничего.
     Такой как Зося, я другой кошки не знал.
     Выйдешь  ночью на кухню,  Зося  сидит  на  подоконнике. За  окном  наша
поляна, освещенная  полной луной...  травы, кусты, на ветках одинокие  капли
блестят... Люблю  это время, осенние ночи. Еще тепло, сентябрь, но нет уже в
природе   буйства  и   безоглядной  тупости,  как   летом...  все  понемногу
останавливается,  замирает... Мы с  Зоськой родственные души были. Подойду к
ней, поглажу, она даже не вздрогнет,  смотрит вперед, смотрит... Мне жаль ее
становилось.  Видишь,  живое  существо  берет  на себя больше, чем может  от
природы понять. И с людьми так случается, тоже своя тоска.
     Если  на коленях  сидит,  едва  слышно  помурлыкивает. Она  всегда  так
мурлыкала, чтобы  никто,  кроме  меня  не  слышал.  И  в  постель  приходила
особенным   образом.   Надо  было  лечь,  погасить  свет,  потом  подождать,
кашлянуть, похлопать ладонью  по одеялу... Тогда  раздается стук, или мягкий
прыжок,  или  двери легкий  скрип...  она тут же возникает,  бежит, бежит...
Прыгает на кровать  и  сразу же носом к носу, так мы  здоровались. И тут она
громко  мурлычет,  суетится, устраивается, копает одеяло... Она ложилась мне
на грудь, чтобы вся под одеялом, только голова открыта, и лицом к лицу, лапы
на шее или на плече,  и замирает. Еще надо было руку  положить ладонью на ее
лапы, тогда она вытаскивает лапки из-под руки, одну за другой,  и кладет мне
на  руку  сверху,  и это уже  все.  Я мог брать  ее лапки,  удерживать,  она
выпускает  коготки, но  чуть-чуть...  и  мы постепенно  засыпаем,  вместе...
Проснусь ночью -  Зося спит,  за окном туман,  луна  поглядывает на нас... А
иногда, проснусь, ее нет, иду на кухню...
     Она на окне, смотрит на луну.
     Обидчивая была страшно. Вот она сидит на  коленях, я глажу ее, но стоит
только отвлечься...  Задумаешься, зачитаешься...  Она это  сразу улавливала.
Напрягается,  замолкает, несколько секунд тихо  - потом как  оттолкнется  от
колен... когтями!.. иногда до крови ногу раздерет... И бежит, бежит от меня,
может наткнуться на дверь, разбить губу... все уронит на пути, от отчаяния и
обиды ничего перед собой не видит...
     - У вас с ней серьезная любовь... - Генка  без шуточек не мог, такой уж
тип!..

     "***  "   Он  рядом  со   мной   жил,  однокомнатная  у  него.  Окна  к
мусоропроводу, балкон всегда пустовал. Звери обходили его жилье. Не в запахе
дело, у Гены не было запасной еды, и часто никакой не было.
     Мужчина лет пятидесяти, чуть младше меня, но  гораздо  моложе выглядит.
Всю жизнь прожил  в  этой  квартире на первом этаже,  здесь родился,  вырос,
ходил в школу... Никто не знает, что получится из человека.
     Его уже нет, а ты как о живом...
     Ну, и ладно. Есть  такие люди  и звери, они всегда со мной. Вот Феликс,
например.  Или Вася, мой  пес. Его давно нет,  а я приду  домой, забудусь, и
говорю:
     - Ну, Вася, как наша жизнь, непонятна и трудна?..
     Никакая не игра, забываю. Вот и с Геной так.
     С первого  взгляда  ничего  хорошего  в нем.  Никогда  не работал, мать
кормила. А потом подвела - умерла в одночасье от инфаркта. Гене за сорок уже
было,  он  работать не стал,  начал сдавать квартиру. Как  пригреет  солнце,
растает  снег,  Гена уходит  спать  к  оврагу.  Вбивает колышки,  натягивает
полиэтиленовую пленку - от дождя, и лежит под ней в спальном мешке. Утром ко
мне заносит мешок, колышки и пленку, оставить нельзя, сопрут... Раньше овраг
был  сухой,  не  было  комаров.  После  дороги  сырость  поднялась,  и  Гена
переместился  подальше  от  оврага. Но от комаров нигде  спасения  не  было.
Мучился несколько лет... Потом осушили овраг, отвели воду вниз по трубе, под
дорогой  проложили. Стало легче, но  он  все равно недоволен.  Машины! Пусть
редко, но это еще хуже, в ночной-то тишине... Сна как не бывало!..
     - Взорву,  - он  грозился, -  нет из-за транспорта нормальной  жизни. И
куда они мчатся по ночам?.. В никуда!..
     Я для спокойствия возражаю, труба проложена, овраг сухой...
     - Ты все о нем печешься, об этой скважине... А я?
     Молчу, не скажешь ведь ему - спи дома...
     Он днями сидит на лестнице, а в  теплые погоды у оврага,  читает. Зимой
выгонял жильцов, дома жил.  Главное,  протянуть  свои копейки  до весны... У
него не получалось, попивал. Немного, но каждый  день. Пока  было дешево, он
держался,  а потом  сник. Начал и зимой жилье сдавать, спал  на лестнице. На
верхних  этажах  тихо и тепло.  Забирается повыше,  расстилает  спальник  на
подоконнике.  Наши  дома  самые  старые  в   городе,  теперь  таких  широких
подоконников не найдешь...
     - Здесь хорошо, - говорит, - вид гораздо лучше, чем из домашнего окна.
     В  самом деле,  окна на лестнице смотрят  на реку и  овраг,  с  большой
высоты. Красиво живет.
     Он постоянно читал, куда больше меня знал всякой всячины. Раз или два в
день стучится, мы садимся, пьем чай и говорим о разных вещах, которые нас не
радуют.
     Он считал, работа губит человека, если не интересная. Я думаю, он прав.
Вообще, он не любил людей.
     - За что их любить?..
     - Наверное, не за что, но мы ведь от потребности любим.
     -  От  потребности  другой  вопрос. Вот  у меня, например, потребность,
чтобы на  земле ничто  не менялось,  хватит!.. Все, что  человек ни сделает,
только к худшему.
     Я не хочу об этом думать, такие мысли отвлекают от ежедневных  дел. А у
Гены нет дел, зато интересные мысли так и брызжут.
     Когда человек  умер, многое вспоминается, всему значение придаешь. Гена
давно еще говорил:
     - Овраг освободить надо, дорога душит. Взорва-ать...
     Я думал, он просто шутит или бесплодное возмущение, как бывает у нас, а
получилось совсем не просто.
     -  Что за  жизнь, - он говорит, - люди  звереют,  звери  гибнут,  земля
пустеет...
     Мне с людьми давно не по пути, а земля... Я не против, чтобы пустовала,
шума не люблю. Тишина и запустенье не самое плохое на земле.
     Когда живешь  на одном  месте  много лет,  приятных людей теряешь - кто
умирает, кого убили, или  спился, повесился,  или вены резать решил -  модно
стало резаться. А приходящие на их  место  своими не становятся, у них новые
интересы.  Но вот  история, и новых-то все меньше, они теперь в другие места
стремятся. А звери, растения... они всегда свои. Иногда пропадают, погибают,
зато новые похожи на старых, к ним быстро привыкаешь. Гена  говорил, стойкая
генетика у них.
     - В чем  людская  слабость, знаешь?.. Все  новое  изобрели, а  генетика
старая.  На воспитание-образование  надеемся, а это  рисковые вложения,  как
теперь  говорят. Чуть  что случится,  катимся  обратно,  проступают знакомые
черты. Правила  новые, а  генетика  старая.  Переписать бы код,  руки  давно
чешутся...
     Может, слегка захвалился, но от природы на многое способен был.
     Неприятно прошедшее время  применять  к живому  существу. То и  дело  в
настоящее  перебегаю, ничего  не хочется менять!..  Вот  Гена  живой,  ходит
по-старому  ко мне  в  гости, слегка  поддатый,  он  умел силу духа  в  себе
поддержать... или  спит на  самом краю  оврага,  или повыше,  перед  ним  на
травке, или в доме, на  пыльном  теплом подоконнике,  на седьмом или восьмом
этаже... На девятом дует, он говорил.
     Иногда  мне кажется,  так  мало  времени нам  дано,  а  мы валандаемся,
раскачиваемся, прохлаждаемся, волыним, тянем резину  да разводим канитель...
А  потом  стукнет в  голову,  а  что  важно-то?..  Что  делать  нужно,  куда
стремиться? Не знаю,  что сказать...  Чувствую только, все не то,  не  то...
Течение прижимает к мелководью, а  где-то большая глубина должна быть... Как
на лодке... по скорости ощущаешь, где-то рядом глубина...
     А,  может, жизнь спасает нас  мелочами да сутолокой  вокруг них?.. Если
без  этой ежедневной  суетни... вдруг  окажешься среди  глухого поля,  перед
тобой  спуск   пологий,  темнота,   чернота...  и  все  убыстряется   спуск,
обостряется...  Иногда  такое вижу во сне  - стою,  трава  чуть  шелестит  у
колен... поле, а дальше - черно... Просыпаюсь. Не то, чтобы страшно было,  и
не кошмар, а будто ноет зуб, тонкой болью пронзает тело... Тоска. Правильное
слово - тоска, да...
     Когда живешь на одном  месте,  так  и хочется жизнь тронуть за плечо  -
оглянись... и даже кажется, можно время остановить. Хотя бы замедлить, чтобы
разглядеть милые черты.  Вспомнить  вчерашний день,  а  он такой же...  И не
удивляться завтрашнему,  в нем  все  обычное  будет  да  привычное...  Тогда
чувствуешь  себя уверенней.  Ведь мы только  ступнями  на  земле,  а живем в
воздухе, пусть небольшая  высота... Сначала не  чувствуешь  ее, а  с  годами
трудней  дышать становится. Росточек невелик, а  все  равно, порой  кажется,
слишком высоко забрался. И безопасней свернуться в клубок у собственных ног.
Но этим все и кончается - тебя  берут, насильно распрямляют... и опускают на
два  метра  ниже  поверхности,  хотел  покоя,   вот  тебе  спокойное  место,
говорят...
     Я про Гену говорил?.. Отвлекся...
     В его квартире никто не живет. В прошлом  году купили приезжие бандиты,
понаехали  толпой, кривились  -  и стены  расписаны  неприлично, и  паркет в
навозе, и  кафель  вынесли... Только  унитаз  на месте,  зато  с трещиной...
Сплошные жалобы.  Нормальный  пол, просто коты  отдыхали  в пустом  и теплом
помещении.  Кафель  и  прочее?.. даже обидно говорить,  обычные  дела.  А на
стенах Гена мысли сохранял, толстым черным  фломастером. Например  - "я  еще
мыслю, но  уже не  существую..." А последние годы только - "я еще жив"  -  и
дата... "я еще живой" - и дата...
     Что эти торгаши понимают в жизни нашей...
     А потом исчезли новые хозяева, ни звука о них... И квартира стоит.
     ...........................................................
     У  меня остался ключ, я часто  прихожу сюда, в Генкину квартиру, стою у
окна, читаю его стены...
     Иногда думаю, вот настоящая его могила. Недаром фараоны  выдумали  себе
пирамиды.
     А  в другие моменты  сомневаюсь,  зачем?.. Какая  разница,  похороны  -
процедура для отвода глаз. Тело вообще значения не имеет, нечего хлопотать о
нем,  суетиться,  правила  выдумывать...  Где  Гена?..   В  воздухе   нашем,
мельчайшим осадком упал в  овраг,  смыло  водой весенней, поплыл с  грязью и
мусором  по  реке  к  морю...  Что  здесь  осталось?  Тонна грязи  и  черным
фломастером слова. Несколько воспоминаний. Надписи замажут, прикроют обоями.
Грязь смешают с землей, а воспоминания...
     Пока  я  жив,  они живы.  А  дальше - не знаю... На людей не надеюсь, а
зверям не обязательно помнить, и без этого их люблю.

     "***  "  Перед кухонным окном, оно на  север,  на реку смотрит,  растут
десятка два  сосенок,  дятел сюда  прилетал  из  леса. К осени появлялся, не
раньше. Когда был жив Феликс, я про дятла узнавал в тот же  день, потому что
провожал кота после ужина. Феликс шел  на вечерний моцион,  всегда мимо этих
деревьев проходил.  И я  слышал  твердый  стук  и шорох,  летели  чешуйки от
ствола, кусочки  коры... Тот  дятел  необычный был, я его отличал - что-то с
крылом. Правое  хуже складывалось, слегка кривоват.  Но ему не мешало, летал
как все. Дятлу  важно крепкую голову иметь, и ноги сильные...  Он поглядывал
на  нас, я заметил.  Феликс  когти точил здесь,  становится  на задние лапы,
вытягивается  стрункой...  когти высоко  доставали.  Скребет  кору,  щепочки
летят... а сам посматривает на дятла, а тот - на кота...  Привет - привет...
Друзья.
     Я видел,  потом  дятел  спускается  по  стволу,  исследует  царапины от
кошачьих лап, нет ли в них живой еды...

     "*** " Каждый  человек,  зверь и куст должны оставаться на своей земле,
это мое главное  правило. Оно редко  выполняется. Но если разобраться, таких
правил немало, которые не исполняются. Они как мечта... как нужно жить, и не
живет  никто... Но  каждый в отдельности  способен выполнить  свое небольшое
правило. Вот я, хранитель  памяти обо всех живых на клочке земли, островке в
чуждом океане.
     Мы не  выбираем, что храним - как получится. Гена говорит -  "никому не
нужно  теперь..."  Он  прав, память  не складывается, не умножается, она как
звук, который... я слышал как-то... рождается на пластинке под иглой...
     Слышно тому, кто близко.
     Я  про Валю-медсестру хотел рассказать, а потом  засомневался, друг  ли
она мне...
     Ни разу не  говорил  с  ней, хотя видел,  как растет,  ходит на работу,
гуляет с ребенком... старится... и так тридцать лет.
     Я помню,  в начале,  иду  вдоль  старой дороги к магазину,  встречаю ее
каждый день. Девочка лет пятнадцати, все время улыбается. Худенькая, светлые
волосы,  довольно  высокая...  Потом  исчезла  на  несколько  лет, наверное,
поехала   учиться...  Снова  встречается,   вижу,  что  старше,   пополнела,
подурнела... Лица у наших обычно озабоченные, не улыбаются без причин. И она
- печальная...  Так несколько лет ходила мимо. Она меня,  кажется, узнавала,
взглянет, пройдет.  Я  думаю, был для  нее  привычным предметом, постарше ее
человек, ничего интересного во мне...
     Потом снова исчезла, а  появилась с ребенком в коляске. Мужа  не видел,
наверное,  не  было. Потом мальчик вырос, куда-то исчез,  говорят,  посадили
его. Потом другие неприятности текущей жизни...
     Как-то очнулся, ясный день, навстречу мне старуха идет.
     Неожиданно случилось. Подлость времени. По себе не замечаешь, по другим
видно.
     Я Генке много раз говорил  о ней. Смеется - "познакомься, что же это...
не говорил ни разу... а еще друзья..."
     Зачем знакомиться, что я ей скажу...
     Однажды сказали, хоронят Валю. Я спросил, какую, даже не  знал фамилию.
Мне рассказали, и я понял, это ее всю жизнь встречал. Пошел.
     Она.  Застенчивое лицо  в  пышном  тряпье,  которое  суют  им  в  ящик.
Обострились следы времени, но узнал. Мне при жизни-то не о чем было говорить
с ней, а теперь и подавно. И все равно смотрел, вспоминал. Человек все время
рядом был, я ее знал, и она меня тоже. Я  догадывался по взглядам. Я был для
нее...  как  дерево или  куст  на дороге,  который  всегда  здесь,  от этого
спокойней на душе. И жизнь не кажется такой чужой.

     "*** " В нашем доме на втором этаже жил мой друг Федос, он химиком был.
     У него интересное лицо - лоб  и нос  на