иться, сколько вашей душе угодно, но всему есть  предел.  Я  не
позволю налетать на меня с кулаками!
     - Ах, не позволите? - он начал медленно, с угрожающим видом наступать
на меня, потом вдруг остановился и сунул свои огромные  ручищи  в  карманы
коротенькой  куртки,  приличествующей  больше  мальчику,   чем   взрослому
мужчине. - Мне не впервой выкидывать из дома таких  суб®ектов.  Вы  будете
четвертым или пятым по счету. За каждого уплачен штраф в  среднем  по  три
фунта  пятнадцать  шиллингов.  Дороговато,   но   ничего   не   поделаешь:
необходимость! А теперь, сэр, почему бы  вам  не  пойти  по  стопам  ваших
коллег? Я лично думаю, что это неизбежно. - Он  снова  начал  свое  крайне
неприятное  для  меня  наступление,  выставляя  носки  в  стороны,   точно
заправский учитель танцев.
     Я мог бы стремглав броситься в холл, но счел такое бегство  позорным.
Кроме того, справедливый гнев уже начинал разгораться у меня  в  душе.  До
сих пор мое поведение было в высшей  степени  предосудительно,  но  угрозы
этого человека сразу вернули мне чувство собственной правоты.
     - Руки прочь, сэр! Я не потерплю этого!
     - Скажите, пожалуйста! - Его черные  усы  вздернулись  кверху,  между
раздвинувшимися в злобной  усмешке  губами  сверкнули  ослепительно  белые
клыки. - Так вы этого не потерпите?
     - Не стройте из себя дурака, профессор! - крикнул  я.  -  На  что  вы
рассчитываете? Во мне больше двухсот фунтов весу. Я крепок, как железо,  и
каждую субботу играю в регби в ирландской сборной. Вам со мной не...
     Но в эту минуту он ринулся на меня. К счастью, я  уже  успел  открыть
дверь, иначе от нее остались бы одни  щепки.  Мы  колесом  прокатились  по
всему коридору, каким-то образом прихватив по дороге  стул.  Профессорская
борода забила мне весь рот, мы стискивали друг друга в об®ятиях, тела наши
тесно переплелись, а ножки этого проклятого  стула  так  и  крутились  над
нами. Бдительный  Остин  распахнул  настежь  входную  дверь.  Мы  кувырком
скатились вниз по ступенькам. Я видел,  как  братья  Мэк  исполняли  нечто
подобное в мюзик-холле, но, должно быть, этот аттракцион требует некоторой
практики, иначе без членовредительства не обойтись. Ударившись о последнюю
ступеньку, стул рассыпался на мелкие кусочки, а мы, уже порознь, очутились
в водосточной канаве. Профессор вскочил на  ноги,  размахивая  кулаками  и
хрипя, как астматик.
     - Довольно с вас? - крикнул он, еле переводя дух.
     - Хулиган! - ответил я и с трудом поднялся с земли.
     Мы чуть было не схватились снова, так как боевой дух еще  не  угас  в
профессоре, но судьба вывела меня из этого дурацкого  положения.  Рядом  с
нами вырос полисмен с записной книжкой в руках.
     - Что это значит? Как вам не совестно! - сказал он.  Это  были  самые
здравые слова, которые мне  пришлось  услышать  в  Энмор-Парке.  -  Ну,  -
допытывался полисмен, обращаясь ко мне, - об®ясните, что это значит.
     - Он сам на меня напал, - сказал я.
     - Это верно, что вы первый напали? - спросил полисмен.
     Профессор только засопел в ответ.
     - И это  не  первый  случай,  -  сказал  полисмен,  строго  покачивая
головой. - У вас и в прошлом месяце были неприятности по точно  такому  же
поводу. У молодого человека подбит глаз. Вы  пред®являете  ему  обвинение,
сэр?
     Я вдруг сменил гнев на милость:
     - Нет, не пред®являю.
     - Это почему же? - спросил полисмен.
     - Тут есть и моя доля вины.  Я  сам  к  нему  напросился.  Он  честно
предостерегал меня.
     Полисмен захлопнул книжку.
     - Чтобы эти безобразия больше не повторялись,  -  сказал  он.  -  Ну,
нечего! Расходитесь! Расходитесь!
     Это относилось к мальчику из мясной лавки, к  горничной  и  двум-трем
зевакам, которые уже успели собраться вокруг нас. Полисмен тяжело  зашагал
по тротуару, гоня перед собой это маленькое стадо. Профессор  взглянул  на
меня, и в глазах у него мелькнула смешливая искорка.
     - Входите! - сказал он. - Наша беседа еще не кончилась.
     Хотя эти слова прозвучали зловеще, но я  последовал  за  ним  в  дом.
Лакей Остин, похожий на деревянную статую, закрыл за нами дверь.

     Глава IV. ЭТО ВЕЛИЧАЙШЕЕ В МИРЕ ОТКРЫТИЕ!

     Не успела дверь за нами захлопнуться, как из столовой выбежала миссис
Челленджер. Эта крошечная женщина была вне себя от гнева. Она стала  перед
своим супругом, точно растревоженная клушка, грудью встречающая  бульдога.
Очевидно, миссис Челленджер была  свидетельницей  моего  изгнания,  но  не
заметила, что я уже успел вернуться.
     - Джордж! Какое зверство! - возопила она. - Ты искалечил этого милого
юношу!
     - Вот он сам, жив и невредим!
     Миссис Челленджер смутилась, но быстро овладела собой.
     - Простите, я вас не видела.
     - Не беспокойтесь, сударыня, ничего страшного не случилось.
     - Но он поставил вам синяк под глазом! Какое безобразие! У нас недели
не проходит без скандала!  Тебя  все  ненавидят,  Джордж,  над  тобой  все
издеваются! Нет, моему терпению пришел конец! Это переполнило чашу!
     - Перетряхиваешь грязное белье на людях! - загремел профессор.
     - Это ни для кого не тайна! - крикнула она. - Неужели ты думаешь, что
всей нашей улице, да если уж на то пошло - всему  Лондону  не  известно...
Остин, вы нам не нужны, можете идти. Тебе перемывают косточки все кому  не
лень. Ты  забываешь  о  чувстве  собственного  достоинства.  Ты,  которому
следует быть профессором в большом  университете,  пользоваться  уважением
студентов! Где твое достоинство, Джордж?
     - А где твое, моя дорогая?
     - Ты довел меня бог знает до чего! Хулиган, от®явленный хулиган!  Вот
во что ты превратился!
     - Джесси, возьми себя в руки.
     - Беспардонный скандалист!
     - Довольно! К позорному столбу за такие слова! - сказал профессор.
     И, к моему величайшему изумлению, он нагнулся, поднял жену и поставил
ее на высокий  постамент  из  черного  мрамора,  стоявший  в  углу  холла.
Постамент этот, вышиной по меньшей мере в семь футов, был такой узкий, что
миссис Челленджер еле могла удержаться на  нем.  Трудно  было  представить
себе более нелепое зрелище - боясь свалиться оттуда, она словно  окаменела
с искаженным от ярости лицом и только чуть переступала с ноги на ногу.
     - Сними меня! - наконец взмолилась миссис Челленджер.
     - Скажи .пожалуйста."
     - Это безобразие, Джордж! Сними меня сию же минуту!
     - Мистер Мелоун, пойдемте ко мне в кабинет.
     - Но помилуйте, сэр!." - сказал я, глядя на его жену.
     -  Слышишь,  Джесси?  Мистер  Мелоун  ходатайствует  за  тебя.  Скажи
.пожалуйста., тогда сниму.
     - Безобразие! Ну, пожалуйста, пожалуйста!
     Он снял ее с такой легкостью, словно она весила не больше канарейки.
     - Веди себя прилично, дорогая. Мистер Мелоун - представитель  прессы.
Завтра же он тиснет все это в своей  ничтожной  газетке  и  большую  часть
тиража  распродаст  среди   наших   соседей.   "Странные   причуды   одной
высокопоставленной особы." Высокопоставленная  особа  -  это  ты,  Джесси,
вспомни, куда я тебя посадил несколько минут  назад.  Потом  подзаголовок:
"Из быта одной оригинальной супружеской четы." Этот мистер Мелоун ничем не
побрезгует, он питается падалью, подобно всем своим собратьям, - porcus ex
grege diaboli - свинья из стада  дьяволова.  Правильно  я  говорю,  мистер
Мелоун?
     - Вы и в самом деле невыносимы, - с горячностью сказал я.
     Профессор захохотал.
     - Вы двое, пожалуй,  заключите  против  меня  союз,  -  прогудел  он,
выпятив свою могучую грудь и поглядывая то в  мою  сторону,  то  на  жену.
Потом уже совсем другим  тоном:  -  Простите  нам  эти  невинные  семейные
развлечения, мистер Мелоун. Я предложил вам вернуться совсем не для  того,
чтобы делать вас участником наших безобидных  перепалок.  Ну-с,  сударыня,
марш отсюда и не извольте гневаться. - Он положил свои огромные ручи-щи ей
на плечи. - Ты права, как всегда. Если б Джордж Эдуард Челленджер слушался
твоих советов, он был бы гораздо более почтенным человеком, но  только  не
самим  собой.  Почтенных  людей  много,  моя  дорогая,  а  Джордж   Эдуард
Челленджер один на свете. Так что постарайся как-нибудь поладить с ним.  -
Он влепил жене звучный поцелуй, что смутило меня куда больше, чем все  его
дикие выходки. - А теперь, мистер Мелоун,  -  продолжал  профессор,  снова
принимая величественный вид, - будьте добры пожаловать сюда.
     Мы вошли в ту же самую комнату, откуда десять минут назад вылетели  с
таким грохотом. Профессор тщательно прикрыл за собой дверь, усадил меня  в
кресло и сунул мне под нос ящик с сигарами.
     -  Настоящие  "Сан-Хуан  Колорадо.,  -  сказал   он.   -   На   таких
легковозбудимых людей, как вы, наркотики хорошо действуют.  Боже  мой!  Ну
кто же откусывает кончик! Отрежьте- надо иметь уважение к сигаре! А теперь
откиньтесь на спинку кресла и слушайте внимательно все, что я  соблаговолю
сказать вам. Если будут какие-нибудь вопросы, потрудитесь отложить  их  до
более подходящего времени. Прежде всего о  вашем  возвращении  в  мой  дом
после  вполне  справедливого  изгнания.  -  Он  выпятил  вперед  бороду  и
уставился на меня с таким видом, словно только и ждал, что я опять ввяжусь
в спор. - Итак, повторяю: после вполне заслуженного вами изгнания.  Почему
я пригласил вас вернуться? Потому, что  мне  понравился  ваш  ответ  этому
наглому полисмену. Я усмотрел в нем некоторые проблески добропорядочности,
не свойственной представителям вашей профессии. Признав, что вина лежит на
вас, вы проявили известную непредвзятость и широту взглядов, кои заслужили
мое благосклонное внимание.  Низшие  представители  человеческой  расы,  к
которым, к несчастью, принадлежите и вы, всегда были вне моего умственного
кругозора. Ваши  слова  сразу  включили  вас  в  поле  моего  зрения.  Мне
захотелось познакомиться с вами поближе,  и  я  предложил  вам  вернуться.
Будьте любезны стряхивать пепел в маленькую японскую пепельницу вон на том
бамбуковом столике, который стоит возле вас.
     Все это профессор выпалил без единой  задержки,  точно  читал  лекцию
студентам. Он сидел лицом ко мне, напыжившись, как огромная жаба, голова у
него была откинута назад, глаза презрительно  прищурены.  Потом  он  вдруг
повернулся боком, так что  мне  стал  виден  только  клок  его  волос  над
оттопыренным красным ухом, переворошил  кучу  бумаг  на  столе  и  вытащил
оттуда какую-то весьма потрепанную книжку.
     - Я хочу рассказать вам кое-что о Южной Америке, - начал он.  -  Свои
замечания можете оставить при себе. Прежде всего будьте любезны запомнить:
то, о чем вы сейчас услышите, я запрещаю предавать огласке в какой  бы  то
ни было форме до тех пор, пока вы  не  получите  на  это  соответствующего
разрешения от меня. Разрешение это, по всей вероятности, никогда не  будет
дано. Понятно?
     - К чему же такая чрезмерная  строгость?  -  сказал  я.  -  По-моему,
беспристрастное изложение...
     Он положил книжку на стол.
     - Больше нам говорить не о чем. Желаю вам всего хорошего.
     - Нет, нет! Я согласен  на  любые  условия!  -  вскричал  я.  -  Ведь
выбирать мне не приходится.
     - О выборе не может быть и речи, - подтвердил он.
     - Тогда обещаю вам молчать.
     - Честное слово?
     - Честное слово.
     Он смерил меня наглым и недоверчивым взглядом.
     - А почем я знаю, каковы ваши понятия о чести?
     - Ну, знаете ли, сэр, - сердито крикнул я, - вы  слишком  много  себе
позволяете! Мне еще не приходилось выслушивать такие оскорбления!
     Моя вспышка не только не вывела его из себя, но даже заинтересовала.
     - Короткоголовый тип, - пробормотал он. -  Брахицефал,  серые  глаза,
темные волосы, некоторые черты негроида... Вы, вероятно, кельт?
     - Я ирландец, сэр.
     - Чистокровный?
     - Да, сэр.
     - Тогда все понятно. Так вот, вы дали мне слово держать  в  тайне  те
сведения, которые я  вам  сообщу.  Сведения  эти  будут,  конечно,  весьма
скупые. Но кое-какими интересными данными я с вами поделюсь. Вы, вероятно,
знаете, что два года назад я  совершил  путешествие  по  Южной  Америке  -
путешествие, которое войдет в золотой фонд мировой науки. Целью  его  было
проверить некоторые выводы Уоллеса и Бейтса,  а  это  можно  было  сделать
только на месте, в тех же условиях, в каких они проводили свои наблюдения.
Если б результаты моего путешествия лишь этим и  ограничились,  все  равно
они  были  бы  достойны  всяческого  внимания,  но  тут   произошло   одно
непредвиденное  обстоятельство,  которое  заставило  меня  направить  свои
исследования по совершенно иному пути.
     Вам, вероятно, известно- впрочем, кто знает:  в  наш  век  невежества
ничему не удивляешься, - что некоторые места, по  которым  протекает  река
Амазонка, исследованы не полностью и что в нее впадает множество притоков,
до сих пор не нанесенных на карту. Вот я и  поставил  перед  собой  задачу
посетить эти малоизвестные места и обследовать их фауну, и это дало мне  в
руки столько материала, что его хватит на несколько глав  того  огромного,
монументального труда по зоологии, который послужит оправданием всей  моей
жизни. Закончив экспедицию, я возвращался домой, и на  обратном  пути  мне
пришлось заночевать в маленьком индейском поселке, недалеко от того места,
где в Амазонку впадает один из ее притоков - о названии  и  географическом
положении этого притока я умолчу. В поселке жили индейцы  племени  кукама-
мирный, но уже вырождающийся народ, умственный уровень  которого  вряд  ли
поднимается над уровнем среднего лондонца... Я вылечил нескольких тамошних
жителей еще в первый свой приезд, когда поднимался вверх по реке, и вообще
произвел на индейцев сильное впечатление, поэтому не удивительно, что меня
ждали там. Они сразу же стали об®яснять мне знаками, что  в  поселке  есть
человек, который нуждается в моей помощи, и я последовал за  их  вождем  в
одну  из  хижин.  Войдя  туда,  я  убедился,  что   страждущий,   которому
требовалась помощь,  только  что  испустил  дух.  К  моему  удивлению,  он
оказался  не  индейцем,  а  белым,  белейшим  из  белых,  если  можно  так
выразиться, ибо у него  были  совсем  светлые  волосы  и  все  характерные
признаки  альбиноса.  От  его  одежды  остались  одни  лохмотья,   страшно
исхудавшее тело свидетельствовало  о  долгих  лишениях.  Насколько  я  мог
понять индейцев, они никогда раньше не видели этого человека; он пришел  в
поселок из лесной чащи, один, без спутников, и еле держался  на  ногах  от
слабости. Вещевой мешок незнакомца лежал рядом с ним, и я  обследовал  его
содержимое.  Внутри  был  вшит  ярлычок  с  именем  и  адресом  владельца:
"Мепл-Уайт, Лейк-Авеню, Детройт, штат Мичиган.. Перед этим именем я всегда
готов  обнажить  голову.  Не  будет  преувеличением  сказать,  что,  когда
важность сделанного мною открытия получит общее признание, его  имя  будет
стоять рядом с моим.
     Содержимое мешка ясно говорило о том, что Мепл-Уайт был художником  и
поэтом,  отправившимся  на  поиски  новых  ярких  впечатлений.  Там   были
черновики стихов. Я не  считаю  себя  знатоком  в  этой  области,  но  мне
кажется, что они оставляют желать лучшего. Кроме того,  я  нашел  в  мешке
довольно  посредственные  речные  пейзажи,  ящик   с   красками,   коробку
пастельных карандашей, кисти,  вот  эту  изогнутую  кость,  что  лежит  на
чернильнице, том Бекстера "Мотыльки и бабочки.,  дешевенький  револьвер  и
несколько патронов к  нему.  Предметы  личного  обихода  он,  по-видимому,
растерял за время своих странствований, а может, их у него совсем не было.
Никакого другого имущества у этого  странного  представителя  американской
богемы в наличии не оказалось.
     Я уже собрался уходить, как вдруг заметил, что из кармана его  рваной
куртки что-то торчит. Это был альбом для этюдов - вот он,  перед  вами,  и
такой же потрепанный, как тогда. Можете быть уверены, что с тех  пор,  как
эта  реликвия  попала  мне  в  руки,  я  отношусь  к  ней  с  не   меньшим
благоговением, чем относился бы к первоизданию Шекспира. Теперь  я  вручаю
этот альбом вам и прошу  вас  просмотреть  его  страницу  за  страницей  и
вникнуть в содержание рисунков.
     Он закурил сигару, откинулся на спинку стула и, не сводя с моего лица
свирепого  и  вместе  с  тем  испытующего  взгляда,  стал  следить,  какое
впечатление произведут на меня эти рисунки.
     Я открыл альбом, ожидая найти там какие-то откровения - какие, мне  и
самому было не ясно. Однако первая страница разочаровала меня, ибо на  ней
был нарисован здоровенный детина в морской куртке, а под  рисунком  стояла
подпись: "Джимми Колвер на борту почтового парохода."  Дальше  последовало
несколько мелких жанровых набросков из жизни индейцев. Потом  рисунок,  на
котором изображался благодушный толстяк духовного  звания,  в  широкополой
шляпе, сидевший за столом в обществе очень худого европейца.
     Подпись поясняла: "Завтрак у фра  Кристоферо  в  Розариу."  Следующие
страницы были заполнены женскими и  детскими  головками,  а  за  ними  шла
подряд целая серия зарисовок животных с такими пояснениями:  "Ламантин  на
песчаной отмели., "Черепахи и черепашьи яйца., "Черный агути под  пальмой.
- агути оказался весьма похожим на свинью, -  и,  наконец,  следующие  две
страницы занимали наброски каких-то весьма  противных  ящеров  с  длинными
носами.  Я  не  знал,  что  подумать  обо  всем  этом,  и   обратился   за
раз®яснениями к профессору:
     - Это, вероятно, крокодилы?
     - Аллигаторы! Аллигаторы! Настоящие  крокодилы  не  водятся  в  Южной
Америке. Различие между тем и другим видом заключается...
     - Я только хочу сказать, что не вижу тут ничего особенного -  ничего,
что могло бы подтвердить ваши слова.
     Он ответил мне с безмятежной улыбкой:
     - Переверните еще одну страницу.
     Но и следующая страница ни в чем не убедила  меня.  Это  был  пейзаж,
чуть намеченный акварелью,  один  из  тех  незаконченных  этюдов,  которые
служат художнику лишь наметкой  к  будущей,  более  тщательной  разработке
сюжета. Передний план этюда  занимали  бледно-зеленые  перистые  растения,
поднимавшиеся вверх по откосу, который  переходил  в  линию  темно-красных
ребристых скал, напоминавших мне чем-то базальтовые  формации.  На  заднем
плане эти скалы стояли сплошной стеной.  Правее  поднимался  пирамидальный
утес, по-видимому, отделенный  от  основного  кряжа  глубокой  расщелиной;
вершина его была увенчана огромным деревом. Надо  всем  этим  сияло  синее
тропическое небо. Узкая кромка зелени окаймляла вершины красных  скал.  На
следующей странице я увидел еще один акварельный набросок того же пейзажа,
сделанный с более близкого расстояния, так что детали его выступали яснее.
     - Ну-с? - сказал профессор.
     - Формация, действительно, очень любопытная, - ответил я,  -  но  мне
трудно судить, насколько она исключительна, ведь я не геолог.
     - Исключительна? - повторил он. - Да это единственный  в  своем  роде
ландшафт!  Он  кажется  невероятным!  Такое  даже  присниться  не   может!
Переверните страницу.
     Я перевернул и не  мог  сдержать  возгласа  удивления.  Со  следующей
страницы альбома на меня глянуло нечто необычайное. Такое  чудовище  могло
возникнуть только в видениях курильщика опиума  или  в  бреду  горячечного
больного. Голова у него была птичья,  тело  как  у  непомерно  раздувшейся
ящерицы, волочащийся по земле хвост щетинился острыми иглами, а  изогнутая
спина была усажена высокими шипами, похожими на  петушьи  гребешки.  Перед
этим существом стоял маленький человечек, почти карлик.
     -  Ну-с,  что  вы  на  это  скажете?  -   воскликнул   профессор,   с
торжествующим видом потирая руки.
     - Это что-то чудовищное, гротеск какой-то.
     - А что заставило художника изобразить подобного зверя?
     - Не иначе, как солидная порция джина.
     - Лучшего об®яснения вы не можете придумать?
     - Хорошо, сэр, а как вы