отчистила бы.
     - Она годится только для туалетов. Здесь она испортила бы весь пол.
     Деревья вдалеке покачивались. Медсестра бросала детям мяч. Несколько беременных женщин с надутыми животами неторопливо вышли из автобуса. По ступеням поднимался молодой человек с букетом цветов, и вязальщица не сводила с него глаз. Уборщица продолжала мурлыкать все ту же песенку, старик с негнущейся шеей читал газету, держа ее высоко над головой.
     Кровь Ёсияма, смешанная с белым порошком, покрывала пол розовыми пузырями.
     - Рю, мне было действительно плохо. Я накоплю немного денег и уеду в Индию, буду там работать в порту и накоплю еще немного. Я не буду причинять больше никаких неприятностей, извини меня. Я уеду в Индию.
     Ёсияма продолжал твердить все это по дороге из больницы. Его резиновые сандалии и пальцы ног были испачканы кровью. Время от времени он поглаживал повязку на руке. Лицо у него было бледным, но он сказал, что рана не болит. Выброшенный мною ананас закатился под тополь. Уже стемнело, и птиц не было видно.
     Кадзуо в комнате не было. Рэйко сказала, что после случившегося он сразу отправился домой.
     - Ему бы нужно поучиться решительности у Ёсияма. Он, конечно, не дурак, но ничего в жизни не понимает, - сказала она.
     Окинава ширнулся в третий раз и катался по полу. Опухоль на лице Кэй спала. Ёсияма сидел перед телевизором.
     - Рю, это фильм про Ван Гога, его стоит посмотреть.
     Когда он попросил Рэйко заварить кофе, та никак не отреагировала. Ёсияма сообщил Кэй, что собирается отправиться в Индию.
     - Неужто? - только и ответила она на это.
     Рэйко встала, взяла Окинаву за плечо и потрясла. Во рту у него была сигарета, и он не шевелился.
     - Эй, куда ты положил то, что еще оставалось?
     Когда он сказал: "Дурища, все кончилось, это было последнее, если тебе надо, пойди сама и купи", она изо всей силы пнула его ногой. Пепел с сигареты рассыпался по его голой груди. Он слабо засмеялся, но не пошевелился. Рэйко разбила его шприц о бетонный пол веранды.
     - Убери это, - сказал я, но она, ничего не отвечая, разжевала пять таблеток "Ниброль" и проглотила. Окинава непрерывно смеялся, все его тело тряслось от смеха.
     - Как, Рю, не поиграешь немного на своей флейте? - спросил он, глядя на меня.
     На телеэкране Керк Дуглас, игравший роль Ван Гога, мучительно пытался отрезать себе ухо.
     - Ёсияма просто попытался подражать этому парню. Все, что ты делаешь, только имитация, верно?
     Ван Гог издал ужасный крик, и все, кроме Окинавы, повернулись к телевизору.
     Грудь Окинавы медленно вздымалась и опадала.
     - Я продам свое тело и куплю героин, как советовал Джексон. Рю, проводи меня до дома Джексона! Он говорил, что готов принять меня в любое время. Я больше не буду спрашивать разрешения у Окинавы, проводи меня к Джексону, - громко прокричала Рэйко.
     Окинава снова затрясся от смеха.
     - Ну и смейся дальше, проклятый наркоман! Ты просто бомж в своих вшивых шмотках, заурядный бомж! Мне надоело сосать твой вонючий хуй! Ты импотент! Рю, я продам свое заведение, а потом куплю машину, куплю героин и стану женщиной Джексона. Впрочем, и Сабуро сгодится. Я куплю трейлер, в котором смогу жить, и каждый день мы будем там устраивать вечеринки. Рю, подыщи мне такую тачку, хорошо? Окинава, ты даже не представляешь, какие длинные хуи у черных. Даже после героина они не сжимаются и пронзают меня до самой матки. А кто ты такой? Натуральный бомж! Ты даже не понимаешь, как от тебя смердит!
     Окинава встал и закурил сигарету. С отсутствующим взглядом он медленно выдувал дым.
     - Рэйко, тебе нужно вернуться на Окинаву, и я готов тебя сопровождать. Это будет лучше всего. Ты снова будешь учиться на косметолога. Я сам переговорю с твоей матерью. Здесь ты пропадешь.
     - Не неси чушь, Окинава! Лучше проспись. И в следующий раз, когда придешь просить денег в долг, я тебе ничего не дам. "Тебе нужно вернуться на Окинаву". Это ведь тебе хочется вернуться, но и в этом случае я не дам тебе денег на дорогу. Если придешь со слезами выпрашивать у меня деньги на героин, хотя бы тысячу, я не дам тебе ни одной йены. Это тебе нужно вернуться на Окинаву!

***

     На столбе сидел мотылек.
     Вначале мне показалось, что это пятнышко краски, но пока я его рассматривал, мотылек переместился. На его пепельных крылышках виднелся тонкий пушок.
     После того как все ушли, комната стала казаться более темной. И дело не в том, что свет ослабел, просто я отдалился от источника света.
     По полу был разбросан разный мусор: клочья волос, которые, видимо, принадлежали Моко; обертка от пирожного, которое купила Лилли; хлебные крошки, красные, черные и прозрачные обрезки ногтей, лепестки цветов, грязные бумажные салфетки, женское нижнее белье, засохшая кровь Ёсияма, носки, окурки, осколки стекла, обрывки фольги, банка из-под майонеза, конверты от пластинок, пленки, коробка от кекса в форме звезды, коробка для шприцев, книга... Это был сборник поэзии Малларме, который забыл Кадзуо. Я приложил мотылька с черно-белыми узорами к задней стороне обложки и раздавил. Звук от жидкости, вытекающей из разбухшего живота мотылька, напоминал слабый крик.

***

     - Рю, ты устал, у тебя странный взгляд. Не пойти ли тебе домой и не выспаться ли как следует?
     После того как я убил мотылька, я понял, что страшно голоден, и принялся жевать оставшегося в холодильнике холодного цыпленка. Но он оказался совершенно несъедобным. От его кисловатого привкуса у меня начало покалывать язык, и мерзкий запах стал распространяться по всей глотке. Когда я попытался вытащить из горла липкий комок, меня бросило в дрожь. Даже после того, как я несколько раз прополоскал рот, мерзкий привкус не исчез, а десны были покрыты слизью. От куриной шкуры, застрявшей у меня между зубами, язык онемел. Выплюнутый мной, облепленный слюной кусочек цыпленка уныло плавал в раковине. Решетку слива забил картофельный кубик, и теперь жир кругами двигался по поверхности грязной воды. Когда я ногтями ухватил этот кубик и вытащил его вместе с приставшими к нему сгустками слизи, вода начала уходить, кусочек цыпленка завертелся и исчез в спускном отверстии.
     - Тебе следовало бы пойти домой и немного выспаться. Все эти лохи убрались?
     Лилли расстилала постель. Я видел, как напряглись ее ягодицы под полупрозрачным бельем. В струящемся с потолка красном свете поблескивало кольцо на ее левой руке с граненым камнем того же цвета.
     Большой кусок жареного цыпленка застрял в мойке и забил отверстие размером с однойеновую монету. На этом липком кусочке, уже разжеванном мной и частично растворенном слюной, были отчетливо видны дырочки, из которых когда-то торчали перья, и даже виднелись их остатки, казавшиеся сделанными из пластика. Запах мерзкого жира оставался у меня на руках и не исчез даже после того, как я помыл руки. Когда я вернулся из кухни в гостиную и направился к телевизору, чтобы взять с него пачку сигарет, меня охватило неописуемое чувство беспокойства. Мне показалось, что меня обнимает старуха, у которой какая-то кожная болезнь.
     - Все эти лохи отсюда ушли? Рю, я сварю тебе кофе.
     На белом круглом столике, изготовленном финскими заключенными и которым так гордилась Лилли, отражались отблески света. Однажды я заметил, что его поверхность отливает зеленоватым оттенком. С тех пор этот зеленый цвет стал казаться мне не просто зеленым, а близким к тому оранжевому цвету, который подрагивает на морской поверхности в лучах закатного солнца.
     - Выпьешь кофе? Я плесну туда немного бренди, чтобы ты хорошо поспал. После нашей поездки мне было не по себе, и я не ходила на работу в магазин. Мне нужно было еще отремонтировать машину, она сильно поцарапана, серьезных повреждений нет, но, знаешь, и простая покраска сейчас дорого стоит, так что не знаю, что и делать. Но я еще раз попытаюсь, Рю, - поднимаясь с дивана, сказала Лилли.
     Голос у нее был приглушенным. Он напомнил мне звук старой киноленты, как будто Лилли находится далеко-далеко и разговаривает через длинную трубу. Мне казалось, что сейчас рядом со мной находится изящная кукла-Лилли, которая только раскрывает рот и воспроизводит слова, записанные на пленку много лет назад.
     Мне никак не удавалось избавиться от холода, который пронизывал мое тело в этой комнате. Я достал свитер и надел его, закрыл дверь на веранду и задернул штору, и хотя по всему телу струился пот, все равно я дрожал от холода.
     Звук ветра в запертой комнате ослабел и теперь звучал у меня в ушах как шум дождя. Я не видел, что происходит снаружи, поэтому чувствовал себя заключенным.
     Я не очень хорошо представлял, что творится за окном, но перед глазами у меня стояли пьяный, переходящий улицу, бегущая рыжеволосая девушка, пустая банка, выброшенная из окна автомобиля, черные очертания тополей, здание больницы в ночи и звезды, поразительно яркие, плавающие у меня перед глазами. В то же время, отгороженный от внешнего мира, я ощущал себя отрезанным и заброшенным. Комната наполнилась какими-то непонятными испарениями, и мне стало трудно дышать. Дым сигареты поднимался вверх, но откуда-то доносился запах растапливаемого масла.
     Пытаясь выяснить, откуда он проникает, я наступил на мертвых насекомых и испачкал подошвы их выдавленными внутренностями и запыленными чешуйками. Донеслось завывание собаки. Когда я включил радио, послышалась песня Моррисона "Домино". Я включил телевизор, и там снятый крупным планом бритоголовый чувак вопил: "Разве не этого вам хотелось?" Я выключил телик, и на погасшем экране появилось мое искаженное лицо - моя рожа с хлопающими губами, говорящими что-то себе самому.
     - Рю, мне попался роман про парня, в точности похожего на тебя, ну просто вылитый ты.
     Лилли сидела на диване в кухне и ждала, пока закипит вода в круглом стеклянном контейнере. Она пришлепнула кружащуюся маленькую муху. Я поглубже залез на диван, где уже давно покоилось тело Лилли, и продолжал беспрестанно облизывать губы.
     - Знаешь, у того парня, про которого я тебе говорила, есть в Лас-Вегасе несколько проституток, которые работают на него, и он поставляет девиц на вечеринки для разных богачей, совсем как ты, верно? Но он еще очень молодой, твоего возраста. Тебе же девятнадцать?
     Стеклянная поверхность контейнера запотела, и начал подниматься пар. Дрожащее пламя спиртовки отражалось на стеклах окна. По стене перемещалась огромная тень Лилли. Маленькие густые тени от лампочки на потолке и большие тусклые тени от спиртовки накладывались друг на друга, и эти наложенные одна на другую тени перемещались, словно живые существа, вроде многократно делящихся амеб.
     - Ты меня слушаешь, Рю?
     - Ага, - ответил я.
     Мой голос, застрявший на кончике совершенно высохшего языка, показался мне голосом чужого человека. Из-за того, что этот голос может быть не моим, мне стало страшно разговаривать. Крутя в руках шляпку с перьями, Лилли время от времени отодвигала сорочку и поглаживала грудь.
     - И представь себе, тот парень сделал проституткой девушку, которая в старших классах была его лучшей подругой.
     Окинава, уходивший последним, оставил свою вонючую рабочую одежду, причем удалился, даже не попрощавшись.
     - Этот тип сам был бастардом от какой-то проститутки. Его отец был наследным принцем какой-то страны, он инкогнито прибыл в Лас-Вегас поразвлечься, обрюхатил ее и бросил.
     Что это Лилли несет?
     У меня все плыло перед глазами. Все было будто в тумане, словно за спиной Лилли расползалась пленка из молочной бутылки, стоявшей рядом на столе. Пленка оставалась на ней, даже когда та нагнулась. Казалось, что она не покрывает поверхность кожи, а появилась после того, как кожу с Лилли содрали.
     Я вспомнил про друга, который скончался от цирроза печени. Он неустанно повторял: "Возможно, это только домыслы, но она в самом деле всегда болит. Когда она не болит, мы просто про нее забываем, мы забываем, что она болит, и это не потому, что в брюхе у меня все испорчено, она и у остальных всегда болит. И когда боль ослабевает, я испытываю облегчение, начинаю ощущать себя самим собой. Поскольку брюхо у меня болело с самого рождения".
     - На рассвете этот парень выезжает из дома и несется на своей машине в пустыню штата Невада.
     Лилли засыпала в стеклянный сосуд с булькающей, кипящей водой черный порошок из коричневой банки. До меня донесся запах кофе. Когда Джексон с Рудианной топтали меня, я ощущал себя желтой куклой. Как мог я тогда превратиться в куклу?
     А сейчас наклонившаяся Лилли с ниспадающими на спину волосами была похожа на куклу. Старую, заплесневелую куклу, непрестанно повторяющую одни и те же слова, стоит только дернуть за веревочку, а если раскрыть задвижку у нее на груди, то будут видны серебряные батарейки. Кукла устроена таким образом, что моргает, когда говорит. Жесткие рыжие волосы вставлены по одному, и если ей залить в рот молоко, оно начинает сочиться из отверстия у нее в заднице. Если даже сильно швырнуть ее на пол, она не перестает говорить, если только не сломается магнитофон у нее внутри. "Доброе утро, Рю, как дела? Я - Лилли, доброе утро, Рю! Как поживаешь? Я - Лилли, доброе утро, Рю!"
     - А этот парень в пустыне Невада видел водородные бомбы. Водородные бомбы на базе на рассвете напоминают выстроенные в ряд здания.
     В моей комнате становилось все холодней. Я еще что-то на себя надел, забрался под одеяло, хлебнул виски, открыл, потом снова закрыл дверь и попытался заснуть. Я выпил крепкого кофе, немного размялся, выкурил несчетное количество сигарет, почитал книгу, выключил светильник, потом снова его включил. Раскрыв глаза, я долгое время наблюдал за пятнами на потолке, потом закрыл глаза и пересчитал их. Мне вспоминались сюжеты давно виденных фильмов, и выбитый зуб Мейла, и член Джексона, и глаза Окинавы, и задница Моко, и волосы в паху Рудианны.
     По другую сторону мимо закрытых дверей веранды прошло несколько пьяных, громко распевая старую солдатскую песню. Мне показалось, что я слышу хор закованных в цепи заключенных или военную песню, исполняемую контуженными японскими солдатами, прежде чем они успели броситься вниз со скалы, обратившимися в сторону темного моря, с повязками на головах, ранами, из которых сочится гной или по которым ползают черви. И эти исхудалые японские солдаты с потухшими глазами кланяются в сторону востока и поют свою печальную песню.
     Пока я слушал эту песню и тупо смотрел на свое отражение в телевизоре, я чувствовал, что погружаюсь в сон, из которого никогда не смогу выплыть, какие бы усилия ни прилагал. Мое отражение в телевизоре и поющие в моих ушах японские солдаты накладывались одно на другое. И черные точки, из которых состояли эти перекрывающие друг друга образы, черные точки, группирующиеся в плавающие образы, вползали мне в голову бесчисленными гусеницами, которые кишат на персиковых деревьях. Зазубренные черные точки похрустывали и принимали тревожный аморфный вид. Я почувствовал, как по коже у меня бегают мурашки. Мои замутненные глаза на темном экране как бы таяли и искривлялись. "Кто же ты на самом деле? - задавал я себе вопрос. - Чего ты боишься?" - спрашивал я себя.
     - Знаешь, эти баллистические ракеты были выстроены в ряд в бескрайней пустыне штата Невада. В пустыне, где люди кажутся жуками. И там были эти ракеты, ракеты размером со здание.
     Жидкость в стеклянном сосуде кипела. Черная жидкость булькала, а Лилли прихлопнула какую-то мушку. Она сняла с ладони мертвое насекомое, которое казалось просто тонкой линией, и бросила его в пепельницу. Фиолетовый дым поднялся оттуда. Он смешался с паром, поднимающимся от черной жидкости. Лилли тонкими пальцами сжала сигарету и прикрыла спиртовку, чтобы погасить ее. На мгновение огромная тень заполонила всю комнату, потом потускнела. Тень исчезла, как воздушный шарик, проколотый иглой. Ее засосали тени меньших размеров и более плотные, образуемые лампочкой на потолке.
     Лилли протянула мне чашку кофе. Я заглянул в нее и увидел, как мое отражение подрагивает на поверхности.
     - И этот парень вопит ракетам с вершины холма, и с ним случаются разные вещи, которые он не может объяснить. Он так и не понял, что он делал раньше или кем он тогда был, чувствовал только, что сыт всем по горло и совсем одинок. Поэтому он обернулся к ракетам и мысленно прокричал: "Взрывайтесь же, попадите в меня!"
     Я заметил вздутие на поверхности черной жидкости. Когда я еще учился в школе, моя бабушка попала в больницу с раком. У нее была аллергия на болеутоляющие, прописанные врачом. Все ее тело раздулось, и даже форма лица изменилась. Когда я пришел ее навестить, она сказала, содрогаясь от горячки: "Малыш Рю, твоя бабуля скоро умрет. Я исполнила свою миссию на этом свете и теперь должна умереть". Что-то наподобие вздутий на теле моей бабушки сейчас плавало на поверхности черной жидкости. По настоянию Лилли я ее проглотил. Когда горячая жидкость попала мне в горло, я почувствовал, как накопившийся у меня внутри холод смешался с кофе.
     - Рю, когда я впервые читала этот роман, то подумала: а не ты ли это? Герой был так похож на тебя, - сказала Лилли, сидя на диване.
     Ногой она выписывала странную кривую и ловила ею красный тапочек. Как-то, приняв ЛСД в общественном парке, я испытал точно такое же ощущение, как сейчас. Я смог различить среди деревьев, тянущихся к ночному небу, какой-то незнакомый город и направился туда. В этом призрачном городе живых людей не было видно, все двери были заперты. Я брел по нему совершенно один. Когда я вышел на окраину, мне повстречался изможденный человек и сказал, что дальше идти нельзя. Но я все же пошел дальше, и мое тело начал пронизывать холод. Тогда я подумал, что уже умер. С бледным лицом, уже мертвый, я присел на скамейку и начал обращаться к себе Другому, наблюдающему за этой галлюцинацией на экране ночи. И вдруг я Мертвый приблизился ко мне Настоящему, как бы желая обменяться рукопожатием. Тогда я перепугался и хотел убежать. Но я Мертвый погнался за мной, вошел в меня и начал мной управлять. Тогда я чувствовал себя в точности так же, как теперь. Мне казалось, что в голове у меня разверзлась дыра, через которую вытекают сознание и память, а их место заполняется холодом и какими-то наростами вроде протухшего жареного цыпленка. Но в предыдущий раз, цепляясь руками за влажную скамейку, я сказал себе: "Хорошенько подумай, разве этот мир все еще не вокруг тебя? Я стою на этой земле, на этой земле есть деревья и травы, есть муравьи, которые тащат песчинки в свои муравейники, есть девочки, бегущие за мячом, есть резвящиеся щенки.
     Эта земля простирается под бесчисленным количеством домов и гор, рек и морей, повсюду. И я стою на ней.
     Не бойся, - сказал я себе, - пока еще весь мир остается с тобой".
     - Читая этот роман, я думала о тебе, Рю. Я пыталась представить себе, что ты собираешься делать дальше. Не знаю, что стало с парнем из той книги, я ее не дочитала.
     Когда ребенком я бегал и часто падал, у меня были зудящие царапины, и мне было приятно, когда их смазывали жгучей, сильно пахнущей мазью. К большим царапинам всегда что-то прилипало: земля, глина, сок трав или раздавленные насекомые, и мне нравилась боль от мази, когда она, пузырясь, проникала в рану. Закончив свои игры, я наблюдал за закатом солнца, мрачно осматривал раны и дул на них, и помню, как тогда на меня накатывало состояние умиротворенности, когда я и пейзаж пребывали в полном согласии. Это совсем не то, что героин или растворение в любовной влаге женщины, боль помогала мне вырваться из своего окружения, боль помогала мне ощутить, что я сам свечусь. И мне кажется, что то сияние вполне соответствовало оранжевым лучам заходящего солнца. Вернувшись в свою комнату и вспоминая об этом, я попытался хоть как-то превозмочь невыносимый холод, и тогда я засунул в рот крылышко мертвого мотылька, валявшегося на ковре. Мотылек уже засох, зеленая жидкость вытекла у него из брюха и слегка затвердела. Осыпавшаяся на мои пальцы золотистая пыльца поблескивала. За маленькими глазк