ы. Осмелимся заметить - у России и Японии 80-90-х гг.
вообще гораздо больше общих проблем, чем принято думать при катастрофической
нехватке информации с обеих сторон. Так, в те же 80-е, когда Россия
постепенно и неизбежно лишалась "хребта" Советской системы, начал
заваливаться и японский "колосс на глиняных ногах" - система пожизненного
найма, ГАРАНТИРОВАВШАЯ человеку безбедное существование - в обмен на рабскую
покорность и повиновение "вечно правому" большинству. Фокус в том, что без
отлаженной системы гарантий весь уклад японского общества летит в тартарары.
70% людей этой страны строят свое существование на банковских кредитах и
займах. Деньги за купленный дом выплачиваются полностью только к пенсии;
больше половины общества возвращает долги всю жизнь. Малейший просчет,
потеря работы - и ты теряешь все. Судьба городка Дзюнитаки и есть, по
Мураками, извечный удел всей Японии: беспросветный труд, безрадостная жизнь
- и ни малейшего шанса разорвать этот замкнутый круг.
    Но сегодня эта система начинает давать все более ощутимые сбои. И
поколение молодых "зависает" - словно начинающий музыкант, которого лишили
нот и вынуждают играть, как получится. Уровень страха на душу населения
заметно вырос - и, соответственно, вырос Монстр в головах у людей.
    Характерно, что одновременно с этим Япония все более активно
выглядывает "наружу", в окружающий мир, все больше осознавая собственную
консервативность. Все больше молодежи выезжает за границу на учебу, все
больше предприятий нанимает смешанный персонал. Выбираясь из своей скорлупы,
страна начинает-таки наблюдать себя со стороны - нередко самой себе
ужасаясь. С самобичеванием и самоиронией маленький человек постепенно
осознает: все вызубренные идеалы - дым, а главные ценности в жизни - лишь
те, что ты сам взрастил в себе ценой собственных разочарований, слез и
потерь...
    Знакомое ощущение? Тогда вперед: герой Мураками - это и ваш герой.
    Ваш герой столкнется с ситуациями, для которых не выработано никаких
общественных рецептов. Его поступки, мысли, сомнения в поисках выхода и
будут той самой импровизацией, которую и предлагает молодежи Мураками как
наиболее естественную форму бытия.

RUN, RABBIT, RUN!(Vivace)

    Замечено, что и критики, и читатели Мураками в Японии отчетливо
разделяются на два типа: одни принимают его книги "на ура" и читают взахлеб,
другие, не прочитав и половины, недоуменно крутят пальцем у виска. "Бегущим
от реальности фантазером", "эстетствующим эскапистом" окрестило Мураками
старшее поколение японских литераторов. И в самом деле - познакомившись с
этой страной поближе, невольно засомневаешься в том, что "человек по
Мураками" смог бы выжить в обществе, модель которого с высоковольтной,
кафкианской аллегоричностью воспроизведена в истории города Дзюнитаки.
    Но в том-то и дело: городок умирает. "Среднестатистический житель"
уже давно готов оставить его. Так давно, что теперь, прежде чем идти куда-то
еще, "должен во что бы то ни стало увидеть эту смерть своими глазами".
    И, конечно же, миры Мураками - утопия. Ситуации, в которые сам себя
загоняет главный герой, намеренно обобщены и рафинированы волей автора до
такой степени, что единственным препятствием для принятия любых решений
выступает только он сам, его личные желания и внутренние установки. И герой
при этом - упрям до абсурда и беспощаден к себе до самоистязания.
    "Зачем это? Куда он клонит? Это же ни к чему не ведет!" - довольно
часто приходится слышать возмущенные голоса читающей публики. Но в этом же -
один из секретов его растущей популярности. Словно элитарный модельер, он не
предлагает образцов одежды типа "надел и пошел"; но - предлагает НАПРАВЛЕНИЕ
МЫСЛИ, в котором могло бы двигаться читательское сознание. Когда мы имеем
дело с творчеством "от кутюр", бессмысленно ожидать от автора готовой и
универсальной философии "на тарелочке". И не случайно герою так часто
мерещится, как вдруг на его глазах начинают растворяться в дожде деревья,
тают горы, теряют названия люди и вещи, меняются местами привычные станции
городского метро... Искать дорогу в постоянно изменяющемся мире, не теряя
своей оригинальной мелодии - вот джаз Мураками, и нет смысла требовать от
джаза практической полезности. Джаз существует для джаза. Как дзэн - для
дзэна. Как и каждый из нас - для себя самого.

Coda

    У японских существительных практически не бывает множественного
числа. Название книги вполне могло бы звучать и как "Охота на Овцу". Но все
же, закончив перевод глав о городе Дзюнитаки, мы решили остановиться на
нынешнем варианте названия. И полагаем, что не ошиблись.

Дм. Коваленин - http://wwwsv1.u-aizu.ac.jp/~vadim/MNTbKA
Ниигата, Япония
Июнь - август 1998.



   Харуки Мураками.
   Девушка из Ипанемы


 (c) by Haruki Murakami 1982
 Перевел - В.Смоленский -
 Раскритиковал и переделал - Дм.Коваленин
 Переделал еще раз по-своему - В.Смоленский



                                Рассказ


    Вот хороша, стройна, загорела,
    Идет мимо девушка из Ипанемы.
    В ритме самбы,
    Плавно качаясь, идет...

    Но...   Отчего я печален?
    О...   Я хочу ей признаться...
    Да!..   Должен я ей открыться...
    Но не смотрит она на меня,
    Лишь на море все смотрит она...



Так девушка из Ипанемы смотрела на море в шестьдесят третьем году. И сейчас,
в восемьдесят втором, девушка из Ипанемы смотрит на море точно так же.
Старше она не стала. Запечатанная в свой образ, плывет себе тихонько по морю
времени... А может, и стала старше - и тогда ей должно быть уже под сорок. И
пусть с этим кто-то не согласится, но она уже, наверное, не такая стройная и
не такая загорелая, как тогда. У нее трое детей, а от солнца только кожа
болит. Может, она еще вполне хороша собой, но ведь не молода, как двадцать
лет назад - что говорить...
Но уж на пластинке она точно старше не стала. Вот она, в бархате
тенор-саксофона Стэна Гетца - всегда шестнадцатилетняя, нежная и стройная
девушка из Ипанемы. Я включаю проигрыватель, опускаю иглу - и сразу
появляется ее фигурка.


    О...   Я хочу ей признаться...
    Да!..   Должен я ей открыться...


Всякий раз, слушая эту песню, я вспоминаю школьный коридор. Темный, немного
сырой коридор моей школы. Высокий потолок отзывается эхом, когда шагаешь по
бетонному полу. Несколько окон выходят на север, но к ним вплотную
подступают горы, и поэтому в коридоре всегда темно. Темно - и тихо, как в
склепе. По крайней мере, в моей памяти этот коридор сохранился до ужаса
тихим.
А почему так получилось, что я всегда вспоминаю школьный коридор, услышав
"Девушку из Ипанемы" - мне и самому не очень понятно. Ведь никакой связи
нет. Что это, интересно, за камушки кидает девушка из Ипанемы 63-го года в
колодец моей памяти?
Школьный коридор, в свою очередь, вызывает у меня в памяти овощной салат.
Огурцы, помидоры, листья салата, стручковый перец, спаржа, нарезанный
кружочками репчатый лук - и все полито розовым соусом "Тысяча островов".
Это, конечно, не означает, что в конце школьного коридора у нас торговали
салатами. Коридор заканчивался дверью, а за ней в двадцати пяти метрах
находился неказистый бассейн.
Так почему же школьный коридор напоминает мне овощной салат? Здесь тоже,
если подумать, связи никакой.
А овощной салат напоминает мне девочку, с которой я когда-то был немножко
знаком.
Хотя эта ассоциация как раз вполне объяснима. Она вечно ела одни овощные
салаты.
- У тебя уже, хрум-хрум, задание по-английскому, хрум-хрум, сделано?
- Хрум-хрум, нет еще. Хрум-хрум, еще немного, хрум-хрум-хрум, осталось.
Я тоже был большим любителем овощей, так что мы с ней уплетали их на пару. У
нее были своеобразные убеждения: она свято верила, что если соблюдать
сбалансированную овощную диету, то все в жизни будет идти отлично. Если же и
все человечество перейдет на овощи, то воцарится добро и красота, а мир
переполнится здоровьем и любовью. Прямо "Земляничные поляны" какие-то...


"Давным-давно, - пишет один философ, - была эпоха, когда между материей и
памятью пролегала метафизическая бездна."
Девушка из Ипанемы Шестьдесят Три / Восемьдесят Два продолжает беззвучно
идти по метафизическому жаркому пляжу. Пляж очень длинный, на него набегают
спокойные белые волны. Ветра совсем нет, горизонт чист. Пахнет морем.
Нещадно жарит солнце.
Я валяюсь под пляжным зонтиком; из ящика со льдом достаю и открываю банку
пива. Сколько я их уже выпил? Пять? Шесть? А, черт с ним. Сколько ни пей,
все выходит с потом.
А она все идет себе. Бикини простенькой расцветки в обтяжку на загорелом
стройном теле.
- Привет, - окликаю я ее.
- Добрый день, - говорит она.
- Пива выпьешь? - приглашаю я.
- Давай! - соглашается она.
И мы вместе пьем пиво под пляжным зонтиком.
- Кстати, - говорю я, - кажется, я тебя уже встречал здесь - в шестьдесят
третьем году. И место то же, и время суток...
- Ничего себе... Так давно?
- Ну да...
Она залпом отпивает половину, и смотрит в банку через дырочку.
- Может, и встречал... В шестьдесят третьем году, говоришь? Хм, в шестьдесят
третьем... Могли и встретиться.
- Ты совсем не меняешься, да?
- Так я же метафизическая девушка.
- А тогда ты на меня совсем внимания не обращала. Только и глядела, что на
море...
- Все может быть, - говорит она. И смеется: - Слушай, а можно еще пива?
- Да конечно, - говорю я и открываю ей банку. - А ты что же: так с тех пор и
идешь по пляжу?
- Ну да.
- И подошвам не горячо?
- Нисколько. У меня очень метафизические подошвы. Хочешь посмотреть?
- Давай.
Она вытягивает стройные ноги и показывает мне свои подошвы. Великолепные
метафизические подошвы. Я легонько касаюсь их пальцами. И не горячие, и не
холодные. Я трогаю их - и раздается еле слышный шум волн. И даже шум этот -
очень метафизический.
Мы пьем с ней пиво, больше ни слова не говоря. Солнце даже не шелохнется.
Время стоит на месте. Ощущения затянутого в зазеркалье.
- Когда я думаю о тебе, все время вспоминаю школьный коридор, - говорю я. -
С чего бы это?
- Суть человека - в его сложности, - говорит она. - Предметом науки о
человеке является не объект, а находящийся внутри тела субъект.
- Хм-м, - говорю я.
- В общем, ты живи себе. Живи, живи, живи - и все. А я просто - девушка с
метафизическими подошвами.
С этими словами Девушка из Ипанемы Шестьдесят Три / Восемьдесят Два
стряхивает с коленей приставший песок и поднимается.
- Спасибо за пиво.
- Пожалуйста.


Бывает, я натыкаюсь на нее в вагоне метро. Тогда она посылает мне улыбку,
словно говоря: "Спасибо, что угостил тогда". Мы не обменялись с ней ни
словечком с тех пор - но мне кажется, наши души как-то связаны. Чем они
связаны, где находится этот узел - мне не понять. Наверняка в каком-то
загадочном месте, в каком-то далеком мире. В этом же узле переплелись и
школьный коридор, и овощной салат, и девочка-вегетарианка с ее земляничными
полянами... Чем больше так думаешь - тем чаще воспринимаешь вещи с какой-то
ностальгической теплотой. А ведь где-то должен быть и узел, связывающий меня
с самим собой! И даст Бог, когда-нибудь я обязательно попаду в тот далекий
мир, в то загадочное место - и встречу там самого себя. Если возможно -
хотелось бы, чтобы в том месте было тепло. А если там будет еще и несколько
банок пива, то большего и желать нельзя. Там я превращусь в Того-Кто-Я-Есть,
а Тот-Кто-Я-Есть превратится в меня. Между нами не останется ни щелочки.
Где-то обязательно должно быть такое замечательное место.


А Девушка из Ипанемы Шестьдесят Три / Восемьдесят Два и сейчас идет по
жаркому пляжу. Так и будет идти - пока я не заиграю до дыр последнюю
пластинку.



   Харуки Мураками.
   Принцессе, которой больше нет


 Рассказ
 (c) Haruki Murakami 1988
 (c) Перевел с японского Вадим Смоленский


     Красивая   девушка,   хватившая   родительской   любви  и  избалованная
настолько, что последствия  уже  необратимы,  имеет  особый  талант  портить
настроение другим людям.
     Я был тогда молод  (двадцать один год, а может двадцать два),  и эта ее
черта меня неприятно задевала. По прошествии лет думаешь: наверное, делая по
привычке больно  другим,  сама  себе она  тоже  делала больно. А  может, еще
просто  не научилась управлять собой. Если бы кто-нибудь сильный, стоящий на
земле тверже, чем она, умело вскрыл бы ее в нужном  месте и  выпустил наружу
ее "эго", ей наверняка полегчало бы. Она, если разобраться, тоже нуждалась в
помощи.
     Но вокруг нее не было ни одного  человека  сильнее, чем она. А я  - что
я... В молодости до таких вещей не додумываешься. Мне было неприятно - вот и
все.
     Когда  она  по какой-либо причине  - а  часто  безо  всякой  причины  -
преисполнялась  решимости кого-нибудь уделать, этому не  мог  сопротивляться
даже  собравший всю свою армию король. Яд  ее был безотказен  - на  глазах у
всей публики она мастерски заманивала свою  жертву в глухой  угол, припирала
там  к стене  и красиво размазывала по ней  лопаткой, как хорошо разваренную
картошку. Останки бывали не толще папиросной бумаги. Даже сегодня, вспоминая
это, я признаю ее несомненный талант.
     И не то, чтобы  она была классным, искушенным в логике оратором -  нет,
просто она моментально чуяла, где  у человека  самые уязвимые места. Подобно
дикому зверю, она припадала на брюхо в ожидании подходящего момента, а когда
он наступал, вцеплялась  жертве в  мягкое горло,  чтобы разорвать его. Очень
часто ее слова были  умелым жульничеством, ловкими  натяжками -  так что уже
после, перебирая в  памяти проигранную битву, как самому  несчастному, так и
нам, сторонним наблюдателям, оставалось только чесать в затылках. Но главное
-   она  завладевала   чувствительными  точками,  после   чего   становилось
невозможным пошевелиться. В боксе это называется "остановка ног" - ситуация,
когда  остается  лишь  рухнуть  на  маты. Сам  я,  к счастью,  экзекуции  не
подвергся ни разу, но созерцать это зрелище пришлось не единожды. Его нельзя
было  назвать  спором,  перебранкой или  ссорой.  Это было  просто кровавое,
зверское убийство - только что не физическое.
     Я терпеть  ее не мог в такие минуты, а парни вокруг нее по той же самой
причине высоко ценили. "Девчонка способная,  не дура", - думали  они - и тем
самым поощряли ее наклонности. Получался порочный  круг. Выхода не было. Как
в той сказке  про  негритенка, где  три тигра бегали друг за  другом  вокруг
пальмы, пока не расплавились.
     В компании были  и  другие  девчонки,  но что они про нее  говорили или
думали - мне, увы, неизвестно. Я не был своим в их кругу, имел скорее статус
"гостя" -  и ни с кем не общался настолько тесно,  чтобы  выведать потаенные
мысли этих девчонок.
     По большей части их объединяли горные лыжи. Необычная эта компания была
сбита из членов горнолыжных клубов трех университетов. В зимние каникулы они
уезжали на долгие сборы, а в другое время собирались для тренировок, выпивки
и поездок к морю.  Было их двадцать два человека,  а может  двадцать три - и
все  симпатичные ребята.  Очень  симпатичные и доброжелательные. Но сейчас я
пытаюсь вспомнить кого-нибудь одного из них, хотя бы одного - и не могу. Они
все  перемешались  у меня  в голове, стали как растаявший шоколад, никого не
выделить и не различить. Она одна стоит особняком.
     Меня  лыжи  не  интересовали, можно  сказать, совершенно.  Но один  мой
школьный друг был  близок с  этими ребятами  -  а  я в силу некоторых причин
целый месяц дармоедом жил у него в квартире, познакомился там с ними,  и они
меня сразу стали считать  за своего. Думаю, здесь сыграло роль еще и то, что
я умел сосчитать очки при  игре в маджонг. Так или иначе,  относились они ко
мне  очень по-доброму и даже звали с собой кататься. Я отказывался, говорил,
что мне ничего не интересно кроме отжиманий  от пола. А  сегодня думаю,  что
зря  так  говорил. Они были  по-настоящему добрыми людьми. Даже  если бы я и
вправду любил отжимания гораздо больше лыж, говорить так не стоило.
     Приятель, у которого я  жил, был от нее без ума - с самого начала  и до
тех пор, покуда хватает  моей памяти. Она и в самом деле принадлежала к тому
типу, который  сводит с ума большинство мужчин. Даже я - встреться  мы с ней
при немножко других  обстоятельствах  - мог бы  влюбиться с первого взгляда.
Изложить  на  бумаге,   в  чем  состояла   ее  привлекательность  -   задача
сравнительно нетрудная.  Для  исчерпывающего  представления о ней достаточно
отметить три момента,  а именно: (a) ум, (b) переполненность жизненной силой
и (c) кокетливость.
     Она была невысокая, худенькая и отлично сложенная, а энергия из нее так
и  била.  Глаза блестели.  Рот был прорезан одной упрямой прямой линией.  На
лице  обычно  держалось  будто  бы  недовольное  выражение,  но  иногда  она
приветливо улыбалась - и тогда весь воздух вокруг нее моментально смягчался,
точно произошло  какое-то чудо. Я  не  пытался питать  никаких чувств  к  ее
наружности, но мне нравилось, как она улыбается.  Так что нельзя утверждать,
что я не влюбился бы в  нее  ни при каких обстоятельствах. Совсем давно, еще
школьником, я видел в учебнике английского такую фразу:  "схваченный весной"
(arrested  in a springtime)  - так это как раз про  ее улыбку. Смог бы разве
кто-нибудь ругать теплый весенний денек?
     Своего парня  у нее не  было,  но трое  из  компании -  и мой приятель,
конечно, среди них - горели к ней страстью. Она же никого из  троих особенно
не   выделяла,   умело   манипулировала  всеми   тремя   в   зависимости  от
обстоятельств.  Да  и сами эти трое,  по крайней мере  внешне, друг другу на
ноги не наступали,  вели  себя  вежливо  и казались вполне  веселыми. К этой
картине я привыкнуть не мог - но,  в конце  концов, то были чужие  проблемы,
меня не касавшиеся. Я не лезу куда попало со своим мнением.
     С  первого  взгляда  она   мне   сильно  не  понравилась.  В   вопросах
испорченности,  как   мне  и  полагалось,   я  был  большим  авторитетом,  и
определить, до какой степени  она испорчена, никакого труда не составило. Ее
и баловали, и нахваливали,  и оберегали, и задаривали  - всего этого было  с
лихвой. Но проблема  тем не  ограничивалась. Разные потакания  и  деньги  на
карманные  расходы  еще  не  есть  решающий  фактор  в  том,  чтобы  ребенок
испортился.  Самое главное  в том, кто  несет  ответственность за оберегание
ребенка от излучений всевозможных  деформированных эмоций, которые вызревают
в  окружающих  взрослых. Если  все  отступились от  этой  ответственности  и
ребенок  видит вокруг одни  умильные  лица,  то  такой  ребенок  определенно
испортится. Это как сильные  ультрафиолетовые лучи, поджаривающие обнаженное
тело на  полуденном летнем пляже -  нежному, новорожденному  "эго" наносится
непоправимый вред. Вот в чем основная проблема. А то, что ребенка балуют или
дают слишком много денег - это всего лишь побочный, сопутствующий элемент.
     Когда мы с ней первый раз увиделись и обменялись двумя-тремя словами, а
после я немножко  за ней понаблюдал  - мне, откровенно говоря, стало  совсем
тошно. Пусть даже причина и не в ней, думал я, а в ком-то другом - все равно
не надо  так  себя вести. Пусть  даже человеческие "эго" сильно разнятся и в
принципе  уродливы по  определению - ей все-таки стоит сделать хоть какое-то
усилие.  Так  что  я тогда  решил  если и не  избегать ее,  то  хотя  бы  не
сближаться больше, чем это нужно.
     Из разговора с одним человеком я узнал, что семейство ее  с токугавских
времен держит знаменитую первоклассную гостиницу -  в префектуре Исигава или
где-то  в  тех краях.  Ее брат был намного старше,  и поэтому ее воспитывали
бережно,  как  единственного  ребенка.  Отличница  и к  тому  же  красавица,
любимица учителей и предмет внимания одноклассников - вот что  за жизнь была
у нее в школе.  Разговор  этот я вел не с ней самой, так что неясно, где тут
кончается истина - но все довольно правдоподобно. Кроме  того, еще маленькой
она начала учиться  на фортепи