ано и здесь тоже дошла до  приличного  уровня.
Только раз  у  кого-то  в  гостях я  слышал, как  она  играет.  В  музыке  я
разбираюсь  не слишком  хорошо и кроме эмоциональной  глубины исполнения мне
трудно  что-либо оценить. Она касалась клавиш отрывисто,  как танцуя, и ни в
одной ноте не было ни малейшей ошибки.
     Само   собой,   окружающие   прочили   ей   консерваторию   и   карьеру
профессиональной пианистки,  как  вдруг  она,  вопреки  всем ожиданиям,  без
сожаления забросила фортепиано и  поступила в художественный институт. А там
стала  изучать  дизайн  и  окраску  кимоно.  Для  нее  это  была  совершенно
незнакомая сфера, но  ее выручала  интуиция,  впитанная с детства - ведь она
росла, окруженная старинной одеждой. И в этой области она обнаружила талант,
и здесь ее заметили. Короче  говоря, за  что  бы она  ни бралась, у нее  все
получалось  как-то лучше, чем у остальных. Лыжи, плавание, парусный  спорт -
везде она была на высоте.
     И  по этой причине  никто  вокруг не мог ткнуть пальцем и  сказать: вот
здесь   у  нее  слабое  место.   Ее  нетерпимость   объясняли  артистическим
темпераментом,   а   истерические   наклонности  списывали   на   повышенную
сенсибильность. Так она стала в компании королевой. Жила в Нэдзу, в стильном
многоквартирном  доме,  где  ее  отец  в  порядке борьбы  с налогами  снимал
четырехкомнатную квартиру,  якобы для работы.  Когда  случалось  настроение,
молотила по  фортепьяно; а шкаф был битком набит новыми нарядами. Стоило  ей
хлопнуть в ладоши  (выражаясь фигурально,  конечно), как несколько  любезных
поклонников оказывались рядом,  чтобы  помочь.  Многие верили, что в будущем
она добьется изрядных успехов в  своей специальности. Тогда казалось, что не
существует  решительно  ничего, что могло бы  помешать  ее движению  вперед.
"Тогда" - это примерно в семидесятом или семьдесят первом году.
     Один раз, при  странных  обстоятельствах, я ее обнимал. Это не  значит,
что я занимался с ней сексом - просто физически обнимал, не более. Дело было
так: мы напились и спали вповалку, а потом оказалось, что она как раз  возле
меня. Ситуация самая обычная.  Однако  даже сейчас  я помню все на удивление
отчетливо.

     Я  проснулся в три часа ночи и  вдруг увидел, что она лежит со мной под
одним одеялом  и сладко посапывает. Было начало июня, самый сезон для спанья
вповалку - но, поскольку за неимением матрацев мы  улеглись прямо на татами,
то все суставы теперь ныли, несмотря на молодость. К  тому же моя левая рука
была у  нее вместо подушки -  я  не  мог ей  даже пошевелить. Жутко, безумно
хотелось  пить, но  скинуть ее голову с  руки  не  было никакой возможности.
Тихонько обнять ее за шею, приподнять голову и высвободить руку тоже никакой
возможности не было. В  самый разгар этой операции она могла бы проснуться и
истолковать мои действия совершенно неверно - разве смог бы я такое вынести?
     В общем, немножко поразмыслив, я решил ничего  не  делать  и подождать,
пока ситуация изменится. Вдруг  она будет ворочаться? Я тогда изловчился бы,
вытащил бы из-под нее руку и  сходил бы попить. Но она  даже не вздрагивала.
Повернувшись  лицом  ко мне,  она  дышала размеренно  и методично. Ее теплое
дыхание увлажняло рукав моей рубашки, производя странное щекочущее ощущение.
     Думаю,  я  прождал  так  пятнадцать  или  двадцать  минут.  Она все  не
шевелилась, и  в  конце концов я  примирился с невозможностью дойти до воды.
Терпеть жажду было трудно, но смерть от нее пока  не  грозила. Изо всех  сил
стараясь не  шевелить  левой рукой,  я  повернул  голову и,  заметив  чьи-то
сигареты  и  зажигалку,  валявшиеся  в изголовье,  потянулся за ними правой.
После чего, прекрасно понимая, что это только усилит жажду, закурил.
     На самом же деле, когда я  кончил курить  и засунул окурок  в ближайшую
банку из-под пива, случилось чудо - жажда слегка ослабла. Я вздохнул, закрыл
глаза  и  попытался снова  уснуть.  Рядом с квартирой  проходила  скоростная
автострада; звук  плоских, словно  раздавленных, шин полночных грузовиков за
тонким  стеклом окна  слегка  сотрясал  воздух в  комнате,  проникая в нее и
смешиваясь  с  сопением и похрапыванием  нескольких  человек. Меня  посетила
мысль, которая обычно посещает  проснувшегося посреди ночи в чужом  доме: "А
что я, собственно, здесь делаю?" В самом деле  - не было никакого смысла, ну
просто полный ноль.
     Вконец запутавшись в отношениях со  своей подругой, я оказался на улице
и  нагрянул  жить  к  приятелю.  Не  занимаясь  лыжами,  влился  в  какую-то
непонятную лыжную компанию.  И теперь, в  довершение всего, рука моя  служит
подушкой девчонке, которая  нравиться мне никак  не может. Подумать обо всем
этом - и впадешь в уныние. Думаешь: да разве этим надо сейчас заниматься? Но
когда дело доходит до вопроса,  чем  же именно надо заниматься, то  никакого
ответа не вырисовывается.
     Я  отказался от мысли заснуть, снова открыл глаза и  бездумно уставился
на фонарик светлячка, болтавшегося под потолком. Тут она заворочалась у меня
на левой руке. Однако, руку  не выпустила, а  наоборот, как-то скользнула  в
мою  сторону и тесно ко мне прижалась. Ее ухо пришлось на кончик моего носа;
чувствовался  еще не выветрившийся аромат одеколона  и  едва  заметный запах
пота. Слегка согнутые ноги ее лежали у меня на бедре. Дышала она так же, как
и раньше, спокойно и методично.  Теплое дыхание долетало до моего горла, а в
такт ему поднималась  и  опускалась мягкая грудь, упиравшаяся мне в  бок. На
ней  была облегающая  рубашка из джерси, заправленная  в юбку-клеш, и  я мог
четко прочувствовать все линии ее тела.
     Положение было странное  до невозможности. При ином раскладе, с  другой
девчонкой, разве не смог бы я от души порадоваться такому повороту? Но с ней
я  впадал в смятение. Честно говоря, я вообще понятия не имел, что придумать
в  подобных  обстоятельствах.  Да  тут  и никакая придумка  не помогла  бы -
слишком уж дурацкой была ситуация, в которую  я попал. К тому же, еще больше
усугубляя картину, мой пенис, прижатый ее ногой, начал понемногу твердеть.
     Она все сопела  в том же  духе - но, думал я, она ведь должна прекрасно
улавливать изменения формы моего  пениса. Чуть погодя, будто  бы нисколько и
не просыпаясь, она тихонько просунула руку  и обняла меня за  спину, а потом
чуть  повернулась  у  меня на руке. Теперь  ее грудь еще  теснее прижалась к
моей, а  пенис  прижался  к  мягкому  низу ее  живота. Положение стало  хуже
некуда.
     Загнанный  в такую вот ситуацию,  я,  конечно, в известной мере на  нее
злился  - но вместе  с тем объятие с  красивой женщиной несет в себе элемент
некоего  жизненного  тепла  -  и  меня  всего  обволакивало  это  одуряющее,
газообразное  чувство.  Мне   уже  было  никуда  не   убежать.  Она  отлично
чувствовала все мое душевное состояние, и от этого я снова злился - но перед
лицом  чудовищного  дисбаланса,  который являл мой  распухший  пенис, злость
теряла всякий  смысл. Плюнув  на  все,  я закинул свою свободную  руку ей за
спину. Теперь окончательно получалось, что мы обнимаемся.
     Однако и после этого мы оба делали  вид,  что крепко спим. Я чувствовал
своей  грудью  ее  грудь, она  ощущала областью чуть ниже  пупка мой твердый
пенис - и мы  долго лежали, не шевелясь. Я разглядывал ее  маленькое  ухо  и
линию мягких волос, она не  сводила глаз с моего горла. Притворяясь спящими,
мы думали об одном и том же. Я представлял, как  мои пальцы проскальзывают в
ее  юбку, а она - как расстегивает молнию на моих брюках и дотрагивается  до
теплого,  гладкого пениса. Чудесным образом  мы могли прочитывать мысли друг
друга.  Это было очень странное ощущение. Она думала о моем пенисе.  И пенис
мой, о котором она думала, казался мне совершенно  не моим, а чьим-то чужим.
Однако, что ни говори, то был мой пенис. А я думал о маленьких трусиках  под
ее  юбкой  и  о  жаркой вагине под  ними. И возможно, что  она ощущала  свою
вагину, о которой я думал, так же, как я ощущал свой пенис, о котором думала
она.  Хотя  кто его знает  - может, девчонки ощущают  свои вагины совершенно
иначе, чем мы свои пенисы? В подобных вещах я не очень разбираюсь.
     Но  и после долгих колебаний я не сунул пальцев в ее  юбку,  а  она  не
расстегнула  молнии  на  моих  штанах.  Тогда казалось, что  сдерживать  это
неестественно,  но в конечном счете, я думаю, все  было правильно. Я боялся,
что если  дать ситуации толчок  к развитию, то она  загонит  нас  в лабиринт
неминуемой страсти. И она чувствовала, что я этого боюсь.
     Обнявшись так, мы лежали минут тридцать, а когда  утро осветило комнату
до самых дальних углов, оторвались друг от друга. Но и оторвавшись от нее, я
чувствовал, как в воздухе вокруг меня плавает запах ее кожи.

     С  тех пор  я  с  ней  ни разу  не  встречался.  Она  нашла квартиру  в
пригороде, переехала туда и так отошла  от этой странной компании. Я бы даже
сказал, очень  странной -  но это  исключительно  мое  мнение; сами-то  они,
наверное, никогда себе странными не  казались. Думаю, в  их глазах мое бытие
выглядело куда более странным.
     После этого я  несколько раз встречался с моим добрым товарищем, давшим
мне  приют, и мы,  конечно же, говорили о ней - но я не могу  вспомнить, что
это  были за разговоры. Боюсь, просто бесконечные переливания из  пустого  в
порожнее. Товарищ этот закончил  университет, уехал к себе в Кансэй, и мы  с
ним перестали видеться. А потом  прошло двенадцать или тринадцать  лет,  и я
постарел ровно на столько же.
     У  старения  есть   одно   преимущество:  сфера  предметов,  вызывающих
любопытство,  ограничивается. Вот и у  меня в  ходе  старения стало  гораздо
меньше  поводов  для общения  со всякого  рода странными людьми. Бывает,  по
какому-нибудь внезапному поводу  я вспоминаю таких людей,  встречавшихся мне
раньше, но воодушевляет это  не больше, чем обрывок пейзажа, зацепившийся за
край памяти. Ничего ностальгического, и ничего неприятного.
     Просто несколько лет назад я совершенно случайно встретился с ее мужем.
Он был моего  возраста и  работал  директором фирмы по торговле пластинками.
Высокого роста и спокойного нрава, он казался человеком неплохим. Волосы его
были пострижены ровно, как газон на стадионе. Встретился я с ним по делу, но
когда деловой  разговор  закончился,  он  сказал, что  его жена раньше  меня
знала. Потом назвал ее девичью фамилию.  Эта фамилия ни с чем не увязалась у
меня в голове, но после того,  как  он  назвал  университет и  напомнил  про
фортепиано, я наконец понял, о ком идет речь.
     - Да, помню, - сказал я.
     Так обнаружились ее следы.
     -  Она говорит, господин  Мураками,  что видела  вас  на  фотографии  в
каком-то журнале и сразу узнала. Была очень рада.
     - Я тоже рад, - сказал я. На самом деле, тот факт, что она меня помнит,
вызывал  у  меня не  столько даже радость, сколько удивление. Ведь  мы с ней
виделись  совсем  короткое  время  и  лично почти  не  разговаривали. Как-то
удивительно вдруг встретить собственную старую тень. Я потягивал кофе, и мне
вспоминалась ее мягкая грудь, запах волос и мой эрегированый пенис.
     - Она была очаровательна, - сказал я. - У нее все хорошо?
     -  Да  ничего...  Скажем  так,  сносно. - Он говорил медленно,  как  бы
выбирая слова.
     - Что-то не в порядке? - поинтересовался я.
     - Да нет, нельзя сказать,  что  совсем здоровья нет.  Хотя сказать, что
все в порядке, тоже несколько лет уже как нельзя.
     Я  не мог установить,  до  каких пределов его  можно  расспрашивать,  и
поэтому ограничился  неопределенным кивком. Да по правде  сказать,  я  и  не
собирался у него выпытывать про ее дальнейшую судьбу.
     - Как-то я  не по существу сказал, да? - Он слабо улыбнулся. - Довольно
трудно рассказать это с толком и по порядку. Хотя вообще-то ей полегчало. По
крайней мере, сейчас гораздо лучше, чем раньше.
     Я  проглотил остатки кофе и, находясь в некотором  недоумении по поводу
сказанного, решил все-таки задать вопрос:
     -  Извините, может быть я поднимаю щекотливую тему -  с  ней что-нибудь
случилось? А то я вас слушаю, но как-то не все понимаю.
     Он  достал из кармана брюк красную пачку "Мальборо" и закурил. Ногти на
указательном и  среднем пальцах  его правой руки  были пожелтевшими,  как  у
заядлого курильщика. Некоторое время он их разглядывал.
     - Ладно,  -  сказал он. - Я  этого  от  людей  не прячу,  да  тут  и не
настолько все плохо. Просто несчастный случай. Однако, может  нам поговорить
в другом месте? Как вы думаете?
     Мы  вышли из  закусочной и, пройдя  немного по вечерней  улице, зашли в
маленький бар недалеко от станции метро. Видимо, бывая там  часто, он сел за
стойку и по-свойски заказал двойной шотландский виски "он зе  рок" в большом
стакане  и бутылку  французской соды. Я  попросил  пива. Он плеснул немножко
соды в свой "он зе рок", слегка размешал и одним глотком выпил полстакана. Я
отхлебнул пива  и, наблюдая, как  в  кружке  пузырится пена, ждал  рассказа.
Удостоверившись, что виски  прошло вниз по пищеводу и как следует улеглось в
желудке, он приступил:
     - Десять лет,  как я женился. А познакомились мы на  лыжном  курорте. Я
уже  два года работал в этой фирме, а она закончила университет  и болталась
без  дела, толком ничем  не  занимаясь. Иногда в  ресторане подрабатывала на
фортепиано. В общем,  поженились. С  женитьбой никаких проблем не было. И ее
семья, и моя семья брак одобрили. Она  была очень красивая и сводила меня  с
ума. Короче, банальная история, как у всех.
     Он закурил. Я снова отхлебнул пива.
     - Банальная женитьба. Но меня вполне удовлетворяла. Я знал,  что  у нее
до брака было несколько любовников, но для меня это  было не столь важно. Я,
если разобраться, большой реалист -  может, в прошлом там что-нибудь и было,
но раз  уж вреда от этого  нет,  то мне, можно сказать, все равно.  Я вообще
считаю, что жизнь в сущности -  штука банальная. Работа, семья, дом - если к
чему-то этому есть интерес, то это интерес к банальному. Так я думаю. Но она
так не думала.  И  потихоньку все  начало идти  наперекосяк. Конечно,  я  ее
состояние понимал.  Она  была еще  молода, красива  и полна энергии. Короче,
привыкла требовать  от других и получать.  Но  то, что  я  мог ей дать, было
сильно ограничено - смотря чего и смотря сколько.
     Он заказал еще "он зе рок". У меня была выпита только половина пива.
     -  Через  три  года  после женитьбы  родился  ребенок. Девочка.  Самому
хвалить неловко, но чудная была девочка. Была бы жива, сейчас бы уже в школу
ходила.
     - Она что, умерла? - спросил я.
     - Да, - сказал он. - Через пять месяцев после рождения умерла. Довольно
часто  бывает.  Ребенок  ворочается во  сне,  запутается лицом в покрывале и
задохнется. Никто  не  виноват. Просто несчастный случай. Если  бы  повезло,
может  предотвратили бы. Но  получается,  что  не  повезло. И винить некого.
Некоторые  ее винили, что она ребенка оставила одного и пошла в магазин - да
она и сама себя винила. Но ведь это судьба. Я буду в такой ситуации смотреть
за  ребенком или вы  -  все  равно  несчастный  случай произойдет с  той  же
вероятностью. Я так думаю. Вы согласны?
     - Да, наверное, - согласился я.
     - А как я вам уже говорил, я большой реалист. Если даже кто-то умирает,
то через  недолгое время я  к этому успеваю привыкнуть. У меня  почему-то  в
роду  было  много  смертей  от  несчастных  случаев,  все  время  происходит
что-нибудь такое. Поэтому то, что ребенок умер раньше родителей, для меня не
очень  большая редкость.  А  для  родителей  нет  ничего хуже,  чем потерять
ребенка. Кто этого не испытал, тот не  поймет. Но при этом самое серьезное -
в  тех, кто остается  жить. Я  теперь стал  все время так  думать. То  есть,
проблема  не в моих  переживаниях, а  в ее. Она такой  эмоциональной закалки
никогда не получала. Вы ведь ее знаете?
     - Знаю, - просто сказал я.
     -  А  смерть  -  событие  совершенно  особое.  Мне иногда  кажется, что
человеческую  жизнь определяют  довольно  большие  сгустки  энергии, которые
вызываются  смертями других людей. Это можно еще назвать чувством потери или
как-нибудь  по-другому. Но  у нее  против этого  не  было выстроено  никакой
защиты. В сущности, - сказал он, соединив ладони над стойкой, - она привыкла
серьезно относиться  только к самой себе. И поэтому даже не могла вообразить
боль от потери другого человека.
     Я молча кивнул.
     - Но я ведь... Я не знаю, как это  сформулировать...  Ну, в общем, я ее
любил. Пусть  даже она  делала больно и себе,  и мне, и кому попало вокруг -
желания  расстаться  с ней  у меня не было. Семья есть семья. Весь следующий
год прошел в  бесконечных  дрязгах. Целый год без надежды на спасение. Нервы
истощились, на будущее перспектив никаких. Но,  в конце  концов, мы этот год
пережили.  Сожгли  все,  что  напоминало  о  ребенке,  и  переехали на новую
квартиру.
     Он допил второй "он зе рок" и глубоко вздохнул с явным облегчением.
     - Я вот думаю: если бы  вы сейчас встретились с моей  женой - хорошо бы
вам была разница  заметна?  -  Он  сказал это,  не отрывая  взгляда от стены
напротив.
     Я молча допил пиво и взял горсть арахиса.
     - Ну,  так  я  вам в  частном  порядке скажу:  сейчас  она  мне  больше
нравится, - сказал он.
     - А ребенка больше не будете заводить? - спросил я, чуть помолчав.
     Он помотал головой:
     -  Наверное,  уже никак. Я-то  может  и хотел бы,  но  жена  не  в  том
состоянии. Хотя меня, в общем-то, устраивает и так и так.
     Бармен предложил ему еще виски. Он категорически отказался.
     -  Позвоните моей  жене  как-нибудь. Я  думаю, ей полезна  будет  такая
встряска. Жить-то еще долго. Вы как думаете?
     На обороте визитной карточки он написал шариковой ручкой номер телефона
и вручил мне. Взглянув на код, я с удивлением узнал, что они живут со мной в
одном районе. Но ничего не сказал ему об этом.
     Он  оплатил счет, и мы расстались  у станции метро. Он пошел обратно на
работу что-то доделывать, а я сел на поезд и поехал домой.
     Я  до сих пор не позвонил ей. Во мне еще  живет ее дыхание, тепло кожи,
прикосновение мягкой груди - и все это повергает меня в смятение, совсем как
в ту ночь четырнадцать лет назад.



   Харуки Мураками.
   Рвота


 Рассказ
 (C) by Haruki Murakami 1988
 Перевел с японского Дмитрий Коваленин



Он был из тех немногих, кто обладает уникальной способностью долгие годы, не
пропуская ни дня, подробно записывать все, что бы с ними ни происходило;
именно поэтому он смог очень точно сказать, когда началась и когда
прекратилась его странная рвота. Впервые его вырвало 4 июня 1979 года
(солнечно), и перестало рвать 15 июля того же года (пасмурно). Несмотря на
молодость, он считался неплохим художником-иллюстратором, и как-то раз мне
довелось сделать с ним на пару рекламный макет по заказу одного журнала.
Как и я, он коллекционировал старые пластинки, а кроме того - обожал спать с
женами и любовницами своих друзей. Был он на два или три года моложе меня. И
к моменту нашей встречи действительно успел переспать с любовницами или
женами очень многих друзей и знакомых. Частенько он просто приходил к
кому-нибудь в гости и, пока хозяин бегал за пивом или принимал душ, успевал
позаниматься сексом с хозяйкой. О подобных случаях он рассказывал с
особенным вдохновением.
- Секс второпях, доложу я вам, - страшно занятная штука! - говорил он. -
Выполнить все, что нужно, почти не раздеваясь, и как можно скорее... Большая
часть человечества сегодня старается этот процесс только продлить, вы
заметили? Я же вижу особый смысл в том, чтобы время от времени стремиться и
в обратную сторону. Слегка меняется взгляд на привычные вещи - и целое море
удовольствия!..
Разумеется, подобный сексуальный tour de force не занимал его воображения
целиком; в размеренно-неторопливом, солидном половом акте он также н