лжая чтение - "Фишер, физик из школы". Фишер
вел физику в  его  классе, но Сергей был один среди массы учеников,  поэтому
физик не узнал его. Сергею стало ясно, что он сделает - он пойдет в свою
     школу и встретится с учителем истории.
     Островский,  историк, был  самым старшим среди учителей школы,  наводил
страх, успевая спросить за двадцать минут половину класса и продиктовать
     добрых пять страниц по новой теме. Он вел так
     называемый 'Уголок истории',  вывешивая каждую неделю  ответы на  любые
вопросы,  анонимные и подписанные, язвительные, злобные, потрясавшие  основы
строя. На день Победы Островский пришел в своем обычном костюме со  скромной
наградной колодкой, да еще его фотография висела на доске
     ветеранов  войны.  Сергей  имел  у  него  твердую  четверку, потому что
получить  выше  у  изможденного,  сильно  хромавшего,  со взглядом  фанатика
Островского возможно было только при выдающихся знаниях.
     Сергей посмотрел на часы - пять часов, вокруг.
     Фишер уже  не было рядом. Школа,  как Сергей знал,  переехала очередной
раз к 'Чернышевской', за кинотеатром 'Спартак'. Дошел он до  нее за полчаса.
Школа еще  не была закрыта. Как и десять  лет назад, возле  школы собирались
группки.  Сергей  ощутил,  как  жар  опаляет ему лицо,  когда он разыскал  в
расписании 'Островский П.А.', понедельник - два урока с десяти и два урока в
конце дня...

     Он едва дождался понедельника. Вышел в восемь утра,  совершенно бодрый,
хотя и проворочался всю
     ночь  и заснул под утро на два часа.  К десяти Сергей подходил к школе,
от  ударов  сердца, казалось, дрожала  рубашка.  Сергей собирался  побродить
невдалеке от школы,  даже  дошел  до  скамеек перед кассами  кинотеатра,  но
дальше не отошел и просидел, наблюдая за движением стрелок
     часов.
     В половине двенадцатого он пересек порог школы.
     Коридоры  были  пустынны.  Около  соседнего  с  нужным   ему  кабинетом
расхаживали  высоченные ребята,  изредка  окидывали  оценивающими  взглядами
Сергея.  За  ближайшей дверью громко  заговорили,  она  с шумом  раскрылась,
пропустила  парня  с  дерзко  задранным  подбородком.  Выйдя  в  коридор, он
проскрежетал : "Пошел на...", хлопнул дверью и
     застучал  шагами.  Дверь  вторично  распахнулась,  быстро поднимаясь  и
опускаясь,  вылетел Островский, поднял  кулак : "Не  выучишь  -  и не  думай
приходить !" Повернувшись, внимательно, чуть
     наклонив голову,  посмотрел  на Сергея,  строго  сказал :  "Из десятого
пятого, семьдесят второй год, Зандер. Через пять минут освобожусь."

     Звонок оглушил. Коридор мгновенно заполнился галдевшей молодежью. Дверь
опередила руку Сергея.
     Высокий, уже снова знакомый настолько, будто и
     не прошло десяти лет, человек впустил Сергея в
     класс. "Ну, рассказывай, как первые десять лет ?" В его огромной ладони
потерялась рука Сергея.
     "Рассказывать особо нечего - учился, женился, работал по распределению.
Как обычно." "А учился где ?" "В ЛЭТИ, на радиотехническом." - Сергей пустил
нить  разговора на волю течения  : "А вы нынешних также  гоняете ?" "Ты  про
того,  кого  я  намедни выгнал! Умнейший парень, но спорит  о том, о  чем ни
черта не знает..." "А чего он не знает ?" - Сергей, помня свой опыт обучения
истории  'по  Островскому',  воспринял виденную им сцену, как  должное. "Они
молодые ребята,  им хочется всего очень быстро," - Островский  превратился в
учителя : "и чтобы им дали дорогу.
     В общем, социализм  или другое. Ты  знаешь, что  у  вас трое уехало  ?"
Сергей медленно покачал головой. "Этот  тоже уедет, я уверен! Ему  там будет
лучше,  но это  ему, а  другие, скажу откровенно, не  такие  талантливые,  а
которые  его  поддерживают,  еще  поймут,  но  на  своей  шкуре,  что  такое
уверенность в будущем!  Вот  возьмем  тебя - ты получил высшее  образование,
прожил  вольные шесть  лет,  будем  откровенны,  не зная,  нужно ли тебе это
образование !.." Сергей пристально посмотрел ему в глаза. Глаза историка
     сверкнули : "Я  прошу  не обижаться..." "Эта  уверенность стоит слишком
много крови!" Островский
     задумался,  не  отрывая своего  обжигающего  взгляда. Он  колебался, но
Сергей сказал : "Нам друг от друга нечего скрывать - мы оба знаем, что такое
война"  Тогда  тот  просто  ответил :  "К  сожалению, из  умирающих  империй
вытекает  человеческая кровь и  чем  больше империя, тем этой крови больше."
Оба помолчали. "Сергей, ты когда вернулся ?"  "Три недели назад." Островский
снова обжег глазами :  "Теперь ты первый выпускник  - участник войн  периода
распада." "Петр Антонович, я вдруг  понял,  что мне ближе немцы..." - Сергей
медлил  : "...потому что и  они и мы  воевали  с народом и, чтобы выжить, мы
должны были убивать  любого." В коридоре надолго зазвенело. Переждав звонок,
Островский хрипло  проговорил  : "Наш батальон, уже  в  Восточной Пруссии, в
Гольдапе, однажды подняли  по тревоге из-за вервольфов. Приехали в фольварк.
А там жили переселенцы откуда-то из Белоруссии. Вообще,
     их  давно приказано  было отправить домой,  но,  сам  понимаешь, вместо
деревни - одни колышки. Так они возле нас кормились : девки, ребятишки. Мне,
как тебе, двадцать пять лет. Бойцы у меня
     - все больше дядьки  после сорока, домовитые мужички. Они  наладились к
этим девахам бегать, а
     я за  них каждые  два дня получаю по  шее. Куришь ?" Сергей достал свою
зажигалку.  Оба  неторопливо  задымили 'Беломором'. "Значит, приезжаем,  " -
Островский замахал рукой, разгоняя дым : "оказалось, кинули гранату  в хату.
Трое раненых, убитых - девка одна, блаженная была, и
     пацан лет десяти. Они все опытные, как солдаты, только окно заскрипело,
они все по углам поховались, только эта сумасшедшая пошла смотреть, кто там.
А мальчишке  просто  места не  хватило  в  углу."  Сергей  докурил,  историк
пододвинул  пепельницу к  Сергею. Сергей прикурил следующую  папиросу. "Мы -
прочесывать все вокруг.
     Обыскались, так  эти  идиоты никуда и  не уходили от хутора  -  лежали,
смотрели,  что  мы  будем  делать.  А уже  рассвело. Трое  их  было  -  один
пятнадцать  лет, и  два близнеца по  четырнадцати.  Симпатичные,  белокурые,
аккуратно  одетые  мальчики.  На  ногах  -  ботинки  и  гетры.  С  походными
рюкзачками, в рюкзачках - еще по пять
     гранат, консервы  мясные и всякое  барахло для  похода - нитки, иголки,
спички, ножик перочинный. Стоят, смотрят на нас как нашкодившие школяры, мол
дяди  накажут и отпустят. И  мы стоим  и  не  знаем, что  делать. Тут пацана
убитого вынесли, бабки завыли-заголосили. Мы-то насмотрелись всякого, но тут
ведь  уже  война  кончилась.  Вылетает  распушонный  весь начальник  особого
отдела,  кричит - 'эти мерзавцы!', подбегает - старшему  из этих  'партизан'
пистолетом  в  зубы  - 'кто  подослал?  переводчика  мне  !'  Я говорю,  что
переводчик  в  штабе.  А  он  даже  обрадовался -  'тогда  и  нечего с  ними
разговаривать. Комбат,  выделяй людей  !'  Все все  поняли,  отворачиваются,
вроде  даже кто-то уходит,  а особист, углядев,  мне  и  говорит, тихонько -
'постройте батальон.' Делать нечего, даю команду. Особист плечом  к плечу со
мной, как  бы командует -  'выделите комсомольцев!'  Я  прохожу вдоль строя,
сам, наверное,  знаешь, как  человек и  вроде  бы на месте  стоит,  но будто
отходит  от тебя. А особист от меня ни  на  шаг - 'выйти из строя!' В общем,
команда собралась из пацанов, по виду как и эти немчики, бледные они, руки у
них  трясутся.  Я  отговорился,  что  расстрелом  по  уставу  не уполномочен
командовать,  особист  сам  за  дело   -  построил  шеренгу,  скомандовал  -
'отделение...'  У  бойцов винтовки  ходят  ходуном,  немцы поняли,  близнецы
заскулили тихонечко, знаешь, будто боясь, что за слезы  еще сильнее накажут.
А за моей спиной кто-то шепчет - 'товарищ капитан,  разрешите лучше мне грех
на душу  взять...'  Я  обернулся - сержант  Горьковенко, лет  пятидесяти, из
строя вышел и меня за рукав
     взял. Я не успел ему ничего сказать, услышал визгливое 'пли!', потом не
залп, а как  зачетную  стрельбу  - то один  выстрелит, то  другой,  и как-то
нервно последний, лишь бы куда, потому что он задерживает остальных. Старший
сразу упал - в  ногу ему  попали,  еще один из  близнецов,  а второй вдохнул
глубоко и глаза зажмурил. И камни из стены высоко над его головой брызнули.
     Батальон насупился. Особист, такой тридцатилетний
     лейтенант,  кряжистый, лысоватый, быстренько подбежал  на  цыпочках,  в
стоявшего  выстрелил в упор, а  потом,  будто,  отряхнул рукава,  над одним,
другим,  третьим... Кончил дело, не оглядываясь, запихнул пистолет в кобуру,
обошел строй и  исчез. Батальон разошелся без моей команды. Я сам  поскорее,
чтобы  на  гражданских  не глядеть, пошел. У того,  кто последний выстрелил,
истерика, в винтовку вцепился... Ему сзади по башке дали, винтовку  забрали.
Старшего  из  комсомольцев потом в партию приняли." Сергей  успел  выкурить,
пока  учитель  рассказывал,  еще  две  папиросы.  Островский  замолк,  кинул
перетертую
     папиросу в пепельницу. Сергей только сказал : "Плохо, что после войны -
грех тяжелее." Оба помолчали. Островский засмотрелся  на пепельницу,  бросил
взгляд на часы : "Спасибо, что зашел. Мне
     надо подготовиться к уроку", встал, протянул руку.  Сергей тоже встал :
"Что  вы  рассказываете  об  этой  войне  ?"  "К сожалению,  я  пересказываю
новости... Еще добавляю,  что  каждое новое  поколение  может изменить  свою
жизнь, только уважая выбор тех, кто жил раньше, как бы тебе это заявление ни
показалось слишком торжественным..." Не  отпуская руки Сергея, еще  сказал :
"Тебе трудно. Это навсегда. Иди на работу." И в последний раз, перед тем как
Сергей ушел, положил ему руку на плечо : "Приходи!"

     После  встречи с Островским Сергей впервые со стороны оценил себя и все
меньше находил причину  своей  неустроенности  в окружавших обстоятельствах.
Что  же,  условием  его  беззаботной,  вольной жизни  предполагалась его  же
готовность отдать себя служению системе, давшей ему такую жизнь. Что система
и сделала, хотя она уже порядочно растеряла прежнюю цепкость,  чтобы  ловить
тех,  кто хотел избежать отдавать  ей долг. Сергей видел и тогда,  до армии,
сколько существовало способов продлить жизнь, свободную  от ответственности.
Одно в глубине  души жгло, как жжет челюсть гнилой зуб, что никуда не деться
от взвешивания себя - чего достиг и упустил. Выслушать приговор честнейшего
     внутреннего и всевидящего судьи о том, было ли
     несделанное   упущением   по    обстоятельствам    или   по   незнанию,
нерасторопности, в конце концов,  следствием тех  крох,  которых не добрал в
каждый
     миг  отпущенных едва ли  трех десятков тысяч дней.  От чего  получается
невеселый  итог,  что  невозможно избежать  собственной судьбы.  Сергей чаще
всего начинал отсчет от своей женитьбы, но
     однажды он спустился глубже - к Юте. Вызывая в памяти ее размытое лицо,
однажды внезапно понял,
     что ничего бы не изменилось. И он  несся навстречу реке времени,  ярко,
как днем, вспоминая события, о которых  никогда не  думал, провожал взглядом
мощный поток и каждый раз убеждался, что течение несло бы его в ту же точку,
из которой он нынче возвращался в прошлое...
     И еще. Прежде ему бывало стыдно за свою жизнь, прожитую во снах. Теперь
Сергей перестал  чувствовать раздвоенность  души, он - тот  же и  наяву  и в
фантазиях. С  ним случалось,  что  он пробуждался  посреди ночи  в состоянии
восторга, лежал, тщетно стараясь вспомнить, и, желая продлить это состояние,
засыпал вновь и утром вставал с новым опытом чувств.
     Однажды Сергею приснился  белый  собор, потолок которого  растворялся в
небесной  сини. Вокруг были  люди,  но  Сергей ходил,  потрясенный легкостью
колонн  и не слыханной прежде музыкой. Он пробудился посреди ночи. Перед его
невидящими
     от слез  глазами  стояло  и  никуда  не исчезало видение ажурных колонн
среди свежего, наполнявшегося розовым светом воздуха...
     Долее Сергей не мог заснуть. А над затихшими домами  совершался переход
от темно-синего  цвета к  голубому,  и  едва-едва из-за  линии крыш, ставшей
линией горизонта, густела и расширялась бело-красная полоса...


     Через неделю Сергей устроился на работу. Он не
     вернулся  в  свою  первую контору,  только встретился с  Киром,  и  они
недолго  поговорили.  Кир ни  о  чем  его  не  расспрашивал,  но  просил  не
пропадать.  Сергей,  вспомнив  про  свою  институтскую специальность,  решил
работать по ней.

     Он с трудом  отходил от  войны. По ночам на него с  утеса летели камни.
Чернобородая рожа,  показывая кривые  зубы, поджидала его, карабкавшегося по
скале и, когда он с немеющими
     руками останавливался передохнуть, всякий раз не
     дойдя метра до ухмылявшегося лица, цепкие пальцы внезапно снимали с его
плеча автомат, обшаривали карманы, вынимали нож, пистолет...
     Когда-то ему приснился случай  в Герате,  на операции по 'чистке'.  Он,
расставив взвод цепью,
     двигался  на  левом фланге.  Обойдя  полувзорванный дом,  Сергей  решил
заглянуть вовнутрь. Он был неопытен и глуп  и  вперся  в хибару, как будто к
себе  в  казарму...  В двух  шагах от  него  у  стены  стоял  человек,  ясно
различимый в конусе света. Сергей, как парализованный, стоял и смотрел ему в
глаза. Человек поманил Сергея к себе. Тонкий рот разрезал, как  шрам, густые
волосы на лице, а строгие глаза подавляли волю,
     и  Сергей ощутил себя  ребенком  в присутствии  знавшего  все  на свете
взрослого. Он очнулся от громкого шарканья, крика, но даже грохот автоматной
очереди  не сбил  его  наземь, и Сергей, дрожа, смотрел, как  пули разрывают
тело  человека.  Над ухом выдохнул сержант Маслов  :  "Вот  блядь такая !.."
Сержант шустро  обежал развалюху : "Никого, лейтенант!.."  Сергей  продолжал
стоять над  трупом,  из под  которого  вырывались  ярко  освещенные  солнцем
струйки  пыли.  Ноги, обутые в галоши, в  белых штанах  выпростались  из-под
короткого,  едва  достигавшего колен,  халата. Маслов попинал тело  и весело
сказал : "Ни  хуя  нет!" Тут же двое  живых вышли наружу и присоединились ко
взводу, который ушел вперед едва ли на десяток шагов.
     Сергей посмотрел на своих солдат, как впервые -
     они  были  молодые,  здоровые  парни,  только сплоченность  их  всех  в
вооруженную стаю не  давала каждому по отдельности допустить к  себе обычные
чувства  -  страха,  неуверенности.  И он сам тут же  превратился  просто  в
командира подразделения, развернутого в боевой порядок, и который бы  просто
не понял ничего, если бы ему
     напомнили о том, что случилось несколько секунд
     назад...


     Сергей принялся  старательно, как будто впервые, осваивать все  забытое
им за три года, прошедшие
     с  окончания института и  понесся в  самую стремнину  вдоль  по течению
потока времени... -------------------------------------------------------
     Part 3 Часть 3

     ...Сергей проснулся и, лежа на широкой  - Queensize  - кровати, смотрел
на женщину,  спавшую  на  его  правой  руке. Он, чтобы  не  потревожить  ее,
дотянулся до рычажка,  раскрывавшего жалюзи. В пять утра  здесь,  в  городке
Cranston в  Род-Айленде, светало, как в Крыму. Сегодня начинался первый день
уик-енда  мая.  Ирина, сладко  потянулась, и он  притянул ее  к своей груди.
Ирина улыбнулась во  сне, Сергей дотронулся губами до ее  шеи, лба, волос...
Когда
     он коснулся  ее губ, она ответила ему. Ирина просыпалась, и ее  поцелуи
становились  крепче,  закрывали  ему  глаза,  рот,   после  чего  у   Сергея
перехватывало  дыхание.  А она  продолжала  целовать  его шею,  грудь и  все
ниже...  Потом  он  лег  сверху,  стискивая ее, от  чего она тихо  смеялась,
закинув  голову с пышными,  жесткими  волосами и чуть  приоткрыв рот...  Они
бились  будто  пойманные рыбы,  хватая  жадно  воздух,  истязая  друг  друга
поцелуями, и  не  в  состоянии  оторваться  один  от  другого...  Затем  их,
обессиленных, опять накрыл сон...

     Они во второй раз пробудились около семи утра.
     Ночная прохлада металась по углам комнаты и, выдавливаемая собиравшейся
с силою жарой, утекала
     через щель под дверью спальни. "Как хорошо !" -
     мурлыкнула Ирка. Сергей повернулся лицом к ней,
     встретил опять, как недавно,  ее губы, сделал было движение  навстречу,
но она взмолилась : "Это
     плохо кончится !.." "Да, наверное !" - проговорил Сергей неожиданно для
себя обессилевшим голосом : "Давай  вставать... " "Не смотри на меня !.. " -
Ирина сбросила  ноги с кровати и выпрямилась. Сергей улыбнулся,  отвернулся,
услышал легкие шаги и не удержался -
     Ирка, совершенно нагая, скользнула в ванную. Зашумела вода в душе.
     Сергей тоже встал, перешел  в соседнюю комнату. Натянув одежду, включил
телевизор -  посмотреть,  пока занят  душ...  Дверь  ванной  стукнула, затем
раздалось шуршание от застилаемой  кровати, и через минуту  Ирка, свежая,  в
розовом  махровом халате, подошла и села  к нему на колени,  заслонив своими
глазами телевизор...

     ...Сергей вел взглядом по потолку.  В пространстве  комнаты  проступали
забытые давно предметы - книжный шкаф, утвержденный на комоде,
     доставшемся  от покойной бабки,  телевизор на  выгоревшей тумбочке, еще
шкаф. Солнце, как  и всегда в это  время начинало  заливать стену, к которой
была придвинута кровать. Сергей смотрел на разгоравшиеся обои  слева от него
и  будто  проносился  через  годы,  отделявшие   январское  утро  в  JFK  от
сегодняшнего майского в Санкт-Петербурге... В коридоре заскрипела дверь. Вот
потяжелевшие  шаги  матери,  за ними легкая, несмотря на  годы,  еле слышная
походка  отца.  Потом  в  дверь  комнаты, в  которой  спал  Сергей, тихонько
постучали, и  Сергею почудилось,  что он двадцать  лет  не выходил  из  этой
комнаты, и  мать его, молодая и красивая,  собирается на работу  и, пошуршав
пакетами, подходит  и стучит в дверь,  затем снова шуршит  и  снова  стучит.
Сергей не  отвечает  - он  знает наперед,  что мама  откроет в  конце концов
выходную  дверь и напоследок,  торопливо, чтобы не упустить лифт,  крикнет :
"Сережа ! Вставай !.." Потом  раздастся шум от раздвинувшихся дверей  лифта,
еще через секунду грохнет входная  дверь, и  на  нежащегося Сергея мгновенно
обрушится тишина... "... Сереженька !" - тихо заскребли за дверью, и Сергей,
улыбаясь сам себе,  легко вскочил с  кровати. Воспоминания обтекли  его, как
набежавший   поток   воздуха,   и   умчались,   растворившись  бесследно   в
пространстве, оставив после себя только обжегший душу след. Сергей уже начал
жить в темпе наступающего дня. Во-первых, еще раз проверить  все документы -
на  себя  и  на  сына. Потом,  и здесь  он никак  не  изменился - собираться
незадолго  до выхода, взять нехитрый  набор вещей  - рубашки, сыны  и  свои,
носки,  брюки... Что  же  еще  ? Да, конечно,  не  забыть подарки из России,
бритву... Вроде все. Сумка получилась совсем  нетяжелая. Сергей посмотрел на
часы, которые он так и не  снял на  ночь - семь двадцать три, а самолет -  в
двенадцать.  Но,  как  обычно,  надо  приехать  за  два-три  часа,  таможня,
контроль... Сына жена должна была  привезти в аэропорт, но Сергей решил, что
для надежности  надо  будет встретить их  на  Московской,  а оттуда уже всем
вместе ехать в Пулково. Тогда сейчас  же звонить им и  выйти придется на час
раньше... Сергей  тотчас  же  выскочил в коридор,  сердце его, как молотком,
било  в  грудную  клетку. Он задыхался, пока  набирал номер жены,  жившей на
другом конце города. Она, видно, тоже проснулась, потому  что трубку подняли
после  второго  гудка.  "Люда!  Доброе  утро,  я  буду  ждать  вас  у  метро
'Московская', на  той стороне, где автобус в аэропорт, в половине девятого!"
- Сергей выпалил, не  дождавшись ответа жены. Людмила сказала только : "Да!"
Сергей, выждав  несколько секунд, сказал :  "Берите  машину за любые деньги.
Митя  встал  ?"  "Давно