вечер отчаливала от борта.
   Капитан с вечера до трех часов ночи пропадал  где-то  в  городе.  Штурман
бродил среди купцов,  прицениваясь  к  совершенно  не  нужным  ему  товарам;
вычислял толщину городских стен и высоту башен, осматривал соседние  фрегаты
и бриги.
   Виконта всегда можно было отыскать  в  офицерских  тавернах,  окруженного
пестрой толпой нарядных и веселых девиц. Несколько раз он приглашал  меня  с
собою, но я  отказывался,  ссылаясь  на  нездоровье.  Я  проводил  время  за
сочинением письма к тебе, моя единственная и навеки любимая. Не  выходил  из
своей каюты итальянец. Его вестовой, Нико-ло,  проворный  и  волосатый,  как
обезьяна, озабоченно  рыскал  по  трюму,  отбирая  кувшины  старого  вина  и
выискивая для своего господина сочные и спелые фрукты.
   Так шумно и незаметно проходили дни отпущенной нам судьбою недели.
   В пятницу утром я был вызван к капитану.  Он  радостно  встретил  меня  и
долго тряс мою руку:
   - Дорогой друг мой! Все подходит к естественному концу. Можете поздравить
меня и в это воскресенье погулять на моей свадьбе.
   - Неужели, капитан?
   - Да, я встретил прекрасную девушку. Она положит предел моим  безнадежным
скитаниям и принесет покой и радость всем вам, мои бедные спутники.
   Милая Гарэн, ты не поверишь, как  я  порадовался  за  нашего  несчастного
капитана! Что бы ни было со мною и с другими,  но  знать,  что  так  жестоко
наказанный человек получит наконец прощенье,-эта радость не  давала  мне  ни
минуты покоя.
   В этот день, как и всегда, я не пошел на берег,  спеша  поделиться  своей
радостью с тобою. Я остался на  судне  единственным  офицером.  Даже  синьор
Паганелли покинул свою каюту.
   Ночью я гулял по  палубе,  встречая  возвращавшихся,  и  с  удовольствием
вглядывался в радостные лица поднимающихся по трапу. Время подходило к  трем
часам, а последняя шлюпка стояла у пристани. Ожидали возвращения  итальянца.
По  бонам  разгуливала   празднично   одетая   толпа,   освещенная   заревом
многочисленных факелов и подвесных фонарей. Наконец  из  ее  рядов  появился
синьор Паганелли. Шатающейся  походкой  добрел  он  до  причального  кольца.
Прежде чем баковый успел спрыгнуть на землю, итальянец бросил  ему  конец  и
оттолкнул ногою шлюпку.
   - Будь я трижды проклят, если возвращусь К вам! - заорал он.
   В это время соборные часы е переливчатым звоном ударили три раза.
   Синьор Паганелли взмахнул руками, схватился за сердце и упал  наземь.  Не
успел он коснуться земли, как его одежда  вместе  с  кусками  мяса  поползла
клочьями, исчезая в воздухе, как дым трубки,  раскуренной  на  ветру.  Через
секунду на покрытых плесенью досках белел полуразвалившийся скелет.
   Форштевень и реи нашего корабля вспыхнули огнями свя-того Эльма.
   С испуганным криком: "Летучий  Голландец!"-толпа  побежала  от  пристани.
Корабельная шлюпка подлетела  к  борту,  как  притянутая  магнитом.  Капитан
выскочил из каюты и бросился ко мне.
   - Все пропало!-застонал он. Лицо его побледнело и  передернулось.  В  эту
минуту он был похож на Каина  на  фреске  нашей  приходской  церкви.  -  Все
наверх! - скомандовал он. - Курс к мысу Бурь!
   Гарэн! Дорогая, далекая Гарэн! Это письмо  отправит  мой  бретонец,  лишь
только представится к этому возможность. Когда  ты  получишь  его,  в  твоем
распоряжении будет более пяти лет. За это время нам придется потопить, может
быть, не одно судно для того, чтобы найти смену итальянцу. За  семь  лет  мы
проблуждаем по южным морям не одну  тысячу  лье,  стремясь  к  невозможному.
Заклинаю всем святым и дорогим для тебя,  заклинаю  нашей  любовью  -  отыщи
среди своих подруг достойную девушку, которая  бы  согласилась  стать  женой
нашего несчастного капитана. Гарэн,  любимая,  помоги  нам!  Ты-единственная
надежда на спасение. Только в этом случае я смогу опять увидеть тебя.
   Прощай и прости, родная, хорошая!
   Вечно твой Андре".
 
   Рассказ о Дике Долгоносе и о капитане Дэви  Джонсе,  подписавших  морской
договор
 
   Налей полней стаканы!
   Кто врет, что мы, брат, пьяны?
   Л. Глоба
 
   Приключения морского дьявола капитана Дэви Джонса записаны мною, лоцманом
Алленом Рингом, так, как поется о них в народных балладах и из  поколения  в
поколение рассказывают английские матросы. С этим капитаном, будь  он  не  к
ночи помянут, связана история Дика Долгоноса, подписавшего морской договор.
   Дика во второй половине позапрошлого века знали все моряки от  Оркнейских
островов до Джерси и даже в Индии и в Америке. И все его  звали  Долгоносом.
Вы можете подумать, что нос у него был большой, как руль баржи на Темзе, или
длинный, как у рыбы пилы? Ничего подобного! Нос у него был приплюснутый, как
у китайца, - перебит в молодости во время большой драки  в  кабачке  "Черная
роза" в Аликанте. Долгоносом же его прозвали потому, что Дик, как  охотничья
собака, всегда чуял, на какое судно выгоднее  завербоваться.  Сидит  этак  в
какой-нибудь  таверне,  попивает  джин  или  виски,  покуривает  трубку   да
посматривает кругом. Вдруг задвигает своей  пуговкой,  точно  принюхивается.
Встанет с места, подсядет  к  другому  столику,  а  через  несколько  минут,
смотришь, перескочил с одного борта на другой. Моряк он был на все  руки,  и
его не равняли с какими-нибудь бичами, без дела околачивающимися  по  разным
портам в ожидании скудной подачки. Капитаны знали  за  ним  дурную  привычку
бегать с корабля на корабль, но рассуждали: с паршивой  собаки  хоть  шерсти
клок, с егозливого моряка хоть одно плавание. И  платили  ему  не  в  пример
больше других. Он мог быть и марсовым, и  рулевым,  и  плотником,  и  коком.
Фарватеры знал так же, как капеллан "Отче наш". Имея на  борту  Дика,  можно
было обходиться без лоцмана. Не один  суперкарго  положил  в  карман  лишнюю
гинею только потому,  что  никто,  кроме  Дика,  не  мог  подыскать  лучшего
покупателя во время трампового плавания. Если бы только не его  привычка  по
окончании рейса менять палубы, как красотка меняет платья, был бы он золотым
человеком. Будь я трижды повешен на утлегари карантинного  судна,  если  эта
привычка не сгубила Дика Долгоноса. Ну, да об этом речь впереди.
   В теплую августовскую ночь 1770 года по  одному  из  плимутских  пустырей
возвращался на борт фрегата "Михаил Архангел" палубный  матрос  Кеннет  Гау,
старинный друг, сослуживец и собутыльник моего  предка  Майкла  Ринга.  Небо
сипело, как Средиземное море. Белые облака округлялись парусами в фордевинд,
а полная луна качалась между ними, как  штаговый  фонарь  во  время  легкого
бриза. Ветер - не более  двух  баллов.  Тишина,  точно  в  церкви  во  время
причастия.  Гау  шел  из  кабачка  по  довольно  узенькой  тропинке,  весело
позванивая заработанными во время  рейса  шиллингами  и  напевая  песенку  о
девушке Молли, превратившейся после смерти в летучую рыбу. Видит - идет  ему
навстречу сухопарый моряк. Слегка раскачивается на ходу и время  от  времени
сплевывает на середину тропинки шагов этак па пять впереди себя. То  ли  ему
не понравилась песенка, то ли он не рассчитал свои плевки, но  один  из  них
попал как раз на носок левого сапога веселого певуна.
   - Э, десять тысяч дохлых дьяволов! Осторожнее, сэр, -  сказал  Гау  очень
вежливо.
   - А что вы раскорячили свои  ходули,  как  пьяный  гарпунщик?  -  ответил
встречный.
   Гау решил быть до конца вежливым.
   - Я, сэр, далеко не злой человек, но считаю верхом неприличия  напоминать
идущему из кабачка джентльмену о том, что он пропустил два-три глотка  рома,
да еще попрекать его несвойственной ему работой. Потравите жвакагалс, или, с
вашего позволения, сэр, я дам вам по уху, как злой капитан ленивому юнге.
   - А я, клянусь вам честью, отвечу так, что ваша  пустая  голова  взлетит,
как вымпел па грот-мачту адмиральского корабля!
   С этими словами встречный  моряк  широко  размахнулся.  Но  не  успел  он
развернуться для удара, как Гау пошел на абордаж. Его учил боксу еще  боцман
фрегата "Михаил Архангел"  Лесли  Смит,  дававший  иногда  морякам  памятные
зуботычины втихомолку от капитана сэра Джемса Грэма. Противник оказался тоже
хорошим борцом, но школа  Смита  оправдала  себя.  Провозились  они  этак  с
полчасика.
   Поднимая моряка с земли, Кеннет отряхнул с него пыль и осведомился о  его
имени.
   Так у них началась дружба. Пришлось опять вернуться в кабачок и выпить за
здоровье друг друга. Чем кончилась  эта  ночь,  я,  по  совести  говоря,  не
представляю. Рассказывали только, что у них  на  столе  танцевала  полуголая
негритянка, а они пели старинную пиратскую песню:
   Пятнадцать человек и покойника ящик,
   Ио-го-го, и в бутылке ром!
   Пейте, дьявол-наш душеприказчик.
   Ио-го-го, и в бутылке ром!
   В общем, время прошло незаметно, скромно и весело. Лет через  пять  после
первого свидания Кеннет и Дик встречали вместе Новый год.
   Оба они хорошо заработали и решили отметить этот праздник по-христиански.
Повстречались они в Лондонском порту,  почти  у  самых  ворот,  там,  где  в
прежние времена  лежал  большой  ржавый  якорь  с  отломанной  лапой.  То-то
радостная была встреча! Кеннет предложил зайти в какой-нибудь кабачок, а Дик
ухмыльнулся да и говорит:
   - Нет, друг! Ведь нынче Новый год, а мы с вами не бездомные  стамбульские
собаки. Давайте-ка встретим праздничек по-семейному,  вроде  мы  не  морские
бродяги, а джентльмены из Сити или из палаты лордов. Как по-вашему?
   - Так-то оно так, Дик, да кто же захочет сегодня ночью глядеть на баковых
обезьян, пропахших смолой и рыбой?
   - Не тужите, друг! Есть у меня знакомые  в  Ост-Энде.  Притащите-ка  туда
часам к девяти  окорочек,  гуська  да  с  полдюжины  бутылок  портвейна.  Об
остальном я позабочусь.
   Кеннет пришел к назначенному  сроку.  Был  он  тогда  парнем  бравым,  не
какой-нибудь  облезлой  шваброй.  Не  стыдно  было  и  у  порядочных   людей
показаться.  Веселый  был.  Ходил  и  смеялся,  будто   хватил   по   ошибке
неразбавленного  спирта  в  каюте  судового  врача.  Не  всегда   же   стоит
прислушиваться к голодной воркотне желудка. Хозяева хлопотали  па  кухне,  а
Дик в гостиной сидел, потирал руки да хихикал от  удовольствия.  Тут  они  с
Кеннетом чуть не поссорились. Стал Дик уговаривать друга  на  бродяжничество
по его примеру;
   - То ли дело - отбыл плавание и меняй капитана. Разнообразие! Тебе  никто
не надоест, и ты никому. Кеннет нахмурился:
   - Нет, Дик! Скажу вам по дружбе - будете подбивать меня на такие дела, из
ваших двух челюстей три сделаю.
   Пока они спорили, стол был накрыт. Чего-чего только на нем не  было!  Сам
главный лорд Адмиралтейства не  видел  в  тот  вечер  таких  вкусных  вещей.
Хозяин-то большой трактир держал. Сели  за  стол,  и  тут  пришла  хозяйская
родственница. Такую красавицу. Кеннет  видел  только  на  портрете  в  каюте
капитана сэра Джемса Грэма. Сел с ней Дик  рядом  да  так  и  просидел  весь
вечер. Парень он был, не в обиду ему будь сказано,  не  ахти  какой  видный.
Тощий, как мачта, нос пуговкой, подбородок форштевнем, а  женщины  крутились
около него, как дельфины  вокруг  вылитого  за  борт  ведра  помоев.  Нечего
говорить, умел он с ними обходиться! Лучше любого  гардемарина!  На  что  уж
трактирщик был толст, а Кеннет плечист и статен, далеко им было до Дика.
   Пришли другие гости. Ели хорошо, а пили еще лучше. За что только не пили.
И друг за друга, и за все  суда,  названия  которых  знали,  и  за  пуговицы
мужских курток и дамских платьев. Пели не какие-нибудь мужицкие песни, а вс„
больше старинные, вроде:
   Здесь, в Лондоне, в старые годы Жил муж с молодою женой.  Она  его  нежно
любила, Любил ее нежно другой.
   Только на следующий вечер, когда дверь  уютного  домика  захлопнулась  за
гостями, Дик шепнул другу, что  красивая  девица  служит  горничной  у  жены
одного капитана.
   - Через эту девицу я переметнусь к нему на судно.
   Кеннет только ахнул:
   - Хитрюга! Даже здесь вы соблюдаете выгоду. Не споткнетесь ли вы  о  свою
жадность, как о протянутый поперек палубы швартов?
   Эта жадность в конце концов и погубила Дика. Чтобы не  затрачивать  много
времени, сообщу вам о последней встрече, которая произошла на  десятом  году
их знакомства.
   Но прежде мне придется немного уклониться в сторону, пойти другим галсом,
   Слыхали вы о капитане Дэви Джонсе? Не слыхали? Так вот в чем дело. Как вы
имеете честь знать, на корабле Летучего  Голландца  обитают  лишь  утонувшие
матросы. Сам дьявол, не к ночи будь помянут, позавидовал Летучему Голландцу,
но вербует он на свой корабль живых и здоровых моряков.  В  образе  капитана
Дэви  Джонса  он  шатается  по  морским  тавернам  и  подпаивает  доверчивых
мореплавателей. Когда человек очумеет от вина  да  еще  увидит  перед  собой
золотые огни червонцев, он по корыстолюбию своему способен  на  все.  В  это
время Дэви Джонс подсовывает ему договор,  всячески  расхваливая  службу  на
своем корабле. Бедняга сдуру подпишет, а потом и поминай как звали. Тело его
вечно носится по волнам, а душа... не спрашивай,
   На удочку проклятого Дэви Джонса попался и Дик Долгонос,  как  форель  на
крючок старого Эдди. Случилось это таким образом. Сидел он с Гау  в  кабачке
"Кошка и мышь", в двухстах кабельтовых от Портсмутской гавани. Кроме них,  в
кабачке никого не было. Хозяин дремал у стойки. Кеннета после спиртного тоже
клонило в сон. Накануне Дик проиграл в кости около пяти гиней и был  не  при
деньгах, поэтому сидел мрачный, молча покуривая трубку. В полночь  открылась
дверь, и в зал вошел человек  небольшого  роста  во  всем  черном.  При  его
появлении огонь в лампе подскочил вверх  длинным  языком,  точно  сквозняком
пахнуло. Вошедший сел в темный угол и заказал две пинты ямайского рома
   С его приходом Дик беспокойно заерзал на стуле, задвигал носом  и  сделал
знак: подожди, мол. Был Гау в то время, что называется, вполпьяна, а поэтому
все, что происходило вокруг него, мелькало какими-то  отрывками.  Когда  Дик
подсел к столу незнакомца, он не помнил. Будто сквозь сон  всплыла  картина.
Чадит лампа. По комнате плавают об- лака табачного дыма. За дальним столиком
сидит Дик, попивает ром и  весело  притопывает  ногой.  На  столике  блестят
монеты, белеет бумага в  четвертую  долю  листа.  Напротив  Дика  незнакомец
показывает пальцем на бумагу и о чем то говорит  скрипуче-гнусавым  голосом.
Лицо у незнакомца бледное, удлиненное паршивой черной  козлиной  бородой,  с
испанскими, расходящимися вширь усами. Глаза  круглые,  сверкаю-щие,  как  у
кота. Кеннета точно в сердце молотком стукнуло: Дэви Джонс, будь  он  трижды
проклят!
   - Дик, -  крикнул  он,  -  пойдите  на  минуточку,  Дик!  Но  Дик  только
отмахнулся,  а  Дэви  Джонс  пристально  посмотрел  на  Гау,  усыпляя  своим
взглядом.
   До конца жизни Кеннет считал себя повинным в гибели Долгоноса. Но что  он
мог сделать? Прочитать молитву.. Но он был матросом, а не церковным служкой,
не смог бы тол-ком прочитать ни одной до конца. Вышвырнуть  из  кабачка  эту
гадину Дэви Джонса .. Но он был пьян .
   - Грешный человек, - признавался он моему прадеду, - очнулся я только  на
другой день часов в десять, на мягкой перине, как йоркширский фермер,  а  не
моряк с фрегата.
   Хозяин таверны сообщил ему, что, услышав крик, он доставил его  сюда  при
помощи достопочтенного капитана Джонса и его друга Дика Долгоноса;  что  его
друг Дик очень сожалел, не имея  возможности  попрощаться  с  ним,  так  как
завербовался на весьма выгодных условиях на корабль достопочтенного капитана
Джонса и вместе с последним сегодня на рассвете  ушел  в  плавание  в  южные
моря.
   Будь я трижды повешен на утлегари карантинного судна, если эта история не
испортила жизни обоих друзей.
   Больше Гау не встречал беднягу. О Дике он расспрашивал  всех  знакомых  и
незнакомых матросов, но  никто  не  мог  рассказать  ничего  нового.  Хозяин
таверны "Кошка и мышь" умер от удара  через  месяц  после  их  посещения,  а
малознакомые люди только охали да пожимали плечами.
   Более толковое известие о Дике Долгоносе принес лет через семь после того
проклятого вечера юнга Томми, лежавший  в  марсельском  госпитале  вместе  с
моряком погибшего судна "Королева  Маргарита".  Этот  моряк  в  бреду  перед
смертью рассказывал, что "Королева Маргарита" встретила за сутки  до  гибели
какой-то  черный  корабль.  По  его  верхней  палубе  ходил  Дик   Долгонос,
размахивая руками, и что-то кричал. Вот и все, что Гау узнал о своем дорогом
товарище.
   Тогда он решил  пуститься  на  поиски  Дэви  Джонса,  чтобы  при  встрече
вытряхнуть, как пепел из трубки, его черную душу. Но сатана, будь  он  не  к
ночи помянут, джентльмен хитрый. Предчувствуя взбучку, он старался  избегать
Кеннета. Ведь даже его адскому величеству не хочется познакомиться с  доброй
парой матросских кулаков, натренированных боцманом Лесли Смитом! К  тому  же
капитан  Джонс  бродил  в  одиночку,  избегая  свидетелей   своих   нечистых
похождений.
   Как-то во время увольнения  на  берег  Гау  зашел  в  лондонский  кабачок
"Собака и забор". Хозяин кабачка был его  старым  приятелем,  а  поэтому  он
впустил его через черный ход, часу в четвертом ночи.  Посетители  разошлись.
Только в зале у залитого вином столика крепко  спал  рябой  матрос,  положив
голову на бумагу в четвертую долю листа.
   Кеннет не обратил бы на него внимания, но тут  хозяин  кабачка  рассказал
историю, заставившую его насторожиться. Этот матрос был известный пьяница  и
пуританин Джо Нокс. Как все пуритане, он был страшным ханжой и скрягой.  Пил
он всегда на дармовщину, за чужой счет, а увидев деньги,  бросался  на  них,
как фокстерьер на крысу. И какое бы дело он ни  начинал,  обязательно  перед
этим прочитает молитву, хотя бы дело было самое  паскудное.  Матросы  любили
его подпаивать: когда он выпьет,  то  всегда  несет  такую  ахинею,  что  на
животах ремни лопаются от смеха.
   Около полуночи народ разбрелся по домам,  а  Джо  покачивался  на  стуле,
ворочая осоловелыми глазами. В это время в зал  вошел  сухощавый  джентльмен
среднего роста, одетый во все черное. Бросив хозяину шиллинг, он  проскрипел
голосом, похожим на блеяние козла:
   - Две пинты рома. Уже поздно. Вы можете запереть ваше заведение.  Подайте
и уходите. Мне нужно поговорить с этим почтенным матросом.
   Трактирщики-народ любопытный, и мой хозяин, поставив на  стол  заказанные
пинты, спрятался за перегородкой.
   Черный джентльмен подсел к столику Джо и угостил его хорошим  голландским
табаком. С час они молча курили и пили,  а  потом  черный  джентльмен  начал
описывать прелести плавания по южным морям, упирая главным  образом  на  то,
что там очень тепло, следовательно, получится большая экономия в одежде и  в
пище. Он, например, появляется в доброй старой Англии только для того, чтобы
навербовать новых матросов, так как английские моряки-самые лучшие  в  мире.
Что касается оплаты, то никто из капитанов не  платит  больше.  Корабль  его
хороший и удобный, плавание нетрудное, и так  далее.  Словом,  пел,  как  не
певала трактирная судомойка в свои лучшие годы, а на что уж была певица!
   Сначала Джо  не  мог  толком  разобрать,  чего  от  него  хочет  любезный
незнакомец, но, услышав, что на его судне можно порядочно заработать,  сразу
отрезвел  и  принялся  расспрашивать  об   условиях.   Джо   был   человеком
обстоятельным  и  осторожным,  он  умел  тянуть  жилы  из  собеседника.   Но
джентльмен был тоже терпелив и настойчив. Наконец они сошлись, и  незнакомец
предложил Джо скрепить  своей  подписью  морской  договор,  в  котором  были
проставлены обязательства обеих сторон.  Перед  подписанием  Джо,  по  своей
привычке, затянул псалом. В это время часы пробили три, и  в  комнате  стало
совершенно тихо.
   Трактирщик не выдержал и вышел в зал. За  столиком  дремал  Джо,  положив
голову  на  бумагу  и  бормоча  икающим  голосом  последние  слова   псалма.
Незнакомец исчез. Наружная дверь была з