ючался, как велел ему Господь, не  боясь  быть
обвиненным в чем-нибудь и  не  надеясь  на  похвалу,  избегал  мужчин  и  по
возможности  не  общался  с  женщинами,   довольствовался   своим   скромным
заработком, а что касается остального -  нисколько  не  выделялся,  держа  в
секрете свою тайную и безнадежную страсть.
     А теперь оказалось, что Мадлена - вдова, а это означало, -  его  сердце
начинало радостно биться при  одной  мысли  об  этом  -  что  она  свободна.
Мадлена - свободная женщина и сейчас находится  в  трех  минутах  ходьбы  от
него. Их уже не разделяют морские просторы. Он  встал,  подошел  к  столу  и
заглянул в Красную Книгу, лежавшую на  нем.  Там  был  ее  адрес  -  дом  на
Гросвенор стрит. Не справившись с  порывом  чувств,  он  вышел  из  комнаты.
Прийдя в свою собственную, он взял свой макинтош  и  круглую  шляпу  и  тихо
вышел из дому. Было два часа утра, лил сильный дождь и дул резкий ветер.
     Ребенком он бывал в Лондоне и помнил главные улицы, так что  без  труда
дошел от Пикадилли до Парк Лейн, где  по  данным  Красной  Книги  начиналась
Гросвенор  стрит.  Но  найти  саму  Гросвенор  стрит  оказалось  значительно
сложнее - в такую ночь и в такой час спросить некого, а маловероятней  всего
встретить полицейского. В конце концов, он  нашел  его  и  поторапливающимся
шагом заспешил вниз по улице. Он не мог сказать,  куда  он  так  спешит,  но
этот подчинявший его себе ритм все время подгонял его.
     Вдруг  он  запнулся  и  начал  разглядывать  номер  дома  при   слабом,
мерцающем свете от ближайшего фонаря. Это был ее дом,  теперь  их  разделяло
всего несколько футов тротуара и четырнадцать  инчей  кирпичной  кладки.  Он
перешел на другую сторону улицы и взглянул на дом, но с трудом различал  его
сквозь проливной дождь. Кругом никаких  признаков  жизни.  Свет  в  доме  не
горит. Но свет и жизнь трепетали в  сердце  безмолвного  наблюдателя.  Кровь
бежала  наперегонки  с  мыслями,  толкавшимися  в  уме.  Он  стоял  в  тени,
пристально глядя на мрачный дом, не  обращая  внимания  на  резкий  ветер  и
проливной дождь, и чувствовал, как вся его жизнь и  дух  уходят  из-под  его
власти. И даже шторм, бушевавший вокруг, казалось, ничего не значит рядом  с
судорогами,  сотрясавшими  все  его  естество,  в   этот   миг   безумия   и
одновременно счастья. И как внезапно это возникло, точно также  стремительно
и схлынуло, оставив его стоять там с холодным ощущением безумия  в  мозгу  и
промозглой погоды во всем теле, ибо  в  такую  ночь  макинтош  и  пальто  не
спасли бы даже  самого  пылкого  любовника.  Он  поежился  и,  повернувшись,
направился назад  в  Олбани,  искренне  застыдившись  самого  себя  и  своей
полночной экспедиции и искренне радуясь, что о ней  никто  не  знает,  кроме
него самого.
     На следующий день Бутылкин - для удобства будем  называть  его  прежним
именем - должен был повидаться с адвокатом в связи с  деньгами,  которые  он
унаследовал, и еще поискать коробку, затерявшуюся на корабле,  затем  купить
шляпу с высокой тульей, которую он не надевал вот уже четырнадцать лет,  так
что уже было полчетвертого, когда он попал в Олбани. Здесь  он  надел  новую
шляпу, которая как-то несуразно смотрелась на нем, и  новое  черное  пальто,
которое сидело как  влитое,  и  отбыл  по  направлению  к  Гросвенор  стрит,
яростно сражаясь с парой перчаток, тоже недавно приобретенных.
     Через четверть часа он добрался до дому, уже хорошо зная путь  к  нему.
Бросив мимолетный взгляд на то место, где стоял прошлой ночью,  он  поднялся
вверх по лестнице и позвонил в звонок. Хотя с  виду  он  казался  достаточно
храбрым - вернее внушительным - широкоплечий с большим шрамом  на  бронзовом
лице, в груди его гнездился ужас. Однако времени на то, чтобы  углубиться  в
это чувство, у него было немного, поскольку привратник, все  еще  облаченный
в траурные одежды по случаю чужого несчастья, открыл дверь  с  поразительным
проворством  и  его  ввели  наверх,  в  небольшую,  но  богато  обставленную
комнату.
     Мадлены в комнате не было, хотя судя по кружевному платку, упавшему  на
пол возле небольшого стула, и раскрытому роману,  оставленному  на  плетеном
столе, она только  что  вышла.  Привратник  ушел,  проговорив  торжественным
шепотом, что "госпоже" будет доложено, оставив нашего героя  наедине  с  его
переживаниями. Принадлежа к тем людям,  в  которых  любое  ожидание  вселяет
беспокойство, он принялся рассматривать картины и фарфор и даже  приблизился
к паре очень тяжелых, голубых бархатных портьер, которые явно  сообщались  с
другой комнатой,  и  заглянул  через  них  в  значительно  более  просторное
помещение, где стояла мебель в чехлах, напоминавших приведения.
     Эта печальная картина заставила его отступить, и, в  конце  концов,  он
замер на коврике перед камином и стал ждать. "Не рассердится ли она на  меня
за этот непрошенный визит? - спрашивал он себя. - Не напомнит  ли  он  ей  о
том, что ей хотелось бы забыть. Но может быть, она и так все забыла  -  ведь
сколько времени прошло. Интересно, сильно ли она изменилась? А может, он  ее
не узнает? Возможно." Тут  он  поднял  глаза  и  увидел,  как,  выступая  из
голубых бархатных складок, появилась Мадлена во всем  блеске  и  великолепии
красоты, без малейших следов  возраста,  по  крайней  мере  в  этих  тусклых
ноябрьских  сумерках.  Она  стояла  перед  ним,   чуть   приоткрыв   красиво
очерченный рот, словно собравшись  сказать  что-то,  а  во  взгляде  больших
темных глаз таилось  смутное  любопытство  и  грудь  ее  слегка  вздымалась,
словно от волнения.
     Бедный Бутылкин! Одного взгляда оказалось достаточно. Не  пристать  ему
к благословенной гавани развеянных иллюзий. Через пять  секунд  он  уже  был
далеко в море - и много дальше, чем прежде. Когда она  осознала,  кто  стоит
перед нею, она слегка опустила глаза  -  и  он  увидел  загибающиеся  кверху
ресницы, закрывавшие полщеки, и сделал шаг навстречу.
     - Здравствуй!  -  тихо  сказала  она,  протягивая  ему   свою   тонкую,
прохладную руку.
     Он взял эту руку и пожал ее, но сказать ничего не мог,  хоть  убей.  Ни
одна из заранее приготовленных речей не приходила в голову. Однако  жестокая
необходимость сказать хоть что-нибудь висела над ним.
     - Здравствуй! - воскликнул  он,  рванувшись  вперед.  Сейчас  -  сейчас
очень холодно, да?
     Это замечание прозвучало,  как  признание  в  полном  и  анекдотическом
фиаско, так что леди Кростон не могла не рассмеяться.
     - Я вижу, - сказал она, что ты так и не преодолел свою робость.
     - Столько времени прошло с тех пор, как мы не виделись, - выпалил он.
     - Я очень рада видеть тебя, - последовал ее  простой  ответ.  -  Теперь
присаживайся и поговорим. Расскажи мне все о себе. Стоп  -  прежде,  чем  ты
начнешь - одна любопытная вещь. Знаешь, прошлой ночью я видела сон о тебе  -
такой странный, болезненный сон. Мне снилось, что я сплю в своей  спальне  -
так оно и было на самом деле, - дул сильный ветер и хлестал дождь  -  и  все
это тоже именно так и было - так что ничего удивительного  в  этом  нет.  Но
тут и начинается самое удивительное. Мне снилось, что ты стоишь  под  дождем
и ветром и глядишь на меня, словно ты  совсем  рядом.  Я  не  видела  твоего
лица, потому что ты стоял в темноте, но знала, что это ты. Потом я  внезапно
проснулась. Сон был таким ярким. А теперь ты пришел ко  мне  после  стольких
лет.
     Он неловко приподнял ноги. Ее сон напугал его - что не  удивительно.  К
счастью, в этот момент в комнату  вошел  величественный  лакей  и,  сервируя
чай, спросил, нужно ли зажечь свет.
     - Нет, - сказала леди Кростон, - только подбросьте немного  поленьев  в
камин. Она знала, что лучше всего смотрится в полутьме.
     Затем, когда она подала ему чаю, умилив его тем, что до сих пор  помнит
о его нелюбви к сахару, стала его допытывать о походной жизни.
     - Кстати, - проговорила она,  -  может  быть,  ты  мне  расскажешь  эту
историю. Несколько дней назад я купила для своего  мальчика  одну  книгу  (у
нее было двое детей) - про бравые подвиги и все такое,  и  там  был  рассказ
про добровольца в Южной Африке  (имя  его  не  упоминалось),  который  очень
заинтересовал меня. Ты что-нибудь  слышал  про  это?  Дело  было  так:  один
офицер командовал фортом, где  стояли  войска,  которые  должны  были  вести
боевые действия против вождя местного  племени.  Когда  этот  офицер  был  в
отъезде, местный военачальник выбросил  белый  флаг  перед  фортом,  который
обстреляли несколько добровольцев,  потому  что  в  той  армии,  попросившей
перемирие, находился один человек, на  которого  они  имели  зуб.  Сразу  же
после этого прибыл офицер и ужасно рассердился, что англичане могли  учинить
подобное бесчинство, в то время как их долг состоял в том, чтобы  показывать
всему миру, что такое честь.
     - Здесь начинается самая героическая часть нашей истории. Не говоря  ни
слова и не обращая внимания на настойчивые  просьбы  своих  солдат,  которые
знали, что он скорее всего умрет под пытками: он  был  такой  смельчак,  что
туземцы назначили очень высокую цену за его голову, желая убить  его,  а  из
тела сделать себе снадобье, чтобы стать таким же храбрым,  как  и  он,  этот
офицер выехал в горы в сопровождении одного переводчика,  захватил  с  собой
белый платок и подъехал к  крепости.  Когда  туземцы  увидели  его  с  белым
платком в руках, они не стали  стрелять,  как  его  солдаты,  поскольку  так
изумились его смелости, что решили, будто он сумасшедший  или  одержимый.  А
он подъехал  к  самому  подножью  их  крепости,  позвал  их  предводителя  и
попросил прощения за все, что произошло, а затем поехал обратно в целости  и
невредимости. Вскоре их вождь, захватив нескольких добровольцев, которые  по
всем правилам должны были умереть под пытками,  отпустил  их  с  запиской  к
офицеру, чтобы продемонстрировать, что не только он может  вести  себя,  как
джентльмен. Кто этот человек? Ты не знаешь?
     Бутылкин смутился, ведь это был случай из его жизни, но  ее  похвала  и
воодушевление вызвали в нем законную гордость.
     - Кажется, это участник войны  в  Базуто,  -  увиливая,  сказал  он  со
странной неуклюжестью.
     - А, значит, все это правда?
     - Да, отчасти. Ничего геройского тут нет. Одна  суровая  необходимость.
Нужно было доказать им, что наша честь чего-то стоит.
     - Но кто этот человек? - спросила  она,  подозрительно  глядя  на  него
своими темными глазами.
     - Человек! - запнулся он. - Ах, человек - короче... Тут он умолк.
     - Короче, Джордж, - встряла она, впервые  назвав  его  по  имени,  этот
человек был ты, и я ужасно горжусь тобой, Джордж.
     Ему был ненавистен этот разговор, он не мог слышать лести даже от  нее.
Он был настолько застенчив,  что  никогда  никому  не  рассказывал  об  этом
эпизоде - он всплыл какими-то окольными путями.  И  все  же  он  не  мог  не
испытывать радости от того, что она узнала об этом случае.  Для  него  очень
много значило, что она  была  так  взволнована,  а  ее  сверкавшие  глаза  и
вздымавшаяся грудь явно  свидетельствовали  о  том,  что  она  действительно
взволнована.
     Он поднял глаза, и взгляды их встретились; комната тонула в темноте,  и
яркое пламя от поленьев, которые слуга положил в огонь, играло на  ее  лице.
Его глаза встретились с ее, и в них было такое выражение,  от  которого  ему
некуда было спрятаться, даже если бы и хотелось. Она откинула голову  назад,
так что корона  ее  блестящих  волос  легла  на  спинку  стула,  и  в  таком
положении могла глядеть ему прямо в лицо.  Он  встал  у  камина.  Медленная,
прелестная улыбка заиграла на этом  обворожительном  лице,  и  темные  глаза
стали мягкими и лучистыми, словно в них сверкнули слезы.
     Через секунду все кончилось так, как она и думала, и как оно  и  должно
было кончиться. Огромный,  сильный  человек  стоял  перед  ней  на  коленях,
держась  одной  рукой  за  стул,   а   другой   сжав   ее   тонкие   пальцы.
Нерешительность и неуклюжесть  исчезли,  напор  долго  сдерживаемой  страсти
вдохновлял его, и на одном дыхании он рассказал ей,  как  он  страдал  из-за
нее все эти годы одиночества и  безнадежного  отчаяния,  рассказав  все  без
утайки.
     Многого она не поняла, с  ее  мелковатым  воображением  и  подрезанными
крыльями невозможно было подняться до высот его страсти.  Раз  или  два  его
возвышенные идеи заставили ее улыбнуться, с ее представлениями  о  жизни  ей
казалось смешным, что мужчина может так относиться к  какой-нибудь  женщине.
И когда он, наконец, окончил свою исповедь,  она  и  не  пыталась  ответить,
чувствуя, что ее сила в молчании, да и что тут скажешь?
     По крайней мере единственный аргумент, который она пустила в  ход,  был
чисто женский, но исключительно действенный: она склонила к нему свое  лицо,
и он целовал его снова и снова.


IV

     Прилив чувств, который переполнял нашего героя, когда  тот  возвращался
в Олбани, чтобы переодеться к обеду (в  тот  вечер  он  должен  был  обедать
вместе с братом в клубе), был  настолько  необыкновенным,  что  он,  образно
выражаясь, буквально подкосил  его.  Давно  свыкшись  с  этой  несчастной  и
главной страстью своей жизни, он не мог поверить в удачу. Неужели  он  вновь
завоевал Мадлену - нет, это слишком невероятно.
     В тот вечер сэр Юстас пригласил к обеду двух своих  знакомых,  один  из
которых  являлся  заместителем  министра  колоний.  В  скором  времени   ему
предстоял жесточайший перекрестный допрос в Парламенте  по  южноафриканскому
вопросу и он с радостью ухватился  за  возможность  пристрастно  расспросить
обо всем человека, столь  сведущего  в  данном  предмете.  Но  обнадеженного
заместителя министра постигло разочарование, ибо  он  не  выведал  у  нашего
героя ничего путного. Почти весь  обед  тот  молчал  и  откликался  лишь  на
прямые вопросы, да  и  то  отвечал  невпопад.  Заместитель  министра  вскоре
решил, что брат сэра Юстаса или дурак, или перебрал лишнего.
     Сам сэр Юстас счел обед  испорченным  из-за  молчаливости  брата,  что,
естественно, не улучшило его настроения. Он не  привык  к  тому,  чтобы  ему
портили обеды, и чувствовал себя неловко перед заместителем министра.
     - Мой дорогой Джордж, - сказал он тоном  ласкового  раздражения,  когда
они вернулись в Олбани, - какая муха тебя укусила? Я сказал Атерли,  что  ты
ему дашь полный отчет об этой неразберихе в Бехуане, а он  не  мог  из  тебя
вытянуть ни слова.
     Брат с отсутствующим видом набивал трубку:
     - Бехуанцы? Да, про них я знаю все, я среди них целый год прожил.
     - Тогда почему  же  ты  не  рассказал  ему  о  них?  В  какое  дурацкое
положение ты поставил меня.
     - Мне очень жаль, Юстас, - ответил он кротко. Завтра  же  пойду  и  все
объясню ему. Дело в том, что я думал совсем о другом.
     Сэр Юстас вопросительно посмотрел на него.
     - Я думал, - медленно проговорил он, - о Мад, о леди Кростон.
     - Ну и ну!
     - Я был у нее сегодня, и мне кажется... я думаю, что женюсь на ней.
     Если Бутылкин ожидал, что эту великую новость брат встретит  возгласами
поздравлений так, как и положено встречать подобные новости, то  он  жестоко
ошибался.
     - Боже милостивый! - только и воскликнул сэр Юстас, и  очки  его  упали
на нос.
     - Почему ты так говоришь? - смущенно спросил Бутылкин.
     - Потому что - потому, - отчеканил брат с ударением  на  каждом  слоге,
словно удерживаясь от крепких  выражений.  -  Ты,  наверное,  совсем  с  ума
сошел.
     - Почему я сошел с ума?
     - Потому что ты, еще не старый человек, перед которым открыт весь  мир,
сознательно хочешь связать  себя  с  женщиной  в  возрасте  и  женщиной  уже
увядшей, посмотри хорошенько при дневном свете, она ужасно увяла, смею  тебя
заверить. К тому же она уже однажды поступила с тобой по-свински, и  на  ней
мертвым грузом висят двое детей, и если она вновь  выйдет  замуж,  то  кроме
любви к красивой жизни она тебе ничего дать не может. Но я предполагал  это.
Я так и думал, что своими томными бархатными глазами она  покорит  тебя.  Ты
не первый, я давно знаю ее.
     - Если ты собираешься оскорблять Мадлену, - возмущенно  воскликнул  его
брат,  -  тогда  лучше  пожелаем  друг  другу  спокойной  ночи,   иначе   мы
поссоримся, чего бы я хотел меньше всего на свете.
     Сэр Юстас пожал  плечами.  "Если  боги  хотят  покарать  человека,  они
сначала лишают его рассудка, -  пробормотал  он,  зажигая  свечу.  -  Что  и
произошло после южно-африканской кампании".
     Но сэр Юстас отличался податливым  нравом.  Его  любимый  девиз  звучал
так: "Живи, пока живется" и, тщательно  обдумав  во  время  бритья  всю  эту
историю, он пришел к выводу, что как ни трудно признать, но его  брат  будет
поступать по-своему и самое лучшее, что можно сделать -  это  согласиться  с
ним и довериться естественному ходу вещей,  который  поставит  все  на  свои
места. Несмотря на видимую светскость и цинизм, сэр Юстас был в душе  добрым
малым и питал  нежные  чувства  к  своему  незадачливому  брату-молчальнику.
Кроме того, он испытывал большую  неприязнь  и  презрение  к  леди  Кростон,
которую он раскусил давным-давно.
     Он успел  хорошо  познакомиться  с  ней,  поскольку  являлся  одним  из
душеприказчиков  ее  мужа,  и  ему  пришло  в  голову,  что  она  может  так
настойчиво искать его общества оттого, что он получил титул барона.


     Идея брака между братом Джорджем и его  старой  любовью  представлялась
ему во всех отношениях несимпатичной. Во-первых, по завещанию  мужа  Мадлена
мало  что  получит  после  второго  замужества.  Это  первое  "но".  Другое,
значительно более существенное для сэра Юстаса заключалось в том, что  в  ее
возрасте она вряд ли одарит семейство Периттов наследником.  Сам  сэр  Юстас
не  имел  ни  малейшего  желания  жениться.  Он  считал  брак  замечательным
институтом, необходимым для достойного поддержания жизни, но  сам  не  желал
иметь к  нему  никакого  отношения.  Поэтому,  если  его  брат  женится,  он
искренно хотел бы, чтобы от этого союза произошли дети, наследующие титул  и
поместье.  Но  прежде  всех  этих  замечательных  доводов  в  нем   говорила
сильнейшая неприязнь и недоверие к этой даме.
     Однако  плетью  обуха  не  перешибешь.  Он  не  собирался  ссориться  с
единственным братом и возможным наследником из-за того, что  тот  собирается
жениться на женщине, которая ему не нравится.  Так  что  он  пожал  плечами,
разом закончив бриться и размышлять, и  решил  сохранять  хорошую  мину  при
плохой игре.
     - Итак, Джордж, ты все же решил жениться на леди Кростон?
     Бутылкин удивленно поглядел на него. "Да, Юстас, если она согласится."
     Сэр Юстас окинул его вопрошающим  взглядом.  "Я  думал,  что  дело  уже
решено", - сказал он.
     Бутылкин задумчиво потер нос:
     - Нет еще. О женитьбе еще не было речи. Но мне кажется, она  хотела  бы
выйти за меня замуж. Одним словом, я не представляю, какие еще  намерения  у
нее могут быть по отношению ко мне.
     Сэр Юстас вздохнул с облегчением,  догадавшись,  что  произошло.  Итак,
помолвка еще не состоялась.
     - Когда ты собираешься увидеться с нею?
     - Завтра. Сегодня она целый день занята.
     Его брат вынул блокнот и справился со своим распорядком.
     - Значит,  мне  повезло  больше,  чем  тебе.  Сегодня  вечером  у  меня
назначена встреча с леди Кростон. Не ревнуй, мой милый, всего  лишь  дело  о
наследстве. Мне кажется, я говорил тебе, что я один  из  душеприказчиков  ее
мужа, царствие ему небесное. Она  странная  женщина,  твоя  возлюбленная,  -
клянется, что не доверяет своему адвокату,  так  что  всю  черную  работу  я
должен делать сам, как это ни грустно. Хорошо, если бы ты тоже пришел.
     - А я не помешаю? -  с  сомнением  в  голосе  спросил  Бутылкин,  слабо
возражая против подкупа.
     - Дорогой мой, как  ты  можешь  помешать?  Я