ре
выходили другие лодки, и старик хоть и не видел их теперь, когда луна  зашла
за холмы, но слышал, как опускаются и загребают воду весла. Время от времени
то в одной, то в другой лодке слышался говор.  Но  на  большей  части  лодок
царило молчание, и  доносился  лишь  плеск  весел.  Выйдя  из  бухты,  лодки
рассеялись в разные стороны, и каждый рыбак направился туда, где он надеялся
найти рыбу.
   Старик заранее решил, что уйдет далеко от берега; он оставил позади  себя
запахи земли и греб прямо в свежее утреннее дыхание  океана.  Проплывая  над
той его частью, которую рыбаки прозвали ?великим колодцем?,  он  видел,  как
светятся в глубине водоросли. Дно в этом месте  круто  опускается  на  целых
семьсот морских саженей, и здесь собираются всевозможные  рыбы,  потому  что
течение, натолкнувшись на крутые откосы океанского дна, образует  водоворот.
Тут скапливаются огромные стаи креветок и мелкой рыбешки, а на самых больших
глубинах порою  толпится  множество  каракатиц;  ночью  они  поднимаются  на
поверхность  и  служат  пищей  для  всех  бродячих  рыб.  В  темноте  старик
чувствовал приближение утра; загребая веслами, он слышал дрожащий звук - это
летучая рыба выходила из воды и уносилась прочь, со свистом рассекая  воздух
жесткими крыльями. Он питал нежную привязанность к летучим рыбам - они  были
его лучшими друзьями здесь, в океане. Птиц он жалел,  особенно  маленьких  и
хрупких морских ласточек, которые  вечно  летают  в  поисках  пищи  и  почти
никогда ее не находят, и он думал: ?Птичья жизнь много тяжелее  нашей,  если
не считать стервятников и больших, сильных птиц. Зачем птиц  создали  такими
хрупкими и беспомощными, как вот эти  морские  ласточки,  если  океан  порой
бывает так жесток? Он добр и прекрасен, но иногда он вдруг становится  таким
жестоким, а птицы, которые летают над ним, ныряя  за  пищей  и  перекликаясь
слабыми, печальными голосами, - они слишком хрупки для  него?.  Мысленно  он
всегда звал море la mar, как зовут его по-испански люди, которые его  любят.
Порою те, кто его любит, говорят о нем дурно, но всегда  как  о  женщине,  в
женском роде. Рыбаки помоложе, из тех, кто пользуется буями вместо поплавков
для своих снастей и ходит на моторных лодках,  купленных  в  те  дни,  когда
акулья печенка была в большой цене, называют море el mar, то есть в  мужском
роде. Они говорят о нем как о пространстве, как о сопернике,  а  порою  даже
как о враге. Старик же постоянно думал о море как о женщине,  которая  дарит
великие милости или отказывает в них, а если и позволяет  себе  необдуманные
или недобрые поступки, - что поделаешь, такова уж ее природа. ?Луна  волнует
море, как женщину?, - думал старик. Он мерно греб, не напрягая  сил,  потому
что поверхность океана была гладкой, за исключением тех  мест,  где  течение
образовывало водоворот. Старик давал течению выполнять за себя треть работы,
и когда стало светать, он увидел, что находится куда  дальше,  чем  надеялся
быть в этот час. ?Я рыбачил в глубинных местах  целую  неделю  и  ничего  не
поймал, - подумал старик. - Сегодня я попытаю счастья там,  где  ходят  стаи
бонито и альбакоре. Вдруг там плавает и большая рыба?? Еще не рассвело, а он
уже закинул свои крючки с приманкой и медленно поплыл по  течению.  Один  из
живцов находился на глубине сорока морских  саженей,  другой  ушел  вниз  на
семьдесят пять, а третий и четвертый погрузились в голубую воду на сто и сто
двадцать пять саженей. Живцы висели головою  вниз,  причем  стержень  крючка
проходил внутри рыбы и был накрепко завязан и зашит, сам  же  крючок  -  его
изгиб и острие - были унизаны свежими сардинами. Сардины  были  нанизаны  на
крючок через оба глаза, образуя  гирлянду  на  стальном  полукружье  крючка.
Приблизившись  к  крючку,  большая  рыба  почувствовала  бы,  как  сладко  и
аппетитно пахнет каждый его кусочек. Мальчик дал старику с собой двух свежих
тунцов, которых тот наживил на  самые  длинные  лесы,  а  к  двум  остальным
прицепил большую голубую макрель и желтую умбрицу. Он ими уже пользовался  в
прошлый раз, однако они все еще были в хорошем состоянии, а отличные сардины
придавали им аромат и заманчивость. Каждая леса толщиной с большой  карандаш
была закинута на гибкий прут так, чтобы любое прикосновение рыбы  к  наживке
заставило прут пригнуться к воде, и была подвязана к  двум  запасным  моткам
лесы по сорок  саженей  в  каждом,  которые,  в  свою  очередь,  могли  быть
соединены с другими запасными мотками, так что  при  надобности  рыбу  можно
было опустить больше чем на триста саженей.
   Теперь старик наблюдал, не пригибаются  ли  к  борту  зеленые  прутья,  и
тихонечко греб, следя за тем, чтобы леса уходила в воду прямо и  на  должную
глубину. Стало уже совсем светло, вот-вот должно было взойти солнце.  Солнце
едва приметно поднялось из моря, и старику стали  видны  другие  лодки;  они
низко сидели в воде по всей ширине течения, но гораздо ближе к берегу. Потом
солнечный свет стал ярче и вода отразила его сияние, а когда  солнце  совсем
поднялось над горизонтом, гладкая поверхность  моря  стала  отбрасывать  его
лучи прямо в глаза, причиняя резкую боль, и старик греб, стараясь не глядеть
на воду. Он смотрел в темную глубь моря, куда уходили его лески. У него  они
всегда уходили в воду прямее,  чем  у  других  рыбаков,  и  рыбу  на  разных
глубинах ожидала в темноте приманка на том самом месте, которое он  для  нее
определил. Другие рыбаки позволяли своим снастям плыть по течению,  и  порою
они оказывались на глубине в шестьдесят саженей, когда рыбаки  считали,  что
опустили их на сто.
   "Я же, - подумал старик, - всегда закидываю свои снасти точно. Мне просто
не везет. Однако кто знает? Может, сегодня счастье мне  улыбнется.  День  на
день не приходится. Конечно, хорошо, когда человеку везет. Но я  предпочитаю
быть точным в моем деле. А когда счастье придет, я буду к нему готов?.
   Солнце поднималось уже два часа, и глядеть на восток было не так  больно.
Теперь видны были только три лодки; отсюда казалось, что  они  совсем  низко
сидят в воде и почти не отошли от берега. ?Всю жизнь у меня резало глаза  от
утреннего света, - думал старик. - Но видят они еще хорошо. Вечером  я  могу
смотреть прямо на солнце, и черные пятна не мелькают у меня перед глазами. А
вечером солнце светит куда сильнее. Но по утрам оно причиняет мне  боль?.  В
это самое время он заметил птицу-фрегата, которая  кружила  впереди  него  в
небе, распластав длинные  черные  крылья.  Птица  круто  сорвалась  к  воде,
закинув назад крылья, а потом снова пошла кругами.
   - Почуяла добычу, - сказал старик  вслух.  -  Не  просто  кружит.  Старик
медленно и мерно греб в ту сторону, где кружила птица. Не торопясь он следил
за тем, чтобы его лесы под прямым углом уходили в воду. Однако лодка все  же
слегка обгоняла течение, и хотя старик удил все так же  правильно,  движения
его были чуточку быстрее, чем прежде, до появления птицы.
   Фрегат поднялся выше и  снова  стал  делать  круги,  неподвижно  раскинув
крылья. Внезапно он нырнул, и старик увидел, как из воды взметнулась летучая
рыба и отчаянно понеслась над водной гладью.
   - Макрель, - громко произнес старик. - Крупная золотая макрель. Он  вынул
из воды весла и достал из-под  носового  настила  леску.  На  конце  ее  был
прикручен проволокой  небольшой  крючок,  на  который  он  насадил  одну  из
сардинок. Старик опустил леску в воду и Привязал ее к кольцу, ввинченному  в
корму. Потом он насадил наживку на другую леску и  оставил  ее  смотанной  в
тени  под  настилом.  Взяв  в  руки  весла,  он  снова  стал  наблюдать   за
длиннокрылой черной птицей, которая охотилась теперь низко над водой.  Птица
опять нырнула в  воду,  закинув  за  спину  крылья,  а  потом  замахала  ими
суматошно и беспомощно, погнавшись за летучей рыбой. Старик видел, как  вода
слегка вздымалась, - это золотая макрель преследовала убегавшую от нее рыбу.
Макрель плыла ей наперерез с большой скоростью, чтобы оказаться как раз  под
рыбой в тот миг, когда она опустится в воду.
   "Там, видно, большая стая макрели, - подумал старик. - Они плывут поодаль
друг от друга, и у рыбы мало шансов спастись. У птицы же нет никакой надежды
ее поймать. Летучая рыба слишком крупная  для  фрегата  и  движется  слишком
быстро?.
   Старик следил за тем, как летучая рыба снова и снова вырывалась из воды и
как неловко пыталась поймать ее птица. ?Макрель  ушла  от  меня,  -  подумал
старик. - Она уплывает слишком быстро и слишком далеко. Но, может быть,  мне
попадется макрель, отбившаяся от стаи, а может, поблизости от нее  плывет  и
моя большая рыба? Ведь должна же она где-нибудь плыть?.  Облака  над  землей
возвышались теперь, как  горная  гряда,  а  берег  казался  длинной  зеленой
полоской, позади  которой  вырисовывались  серо-голубые  холмы.  Вода  стала
темно-синей,  почти  фиолетовой.  Когда  старик  глядел  в  воду,  он  видел
красноватые  переливы  планктона  в  темной  глубине  и  причудливый  отсвет
солнечных лучей. Он следил за тем, прямо ли  уходят  в  воду  его  лески,  и
радовался, что  кругом  столько  планктона,  потому  что  это  сулило  рыбу.
Причудливое отражение лучей в воде  теперь,  когда  солнце  поднялось  выше,
означало хорошую погоду, так же как и форма облаков,  висевших  над  землей.
Однако птица была уже далеко, а на поверхности  воды  не  виднелось  ничего,
кроме  пучков  желтых,  выгоревших  на  солнце  саргассовых   водорослей   и
лиловатого,  переливчатого  студенистого  пузыря  -  португальской  физалии,
плывшей неподалеку от лодки. Физалия перевернулась  на  бок,  потом  приняла
прежнее положение. Она плыла весело, сверкая на солнце, как мыльный  пузырь,
и волочила за собой по воде на целый ярд свои длинные  смертоносные  лиловые
щупальца.
   - Ах ты сука! - сказал старик.
   Легко загребая веслами, он заглянул в  глубину  и  увидел  там  крошечных
рыбешек, окрашенных в тот же цвет, что и влачащиеся  в  воде  щупальца;  они
плавали между ними и в тени уносимого водой пузыря. Яд его не мог  причинить
им вреда. Другое дело людям: когда такие вот щупальца цеплялись за  леску  и
приставали к ней, склизкие и лиловатые, пока старик вытаскивал рыбу, руки до
локтей покрывались язвами,  словно  от  ожога  ядовитым  плющом.  Отравление
наступало быстро и пронзало острой  болью,  как  удар  бича.  Переливающиеся
радугой пузыри необычайно красивы. Но это  самые  коварные  жители  моря,  и
старик любил смотреть, как их пожирают громадные морские  черепахи.  Завидев
физалии, черепахи приближались к ним спереди, закрыв глаза,  что  делало  их
совершенно  неуязвимыми,  а  затем  поедали  физалии  целиком,   вместе   со
щупальцами. Старику нравилось смотреть, как  черепахи  поедают  физалии;  он
любил и сам ступать по  ним  на  берегу  после  шторма,  прислушиваясь,  как
лопаются пузыри, когда их давит мозолистая подошва. Он любил зеленых черепах
за их изящество и проворство, а также за то, что они так дорого ценились,  и
питал снисходительное презрение к одетым в желтую броню неуклюжим  и  глупым
биссам, прихотливым  в  любовных  делах  и  поедающим  с  закрытыми  глазами
португальских физалии. Он не испытывал к черепахам суеверного страха, хотя и
плавал с охотниками за черепахами много лет кряду.  Старик  жалел  их,  даже
огромных кожистых черепах, называемых луты, длиною в целую лодку и  весом  в
тонну. Большинство людей бессердечно относятся к черепахам,  ведь  черепашье
сердце бьется еще долго  после  того,  как  животное  убьют  и  разрежут  на
куски. ?Но ведь и у меня, - думал старик, - такое же сердце, а  мои  ноги  и
руки так похожи на их лапы?. Он ел белые черепашьи яйца, чтобы придать  себе
силы. Он ел их весь май, чтобы быть сильным  в  сентябре  и  октябре,  когда
пойдет по-настоящему большая рыба.
   Каждый день старик выпивал  также  по  чашке  жира  из  акульей  печенки,
который хранился в большой бочке в том сарае, где многие рыбаки берегли свои
снасти. Жиром мог пользоваться любой рыбак, кто бы ни  захотел.  Большинству
рыбаков вкус этого жира казался отвратительным, но пить его было  отнюдь  не
противнее, чем затемно подниматься с постели, а он очень помогал от простуды
и был полезен для глаз.
   Старик поглядел на небо и увидел, что фрегат снова закружил над морем.
   - Нашел рыбу, - сказал он вслух.
   Ни одна летучая рыба не тревожила водную гладь, не было заметно кругом  и
мелкой рыбешки. Но старик вдруг увидел,  как  в  воздух  поднялся  небольшой
тунец, перевернулся на лету и головой вниз снова ушел в море. Тунец  блеснул
серебром на солнце, а за ним поднялись  другие  тунцы  и  запрыгали  во  все
стороны, вспенивая воду и длинными бросками кидаясь на мелкую  рыбешку.  Они
кружили подле нее и гнали ее перед собой.  ?Если  они  не  поплывут  слишком
быстро, я нагоню всю стаю?, - подумал старик, наблюдая  за  тем,  как  тунцы
взбивают воду добела, а фрегат ныряет, хватая рыбешку, которую  страх  перед
тунцами выгнал на поверхность. - Птица - верный помощник  рыбаку,  -  сказал
старик. В этот миг короткая леска, опущенная с кормы, натянулась под  ногой,
которой он придерживал один ее виток; старик бросил весла и, крепко  ухватив
конец бечевы, стал выбирать  ее,  чувствуя  вес  небольшого  тунца,  который
судорожно дергал крючок. Леска дергалась у него в руках все  сильнее,  и  он
увидел голубую спинку и отливающие  золотом  бока  рыбы  еще  до  того,  как
подтянул ее к самой лодке и перекинул через борт. Тунец  лежал  у  кормы  на
солнце, плотный, словно  литая  пуля,  и,  вытаращив  большие  бессмысленные
глаза, прощался  с  жизнью  под  судорожные  удары  аккуратного,  подвижного
хвоста. Старик из жалости убил его ударом  по  голове  и,  еще  трепещущего,
отшвырнул ногой в тень под кормовой настил. - Альбакоре, - сказал он  вслух.
- Из него выйдет прекрасная наживка.
   Веса в нем фунтов десять, не меньше.
   Старик уже не мог припомнить, когда он впервые стал разговаривать  сам  с
собою вслух. Прежде, оставшись один, он пел; он пел иногда и ночью, стоя  на
вахте, когда  ходил  на  больших  парусниках  или  охотился  за  черепахами.
Наверно, он стал разговаривать вслух,  когда  от  него  ушел  мальчик  и  он
остался совсем один. Теперь он уже не помнил. Но ведь и рыбача с  мальчиком,
они разговаривали только тогда, когда  это  было  необходимо.  Разговаривали
ночью или во время вынужденного безделья  в  непогоду.  В  море  не  принято
разговаривать без особой нужды. Старик сам считал, что это дурно,  и  уважал
обычай. А вот теперь он по многу раз повторял свои мысли вслух  -  ведь  они
никому не могли быть в тягость.
   - Если бы кто-нибудь послушал, как я разговариваю сам с собой,  он  решил
бы, что я спятил, - сказал старик. - Но раз я не спятил,  кому  какое  дело?
Хорошо богатым: у них есть радио, которое может разговаривать с ними в лодке
и рассказывать им новости про бейсбол.
   "Теперь не время думать про бейсбол, - сказал себе старик. - Теперь время
думать только об одном. О том, для чего я родился. Где-нибудь рядом  с  этим
косяком тунцов, может быть, плывет моя большая рыба. Я  ведь  поймал  только
одного альбакоре, да и то отбившегося от стаи.  А  они  охотятся  далеко  от
берега и плывут очень быстро. Все, что встречается сегодня в море,  движется
очень быстро и на северо-восток. Может быть, так всегда бывает в  это  время
дня? А может, это к перемене погоды, и я просто не знаю такой приметы??
   Старик уже больше не видел зеленой береговой полосы; вдали вырисовывались
лишь верхушки голубых холмов, которые отсюда казались  белыми,  словно  были
одеты снегом. Облака над ними тоже были похожи на высокие снежные горы. Море
стало очень темным, и солнечные лучи преломлялись в воде. Бесчисленные искры
планктона теперь были погашены солнцем, стоящим в зените,  и  в  темно-синей
воде старик видел лишь  большие  радужные  пятна  от  преломлявшихся  в  ней
солнечных лучей да бечевки, прямо  уходящие  в  глубину,  которая  достигала
здесь целой мили.
   Тунцы - рыбаки  звали  всех  рыб  этой  породы  тунцами  и  различали  их
настоящие имена лишь тогда, когда шли их продавать на рынок или сбывали  как
наживку, - снова ушли в глубину. Солнце припекало? и старик чувствовал,  как
оно жжет ему затылок. Пот струйками стекал по спине, когда он греб.  ?Я  мог
бы пойти по течению, -  подумал  старик,  -  и  поспать,  привязав  леску  к
большому пальцу ноги, чтобы вовремя проснуться. Но сегодня восемьдесят пятый
день, и надо быть начеку?.
   И как раз в этот миг он заметил, как одно из зеленых  удилищ  дрогнуло  и
пригнулось к воде.
   - Ну вот, - сказал он. - Вот! - И вытащил  из  воды  весла,  стараясь  не
потревожить лодку.
   Старик потянулся к леске и тихонько захватил ее  большим  и  указательным
пальцами правой руки. Он не чувствовал ни напряжения, ни тяги и держал леску
легко, не сжимая.  Но  вот  она  дрогнула  снова.  На  этот  раз  рывок  был
осторожный и не сильный, и старик в точности  знал,  что  это  означает.  На
глубине в сто морских саженей марлин пожирал сардины, которыми были  унизаны
острие и полукружие крючка, там, где этот выкованный вручную крючок  вылезал
из головы небольшого тунца.
   Старик, легонько придерживая бечеву, левой рукой осторожно отвязал ее  от
удилища. Теперь  она  могла  незаметно  для  рыбы  скользить  у  него  между
пальцами.
   "Так далеко от берега, да еще в это время года, рыба, наверно,  огромная.
Ешь, рыба. Ешь. Ну, ешь же, пожалуйста. Сардины такие свеженькие, а тебе так
холодно в воде, на глубине в шестьсот футов, холодно и темно. Поворотись еще
разок в темноте, ступай назад и поешь!? Он почувствовал  легкий,  осторожный
рывок, а затем и более сильный, - видно, одну из  сардин  оказалось  труднее
сорвать с крючка. Потом все стихло. -  Ну  же,  -  сказал  старик  вслух,  -
поворотись еще разок. Понюхай. Разве они не прелесть? Покушай хорошенько.  А
за ними,  глядишь,  настанет  черед  попробовать  тунца!  Он  ведь  твердый,
прохладный, прямо объедение. Не стесняйся, рыба. Ешь, прошу тебя.
   Он ждал, держа  бечеву  между  большим  и  указательным  пальцами,  следя
одновременно за ней и за другими лесками, потому что рыба могла переплыть  с
места на место.  И  вдруг  он  снова  почувствовал  легкое,  чуть  приметное
подергивание лески.
   - Клюнет, - сказал старик вслух. - Клюнет, дай ей бог здоровья!
   Но она не клюнула. Она ушла, и леска была неподвижна.
   - Она не могла уйти, - сказал старик. - Видит бог, она не могла уйти. Она
просто поворачивается и делает новый заплыв. Может быть, она уже  попадалась
на крючок и помнит об этом.
   Тут он снова почувствовал легкое подергивание лески; и у него отлегло  от
сердца.
   - Я же говорил,  что  она  только  поворачивается,  -  сказал  старик.  -
Теперь-то уж она клюнет!
   Он был счастлив, ощущая, как  рыба  потихоньку  дергает  леску,  и  вдруг
почувствовал какую-то невероятную тяжесть. Он почувствовал вес огромной рыбы
и, выпустив бечеву, дал ей скользить вниз, вниз, вниз, разматывая  за  собой
один из запасных мотков. Леска уходила вниз, легко скользя  между  пальцами,
но хотя он едва придерживал ее,  он  все  же  чувствовал  огромную  тяжесть,
которая влекла ее за собой.
   - Что за рыба! - сказал он вслух. - Зацепила крючок губой и хочет  теперь
удрать вместе с ним подальше.
   "Она все равно повернется и проглотит крючок?, - подумал  старик.  Однако
он не произнес своей мысли вслух, чтобы не сглазить. Он знал, как велика эта
рыба, и мысленно представлял себе, как она уходит в  темноте  все  дальше  с
тунцом,  застрявшим  у  нее  поперек  пасти.  На   какой-то   миг   движение
прекратилось, но он по-прежнему ощущал вес рыбы. Потом тяга усилилась, и  он
снова отпустил бечеву. На  секунду  он  придержал  ее  пальцами;  напряжение
увеличилось, и бечеву потянуло прямо вниз.
   - Клюнула, - сказал старик. - Пусть теперь поест как следует. Он позволил
лесе скользить между пальцами, а лево